Горелов первые метры крался, стараясь не слишком шуметь о кусты, потом, когда открылись на обе стороны широкие и чистые прогалы, сделал несколько глубоких вдохов, как раньше в школе и институте перед стартами на средние дистанции, и побежал...

Дальше все произошло, как в страшном кино, которое запомнилось на всю жизнь. Сначала он запнулся о какую-то проволоку, потом, летя лицом вниз, вдруг ослеп от болезненно яркой вспышки. И уже лежа лицом в какой-то жиже, ничего еще не поняв, услышал:

— Не двигаться! Буду стрелять!

Запомнилось еще, как в голове тогда вильнули вялыми хвостами и исчезли в безысходности две мысли: «Не получилось...» — и еще: «Хорошо работают зеленые фуражки...»

...Над прекрасным и вечным городом опять распластал сиреневые крылья сентябрь, зажег утренниками первые осины, пахнул зрелой рябиной, ароматом вянущей травы. Молодой в своей свежести и прохладе заливный ветер погулял уж по деревьям в парках, вытряс из них первые листья и теперь баловался, кидая листья на прохожих, кружил их по тротуарам, заставлял порхать и виться в сумасшедшем танце.

По вечернему городу, расшвыривая ногами кучки листьев, шел человек в отличном настроении. Звали этого человека Довлат Горелов. Приподнятое настроение пришло к нему по нескольким причинам. Во-первых, потому, что он был попросту навеселе, а во-вторых, всего лишь неделю назад исполнилась его старая, еще со времен пребывания в местах не столь отдаленных, мечта — он женился-таки на гражданке Запада, а именно — Федеративной Республики Германии, и приобрел тем самым все вытекающие, как говорится, права.

Все! Теперь уж можно без всяких там скандалов и палок, которые в колеса, легально оформить выездные документы, спокойно покидать пожитки в чемодан и под ручку с вновь приобретенной благоверной на законных основаниях пересечь проклятую границу, которая, увы, и впрямь на замке. И никакая овчарка не бросится на спину. Чудеса! На той самой черте, которая разграничивает, которая столько времени была недоступна, он обязательно обернется и скажет: «Прощай, немытая...» Да, немного банально, наивно и старо. Зато от души.

Но как не даром, с каким трудом все досталось и пришло! Сколько огней и медных труб осталось позади! Полтора года минуло с того дня, когда вернулся он из мест заключения, где отбывал срок за попытку незаконного перехода государственной границы. Что изменилось за это время? Ничего. Все так же журналы и издательства открещиваются от его произведений, его несомненно блестящий литературный талант чахнет в рамках здешних творческих законов, не разгореться ему в этой затхлой атмосфере, среди рутинеров, завистников и бездарностей. Давно уже Горелов осознал, что только Запад по достоинству сможет оценить всю глубину его писательского дарования, свежесть и новаторство творческих поисков.

Все же есть кто-то высоко сидящий, мудрый и справедливый, распределяющий добро и зло, одаривающий кого-то удачей, а кому-то ломающий судьбы. По непонятной Горелову причине он долго не был к нему благосклонен, может быть, просто не замечал его среди обилия людей, копошащихся в сутолоке сует, из которых и состоят вся эта жизнь и весь этот мир.

Справедливость восторжествовала. Горелов, впрочем, уверен, что так бывает всегда, когда долго и последовательно долбишь в одну точку. Пускай эта точка из гранита, стали или каких-то там суперпрочных пород. Все равно она поддастся, если ты терпелив и уверен в необходимости достижения своей цели.

Судьба подарила Горелову Марту Гроссман.

Все, как и обычно, решил «его превосходительство Случай». Как-то летом Довлату позвонил его приятель, «коллега» по мытарствам и несостоявшимся творческим исканиям, художник-неудачник Семен Солоник и, таинственно намекнув, что «по телефону не все расскажешь», пригласил «забежать на огонек». Этот «огонек» у Солоника, как правило, обходился боком Горелову, и идти туда совсем не хотелось. В пустых Семеновых карманах деньги никогда не водились, стены его голой квартиры украшали только «шедевры» неслыханного даже для модернизма направления, поэтому гостям его посиделок приходилось нести все с собой, вплоть до табуреток. В общем, если бы он не заскочил на тот «огонек», все бы осталось по-прежнему — безысходно и серо.

