Все, что нельзя было унести или увезти, какую бы ценность оно при этом ни представляло, уничтожалось на месте. Свое безумие мы поддерживали с помощью вина из богатых городских погребов и останавливались только затем, чтобы выпить, изнасиловать или убить кого-то, а потом вновь возвращались к грабежу и уничтожению. Никто и ничто не могло надеяться на спасение. В городе не осталось ни одной девственницы, и мало кто из них вообще сумел выжить. Если женщина была слишком старой, чтобы вонзить в нее плоть, ее пронзали сталью, и никакое существо женского пола не считалось чересчур юным. Женские монастыри захватили и разграбили, а с монахинями обошлись как с последними шлюхами. Заметь, это были христианские монахини!
Оставшимся и пытавшимся защитить свои дома мужчинам вспарывали животы и оставляли их с торчавшими наружу внутренностями умирать на улицах. Сады и площади города были усеяны трупами его жителей, главным образом женщин и детей. И в центре всего этого кошмара был я, Фаэтор Ференци, прозванный франками Черным человеком, или Черным Григором, или Венгерским дьяволом. Я был в самой гуще происходящего. Три дня я удовлетворял свои желания, и не было конца моему вожделению и жажде.
Тогда я еще не подозревал о своем близком конце — конце моей славы, моего могущества и авторитета. А он уже брезжил впереди. И все потому, что я забыл об одном из важнейших законов Вамфири: никогда не выделяйся, не показывай, что отличаешься от остальных. Следует быть сильным, но не всемогущим, похотливым, но не неутолимым сатиром, требовать уважения, но не безоговорочной преданности. А самое главное — никогда не вызывай страх у тех, кто рядом с тобой, а уж тем более у тех, кто стоит выше тебя.
Да, греческий огонь лишил меня разума, привел в неистовство, сделал до ненасытности жадным. За каждого убитого мною мужчину я брал женщину, и иногда число их доходило до тридцати днем и столько же ночью. Мои верные зганы смотрели на меня как на бога, а быть может, как на дьявола — не знаю. Но крестоносцы, в конце концов, стали бояться меня. То, что я делал, вызывало у них гораздо больший ужас, чем все совершенные ими самими убийства, изнасилования и богохульства вместе взятые.
И к тому же им крайне необходим был козел отпущения.
Не будь криков невинных младенцев, протестующих воплей верующих, всего этого ужаса, думаю, что меня все равно бы подвергли преследованиям. Так или иначе, но это произошло. Папа, пришедший в ярость после взятия Зары, поначалу был доволен вестями из Константинополя, но, услышав о творимых там зверствах, рассердился еще больше. Он «умыл руки» и полностью отгородился от крестового похода, единственной целью которого был захват христианских земель, а отнюдь не борьба против сторонников ислама. А что касается тех зверств и богохульств, которые творили крестоносцы в Константинополе и других святых местах...
Повторяю: им нужен был козел отпущения и долго искать его не пришлось. Для этой цели прекрасно подошел «жаждущий крови наемник, присоединившийся в Заре». Начальники крестоносцев издали секретный документ, согласно которому «те, кто был замечен в совершении особо жестоких деяний», не заслуживали ни славы, ни почестей, ни земель, ни наград за свое варварство. Их имена никогда не должны упоминаться людьми, и их следует навсегда вычеркнуть из всех летописей и хроник. Столь великие грешники недостойны «уважения и почтительного отношения», поскольку своими действиями «заслужили только презрение». Все это означало не просто изгнание из общества, но было равносильно смертному приговору.
Изгнание, отлучение... Я встал под знамена креста в Заре лишь затем, чтобы получить возможность отправиться в экспедицию. Сам по себе крест ничего для меня не значил. Он всего-навсего символ — не более. Но вскоре мне суждено было возненавидеть этот символ.
Я со своими зганами занимал достаточно большой по размерам дом на окраине захваченного города. Когда-то это был чей-то дворец или нечто в этом роде, но теперь он был наполнен вином, награбленной добычей и проститутками. Остальные отряды наемников, участвовавшие в крестовом походе, отдали захваченное в городе добро своим начальникам, чтобы впоследствии те разделили все согласно предварительному уговору. Но я этого не сделал, потому что нам еще не было заплачено. Возможно, в этом состояла моя ошибка. Наша добыча послужила одним из важнейших поводов к предательскому вероломству крестоносцев по отношению ко мне и моему отряду.
