После того как преступления и наказания в общей форме определены законом, этот уголовный закон надлежит применить к отдельным преступлениям. При этом уже из самих основоположений права следует, что наказание должно налагаться в соответствии со степенью умысла или вины преступника, проявившихся в его действиях. Однако если точно следовать вышеприведенному принципу, согласно которому всегда карается неуважение чужого права, и только оно, то этим принципом не следует пренебрегать и при наложении наказания за отдельные преступления. Поэтому в каждом преступлении судья должен стремиться выявить по возможности намерение преступника, а закон должен предоставлять ему право видоизменять установленное в общей форме наказание применительно к индивидуальному случаю, в соответствии со степенью неуважения к чужому праву, которое проявил преступник.
Обращение с преступником во время следствия определено как общими основоположениями права, так и сказанным выше. Судья должен применять все законные средства для раскрытия истины, но не прибегать к тем, которые находятся вне закона. Прежде всего он обязан проводить строгое различие между гражданином, который только вызывает подозрение, и уличенным преступником и не использовать по отношению к первому такие же приемы, какими он пользуется по отношению ко второму; но даже и того, кто уличен в преступлении, судья не должен ущемлять в правах человека и гражданина, так как первых он лишается только с жизнью, вторых — лишь в силу законного исключения судебным порядком из государственного союза. Применение средств, которые, по существу, построены на обмане, столь же недопустимо, как и применение пытки. Если эти приемы и можно оправдывать тем, что подозреваемый или даже преступник сам вызывает на это своими действиями, то тем не менее они несовместимы с достоинством государства, представителем которого является судья; а какое благотворное влияние открытый и прямой образ действий даже по отношению к преступнику оказал бы на характер нации, очевидно не только само по себе, но и подтверждается опытом тех государств, где, как, например, в Англии, законодательство носит более благородный характер.
В заключение, говоря об уголовном праве, следует попытаться рассмотреть еще один вопрос, получивший особое значение в законодательстве последнего времени; я имею в виду следующее: в какой мере государство имеет право или обязано предупреждать преступления, не ожидая их совершения. Вряд ли существует какая-либо другая деятельность, в основе которой лежали бы столь гуманные намерения. Но именно поэтому уважение, которое эта деятельность вызывает в каждом глубоко чувствующем человеке, может стать преградой на пути беспристрастного расследования. Тем не менее не стану отрицать, что я считаю такое расследование совершенно необходимым, ибо, принимая во внимание бесконечное разнообразие душевных движений, на основе которых может сложиться преступное намерение, его, по-видимому, невозможно не только предотвратить, но даже сама попытка воспрепятствовать его осуществлению представляется сомнительной с точки зрения свободы. Поскольку выше (см. с. 90–96) я пытался установить права государства на ограничение действий отдельных людей, то может создаться впечатление, что этим я уже дал ответ на поставленный здесь вопрос. Однако если там я указал, что государство должно ограничивать действия, последствия которых легко могут стать опасными для других, то под этим я понимал — о чем свидетельствует и мое обоснование этого утверждения — такие последствия, которые сами по себе проистекают исключительно из задуманного действия и могли бы быть предотвращены разве только при особой осторожности того, кто это действие совершает. Напротив, когда говорят о предупреждении преступлений, то имеют, конечно, в виду ограничение таких действий, которые легко ведут к следующему действию, то есть к совершению преступления. Существенная разница заключается поэтому уже в том, что во втором случае душа действующего лица активна и должна, приняв новое решение, участвовать в этом процессе, тогда как в первом случае она либо вообще не влияет на ход событий, либо оказывает только отрицательное влияние, упустив возможность действовать. Надеюсь, что одного этого достаточно для определения границ деятельности государства в данном вопросе. Если мы хотим предупредить преступления, мы должны исходить из их причин. Эти столь многообразные причины можно было бы, пожалуй, в общей форме выразить как недостаточно сдерживаемое доводами разума чувство несоответствия между желаниями действующего лица и числом законных средств, которыми оно располагает. В этом несоответствии можно хотя бы в общей форме (хотя в каждом отдельном случае определение натолкнется на множество трудностей) выделить два случая: в одном несоответствие, о котором идет речь, проистекает из неудержимых влечений и склонностей, в другом — из слишком незначительной, даже для среднего уровня, суммы средств. Сверх того в обоих случаях проявляется недостаточная сила разумных доводов и нравственного чувства, не препятствующих тому, чтобы это несоответствие выразилось в противозаконных действиях. Поэтому стремления государства предупредить преступления посредством устранения причин, связанных с личностью преступника, всегда, принимая во внимание различие обоих случаев, должны быть направлены либо на то, чтобы изменить и улучшить такое положение граждан, которое легко может привести к преступлению, либо на то, чтобы ограничить наклонности, которые обычно ведут к нарушению законов, либо, наконец, на то, чтобы придать доводам разума и нравственного чувства должную силу. Есть еще один путь предупреждения преступлений, а именно уменьшение законодательным путем обстоятельств, способствующих их совершению или проявлению дурных наклонностей, удовлетворение которых противоречит закону. Ни один из этих способов не будет исключен из нашего рассмотрения.