«Гвоздь» посиделок, причина таинственного телефонного шепота Солоника — молодая иностранка сидела в углу маленького, залитого кофе столика и чувствовала себя у Семена, как это свойственно некоторым жителям Запада, по-хозяйски непринужденно. На прибывшего гостя не обратила и малейшего внимания, так как в тот момент громко смеялась и что-то рассказывала на ломаном, но сносном русском языке, размахивая руками и выпучивая маленькие глазки, искаженные вогнутыми линзами очков. «Страшненькая» — первое, что пришло в голову Горелова.

Правда, потом, когда выпил и побеседовал с иностранкой, мнение это немного переменилось. «Ничего, потрепаться можно». Гостья рассказала о себе, что живет в Мюнхене, занимается славистикой, пишет диссертацию. В СССР стажируется на курсах русского языка при университете. Как-то так получилось, что Горелову досталось провожать Марту в общежитие после вечеринки. Она была под заметной «мухой» (неудивительно после солониковского постного «хлебосолья») и несла всякую чушь. Кроме прочего поведала, что не замужем. Горелов лишь хмыкнул про себя: чего тут странного, с такой-то внешностью!

Ночью его будто током ударило! Он вскочил с кровати, убежал на кухню и скрипел там половицами до утра, глотая табачный дым и снова все обдумывая. А что, если это и есть путь  т у д а! Потом он вложил в Марту Гроссман все: деньги, время, обаяние, надежды. Будто азартный игрок, бросающий на самую высокую ставку последние купюры.

И судьба отблагодарила его. Он — муж Марты, а значит, без пяти минут гражданин Федеративной Республики Германии, как и его законная супруга.

...Через неделю Довлат и Марта суетливо сновали туда и сюда в международном зале аэропорта. Декларации, справки, таможенный досмотр, хлопоты с вещами... Горелов не успел оглянуться и сказать что-нибудь торжественно-патетическое на прощание, как мечталось раньше. Суета проглотила минуты, а самолет уже набрал высоту, расправил крылья и лег на воздушную дорогу к Франкфурту-на-Майне.

3

По телевизору крутили рекламный ролик. На экране умирал молодой четырехглавый змей из-за аллергии ко всякой пище. Его спас малыш, который накормил подыхающее чудовище печеньем «Гутен таг». Съев пачку печенья, змей ожил и пополнел. Потом показали рыцарей, глотающих какие-то консервы и оттого становящихся непобедимыми. Чушь!

Довлат выключил телевизор, лег на тахту, вытянул ноги и закрыл глаза. Спать тоже не хотелось. Осточертело все!

Вот уже больше двух месяцев живет он в Европе, куда так стремился в последние годы. Итоги подводить, конечно, рано, паниковать тоже, но постылость, разочарование и скука такие, что не хочется больше ничего: опять идти куда-то, чего-то клянчить, унижаться, стараться понравиться. Где они, обещанные передачами радио «из-за бугра», броскими западными журналами, цветастыми проспектами, письмами уехавших, которые жадно читал и слушал, живя в России, — литературная слава, удача, свобода? Да, ты здесь свободен, в том смысле, что можешь выйти на любую площадь и крикнуть: «Наш канцлер — дурак!» Возможно, тебя и не потащат в участок (хотя гарантии в этом нет), но эта свобода означает лишь, что всем и вся на тебя наплевать!

Вчера с Мартой ездили на стареньком своем «мерседесе» за город. Остановились на речке Ампер. Горелову захотелось искупаться. Когда залезли в воду, их обоих чуть не убил пожилой бюргер. Оказалось, что этот кусок реки принадлежит ему. Довлат не обратил внимания, по неопытности просто не заметил таблички с надписью «Частная собственность». Бюргер махал руками, брызгал слюной и глядел на Довлата как на умалишенного. Еще бы, влезть без спросу в чужие владения здесь все равно, что попросить у этого бюргера задарма его машину или дом.