Они пришли ночью и тем самым совершили грубую ошибку. Я был и остался Вамфиром, и ночь была моей стихией. Свойственное всем Вамфири умение предчувствовать не подвело меня и на этот раз — я ощутил, что происходит что-то неладное. Поэтому к моменту нападения я был уже на ногах и в полной боевой готовности. Я разбудил своих людей, и они бросились на врага. Но ничто не могло спасти нас — мы были захвачены практически врасплох, и нас было намного меньше. К тому же мои люди все еще не до конца проснулись. Когда дворец загорелся, я понял, что надежды на победу нет. Даже если нам удастся справиться с теми, кто напал на нас, этот отряд представлял собой лишь небольшую часть всей армии крестоносцев. Вполне возможно, что этому отряду пришлось бороться за право убить и ограбить нас с добрым десятком других таких же отрядов. К тому же, если они и догадались, кем я был на самом деле, а судя по тому, что подожгли дворец, они догадались, мое положение можно было считать безвыходным.
Взяв с собой золото и достаточно большое количество драгоценных камней, я сбежал и исчез в темноте. По пути мне удалось захватить одного из нападавших. Это был француз, почти мальчик, и я быстро с ним покончил, поскольку времени на задержку не оставалось. Но прежде чем умереть, он успел рассказать мне обо всем. Вот почему с того самого дня я ненавижу и презираю крест, всех, кто носит его и живет под его влиянием и защитой.
Ни один из моих зганов в ту ночь не выжил и не последовал за мной, но позже я узнал, что двое были захвачены в плен для допроса. Ночью я издалека наблюдал за тем, как горит дворец. Поскольку подожгли его крестоносцы, они, вероятно, решили, что я погиб в адском пламени. Что ж, у меня не было намерения разубеждать их в этом.
Я остался совершенно один, вдалеке от дома. Но разве не собирался я посмотреть мир?
Как я уже сказал, до дома было далеко. Однако я выразился не слишком точно, если иметь в виду реальные земли и расстояния, выражаемые в милях. Где в действительности был мой дом? В Венгрию я возвратиться не мог, во всяком случае в ближайшее время. В Валахии для меня места не было, а мой старый замок в Карпатах, по ту их сторону, что обращена к Руси, разрушен. Что же мне было делать? Куда идти? Ну что ж, мир велик!
Если я стану рассказывать тебе обо всем, что со мной случилось после, это займет слишком много времени. Я всего лишь упомяну о самых главных своих делах и путешествиях. Поэтому ты должен простить меня за провалы во времени и пробелы в моем повествовании, либо тебе придется заполнить их самому.
О том, чтобы пойти на север, не могло быть и речи, равно как я не мог пойти и на запад. Шел 1204 год. Нужно ли мне напоминать о том, кто появился в Монголии всего лишь два года спустя? Конечно же, нет! Его имя было Темужин, потом он звался Чингис-хан! — Вместе с отрядом югуров я присоединился к нему и способствовал объединению разрозненных монгольских племен, помог ему подчинить их себе и создать единое государство монголов. Я проявил себя способным военачальником, и Чингис-хан относился ко мне с уважением. Почти без труда мне удалось изменить свою внешность и стать похожим на них; иными словами, я заставил свою плоть Вамфира принять иную форму. Хан, конечно же, знал, что я не монгол, но, так или иначе, я был принят в их общество. Позже к нему присоединилось множество наемников, а потому мое участие в походах уже никому не могло показаться удивительным и странным.
Вместе с ним я предпринял поход в Китай, когда ему удалось проникнуть за Великую стену. А после его смерти я стал свидетелем падения и уничтожения Китайской империи. Я перешел на службу к внуку Чингис-хана — Батыю. Я мог бы предложить свои услуги другим монгольским ханам, но Батый готовился пойти в Европу. Одно дело — вернуться туда в полном одиночестве, и совсем другое — в качестве одного из военачальников великой армии монголов.