Первый из них, направленный только на улучшение положения граждан, влечет за собой наименьшее число вредных последствий. Увеличение многообразия как в области средств труда, так и в сфере потребления уже само по себе благотворно: это не вносит никаких ограничений в свободную деятельность человека, и хотя здесь также следует принять во внимание все то, что я говорил в начале настоящей работы, останавливаясь на последствиях заботы государства о физическом благе граждан, но, поскольку эта забота распространяется лишь на немногих людей, последствия ее весьма незначительны. Однако известное воздействие они все же оказывают: устраняется борьба внутреннего морального чувства с внешним положением, а с нею вместе и ее благотворное влияние на силу характера действующего лица и на взаимную благожелательность граждан вообще, а то, что эта забота государства распространяется на отдельных граждан и делает попечение государства об индивидуальном положении граждан необходимым, — все это приносит такой вред, что не принимать его во внимание можно было бы только при полной уверенности в том, что без этой меры был бы нанесен урон безопасности государства. Между тем именно необходимость этого представляется мне сомнительной. В государстве, устройство которого не ставит граждан в трудное положение и гарантирует им свободу, подобная ситуация вообще едва ли может возникнуть, поскольку в таком государстве всегда можно рассчитывать на добровольное содействие самих граждан без всякой помощи со стороны государства, разве что причиной создавшегося положения послужит поведение самого человека. В этом случае государству не следует нарушать ход событий, которые в силу естественного хода вещей вытекают из действий данного человека. К тому же такого рода ситуации бывают настолько редки, что вообще не требуют вмешательства государства, ибо недостатки этого вмешательства не будут превышать его достоинств; подробно останавливаться на этом после всего сказанного раньше нет необходимости.
Диаметрально противоположным является соотношение доводов за и против вмешательства государства при втором способе предупреждения преступлений, то есть в том случае, когда делается попытка оказать воздействие на склонности и страсти человека. С одной стороны, здесь необходимость такого воздействия представляется более настоятельной, так как при менее ограниченной свободе стремление к наслаждению становится более необузданным и страсти находят больше простора, тогда как возрастающее вместе с собственной свободой уважение к чужому праву может оказаться для противодействия этому недостаточным; однако, с другой стороны, и вред увеличивается в той степени, в какой нравственная природа человека труднее переносит какой бы то ни было гнет, чем его физическая природа. Выше я пытался обосновать, почему я считаю усилия государства улучшить нравы граждан ненужными и даже нежелательными. Приведенные мною доводы и здесь сохраняют свою убедительность, с той разницей, что в данном случае государство стремится не преобразовать нравы вообще, а лишь воздействовать на поведение отдельных лиц, результатом которого может стать нарушение законов. Однако именно это и увеличивает сумму недостатков, так как подобная попытка уже по одному тому, что она не носит характера общей меры, имеет меньше шансов достигнуть своей конечной цели, и поэтому даже то одностороннее благо, к которому государство в данном случае стремится, не возместит принесенный им вред. К тому же это предполагает не только вмешательство государства в частную жизнь отдельных граждан, но и наличие власти, которая позволяет ему это осуществить, что вызывает еще большие опасения, если принять во внимание, что эта власть должна быть вверена определенным лицам. Специально для этого назначенным лицам или уже имеющимся государственным чиновникам должен быть поручен надзор за поведением и обусловленным им положением либо всех граждан, либо только им подчиненных. Тем самым вводится в действие новая и едва ли не более обременяющая власть, чем любая другая; создается возможность для проявления нескромного любопытства, односторонней нетерпимости, лицемерия и притворства. Да не обвинят меня в том, что я описываю одни только злоупотребления! Злоупотребления неразрывно связаны здесь с существом дела, и я беру на себя смелость утверждать, что даже в том случае, если законы являются наилучшими и наиболее гуманными, если они позволяют надзирателям наводить справки только законным путем и