Но чем заменить распоряжения на случай смерти, если бы государство, как того требуют строгие принципы, действительно полностью отменило это право? Поскольку сохранение порядка и спокойствия не допускает в этом вопросе своеволия, то бесспорным должен быть только установленный государством законный порядок наследования. Но, с другой стороны, предоставление столь сильного положительного влияния государству, которое оно обрело бы при таком порядке наследования, когда волеизъявления завещателей были бы полностью отменены, противоречит многим приведенным выше положениям. Не раз уже обращалось внимание на тесную связь между порядком законного наследования и политическим устройством государства, и этот фактор легко можно было бы использовать и для иных целей. Вообще, многообразная и меняющаяся воля отдельных людей предпочтительнее однообразной и неизменной воли государства. К тому же при всех недостатках, связанных с правом завещания, все-таки жестоко лишать человека невинной радости при мысли, что он и после своей смерти может оказать благодеяние ближнему; и если слишком широкое распространение этого права ведет к тому, что имуществу придается слишком важное значение, то полная отмена этого права может привести — к противоположному злу. К тому же свобода завещать свое имущество любому создает между людьми новую связь, которой, правда, нередко сильно злоупотребляют, но которая иногда может оказывать и весьма благотворное действие. И, может быть, цель приведенных здесь идей достаточно верно определить следующим образом: они направлены на то, чтобы сломать все налагаемые на общество оковы и охватить его по возможности большим числом связей. Человек, изолированный от общества, столь же неспособен к развитию, как и человек скованный. И наконец, какая разница в том, дарит ли человек кому-либо свое имущество перед смертью, на что он имеет несомненное и неотъемлемое право, или оставляет его по завещанию?

Противоречие, к которому как будто привели все доводы за и против права завещания, разрешается, как мне представляется, следующим соображением. Волеизъявление на случай смерти может содержать два предписания: 1) указание на личность того, кто непосредственно наследует оставленное имущество; 2) определение того, как он им распорядится, кому в свою очередь может его завещать и какова вообще должна быть дальнейшая судьба этого владения. Все перечисленные здесь недостатки связаны со вторым пунктом, все достоинства — с первым. Ведь если по закону, как это и должно быть, установлена обязательная доля наследования, которая не позволяет завещателю совершить несправедливость, то желание одарить кого-нибудь после своей смерти не представляет собой, как мне кажется, особенной опасности. К тому же основания, которыми люди будут руководствоваться, окажутся для каждого времени более или менее одинаковыми, и большее или меньшее число завещаний само по себе послужит законодателю признаком того, целесообразен ли введенный им закон о наследовании. Не следует ли, имея в виду двойственность этой проблемы, разделить и мероприятия государства, связанные с ней? С одной стороны, предоставить каждому право решать, кто будет владеть его имуществом после его смерти — конечно, за исключением обязательной доли наследования; с другой — запретить ему каким бы то ни было образом предписывать наследнику, как ему надлежит распоряжаться этим имуществом. Правда, при этом легко могло бы возникнуть злоупотребление, при котором то, что разрешено государством, служило бы средством совершать также то, что им запрещено. Дело законодательства предотвратить это отдельными четкими постановлениями. В качестве таковых можно было бы предложить, поскольку полное рассмотрение этого вопроса сюда не относится, например, следующие: наследник не должен быть связан при получении наследства какими бы то ни было обязательствами, которые ему надлежит выполнить после смерти завещателя; завещателю разрешается назначить только своего непосредственного наследника, но не того, к кому впоследствии должно перейти его имущество, чтобы не ограничивать тем самым свободу своего непосредственного наследника; он может назначить несколько наследников, но не обязан делать это; он может делить вещь по ее объему, но ни в коем случае не по правам на нее, например таким, как право собственности или право пользования и т. д. Ибо из этого, как и из тесно связанной с этим идеи, что наследник представляет завещателя (которая, если я не ошибаюсь, так же, как и многое другое, что впоследствии обрело для нас очень важное значение, восходит к формализму римлян, следовательно, к несовершенному судоустройству еще только формирующегося народа), проистекает множество неудобств и ограничений свободы. Всего этого можно избежать, если не забывать о том, что завещателю разрешено лишь одно: назвать своего наследника; что государство, если этот акт законен, должно помочь наследнику вступить во владение наследством, но отказать в своей поддержке всякому дальнейшему волеизъявлению завещателя.

В том случае, если наследник не назначен, государство должно установить законный порядок наследования. Однако разработка положений, которые должны лежать в основе как этого решения, так и определения обязательной доли наследования, не входит в мою задачу; поэтому я считаю возможным ограничиться замечанием, что и здесь государство не должно руководствоваться позитивными целями, такими, например, как желанием сохранить блеск и благосостояние отдельных родов, или противоположной крайностью — стремлением раздробить имущество посредством увеличения числа наследников или, наконец, предоставлением большей поддержки там, где в этом наибольшая потребность. Оно должно исходить исключительно из правовых понятий, которые сводятся здесь, может быть, единственно к понятию совместной собственности при жизни прежнего владельца, и поэтому предоставляют преимущественное право наследования семье, затем общине и т. д. К

Очень близок проблеме нашего исследования еще один вопрос: в какой мере договоры, заключенные при жизни человека, переходят на его наследников? Ответ на этот вопрос вытекает из установленного нами положения, которое гласит: человек может при жизни любым образом ограничивать свои действия и отчуждать свое имущество, но не вправе определять в завещании действий того, кто должен унаследовать его имущество, или делать какие-либо распоряжения подобного рода (в противном случае потребовал бы подтверждения и самый факт назначения наследника). Поэтому на

1 Очень многое из сказанного выше я заимствовал из речи Мирабо; я мог бы воспользоваться ею еще в большей степени, если бы политическая точка зрения Мирабо не была бы совершенно чужда поставленной мной цели. См.: „Collection complette des travaux de Mr. Mirabeau Taine a PAssemblee nationale", t, 5, p, 498–524.

наследника должны переходить все те обязательства умершего владельца, а также обязательства других по отношению к нему, в которых речь действительно идет о сделках имущественного характера, то есть которые уменьшают или увеличивают завещанное имущество; напротив, это не распространяется на те договоры, по которым прежний владелец имущества обязывался к определенным действиям, или на те, которые вообще касались только его личности. Однако даже при наличии таких ограничений возможность того, что договоры, заключенные при жизни завещателя, свяжут его наследников, достаточно велика. Ибо ведь отчуждать можно не только имущество, но и права, а это необходимым образом должно распространяться и на наследников, которые могут находиться только в том же положении, в каком находился сам завещатель, а между тем общее право собственности на одну и ту же вещь всегда влечет за собой принуждение в личных отношениях. Поэтому, если не необходимо, то по крайней мере желательно было бы, чтобы государство либо запретило заключать подобные договоры, если они не ограничены продолжительностью жизни сторон, либо по крайней мере облегчило бы способы реального раздела имущества там, где подобные отношения уже возникли. Подробное рассмотрение этого вопроса не входит в мою задачу, поскольку такого рода постановления, как мне представляется, должны осуществляться не посредством общих положений, а посредством отдельных, имеющих в виду определенные договоры законов.