советовать и предостерегать без какого бы то ни было принуждения и если этим законам следуют самым точным образом, то и тогда эта мера бесполезна и вредна. Каждый гражданин, до тех пор пока он не нарушает закон, должен иметь возможность беспрепятственно действовать так, как ему заблагорассудится; каждый должен иметь право заявить другому, даже вопреки мнению кого бы то ни было: «Как бы я ни приближался к опасности нарушить закон, я не поддамся ей». Ущемляя его свободу, нарушают его право и наносят вред развитию его способностей, формированию его индивидуальности. Ибо формы морали и законности бесконечно различны и многообразны, и если какое-либо третье лицо решает, что тот или иной образ действия должен привести к противозаконным поступкам, то оно следует в этом случае своему ходу мыслей, который, как ни правилен он, с его точки зрения, все-таки остается лишь одним из возможных мнений. Но даже если допустить, что он не ошибся, что результат подтверждает его мнение и что тот, другой, покоряясь принуждению или следуя его совету, без внутренней уверенности в его правоте, на этот раз не нарушит закона, который он в противном случае нарушил бы, — все-таки в данной ситуации для самого нарушителя было бы полезнее однажды претерпеть наказание и получить соответствующий урок, чем избежать на этот раз неприятности, но не проверить при этом ни значимости своих идей, ни силы своего нравственного чувства; и для общества было бы полезнее, если бы еще одно несоблюдение закона нарушило его покой, а следующее за ним наказание послужило бы назиданием и предостережением, чем если бы покой был сохранен и на этот раз, тогда как то, на чем зиждется этот покой и безопасность граждан — уважение к чужому праву, — само по себе не возросло бы, не стало бы усиливаться и поддерживаться. Вообще, подобные меры не сразу приводят к упомянутым действиям. Как и все средства, не связанные с внутренним источником действий, они придают лишь другое направление страстям, ведущим к противозаконным поступкам, и вызывают еще более вредное сокрытие умысла. Я все время исходил из того, что лица, предназначенные для дела, о котором здесь идет речь, не способствуют тому, чтобы, пюди прониклись убеждением, а действуют путем привлечения посторонних доводов, чуждых человеку. Может показаться, что я не вправе исходить из подобного предположения. Однако совершенно очевидно, что влияние на сограждан и их мораль примера и убедительного совета настолько благотворно, что нет необходимости лишний раз останавливаться на этом. Во всех тех случаях, когда рассмотренное установление приводит к подобному результату, предыдущее рассуждение не находит применения. Мне представляется только, что предписание закона не только не способствует этому, но даже действует в противоположном направлении. Во- первых, закон должен предписывать принудительные обязанности, а не призывать к добродетели, которая легко может от этого пострадать, так как каждый человек становится добродетельным только по своей доброй воле. Далее, всякая просьба, которую выражает закон, так же, как и совет, который на основании этого закона дается начальником, воспринимается как приказание, правда, не обязательное теоретически, но на практике всегда вызывающее повиновение. Наконец, к этому надо еще присовокупить ряд обстоятельств и ряд склонностей, которые принуждают людей следовать подобному совету против своего убеждения. Такого рода влияние оказывает обычно государство на тех, кому вверено государственное управление и через кого оно стремится влиять на других граждан. Поскольку эти лица связаны с государством особыми договорами, то оно, несомненно, располагает по отношению к ним большими правами, чем по отношению к остальным гражданам. Однако, если оно остается верным принципам высшей, законной свободы, то не станет пытаться требовать от них большего, чем исполнения общегражданских обязанностей и тех особых обязанностей, которые необходимы в силу самой их должности. Ибо очевидно, что его положительное влияние на граждан вообще должно быть слишком большим, если оно пытается принудить своих служащих в силу их особого положения к тому, чего оно вообще не вправе требовать от всех остальных граждан. Даже если государство не совершает положительных действий, этому способствуют человеческие страсти, и одних только усилий предотвратить само собой вытекающие отсюда дурные последствия достаточно для удовлетворения его рвения и возможности проявить проницательность.
