Спать государыня имела обыкновение в разных местах, так что никто заранее не знал, где она ляжет. Говорили, началось это с тех пор, как она сама ночью вошла в спальню Анны Леопольдовны и захватила власть. Видимо, боялась, как бы и с ней не случилось того же. Спать укладывалась не раньше пяти утра. Засыпая, любила слушать рассказы старух, которых ей приводили с улиц и площадей. Под их сплетни и сказки кто-нибудь чесал царице пятки, и она засыпала. Когда спала, поблизости запрещалось ездить экипажам, чтобы стук колес не разбудил императрицу.
Летом, наигравшись в парке (Петергофском, Царскосельском, Гостилицком) со своими фрейлинами и утомившись, засыпала прямо на ковре, расстеленном на траве. Одна из фрейлин должна была веером отгонять мух, другие – стоять вокруг в мертвом молчании. И горе было тем, кто нарушит сон государыни! Петр Великий бил провинившихся дубинкой, в руке его дочери дубинку успешно заменял башмак.
Она панически боялась мертвецов и даже издала указ, запрещавший проносить покойников мимо ее дворцов. Никакие силы не могли заставить ее войти в дом, где лежал покойник. Говорить о смерти в ее присутствии было недопустимо – впрочем, как и о Вольтере.
Была суеверна, безоговорочно верила разного рода приметам, гаданиям, пророчествам. Над этим можно было бы посмеяться, если бы не одно странное совпадение: накануне смерти императрицы Ксения Георгиевна Петрова (известная теперь как святая Ксения Блаженная, или Ксения Петербургская) ходила по городу и говорила: «Пеките блины, вся Россия будет печь блины!» (в России с давних пор существует обычай печь блины на поминки).
Я рассказываю о причудах Елизаветы Петровны вовсе не для того, чтобы позабавить читателей, а для того, чтобы они могли представить, как восприняла все это юная немецкая принцесса, воспитанная в среде, где господствовали рациональные начала. Удивлялась? Иронизировала? Осуждала? Наверное, всего понемногу. Но – и это главное – училась. Нет, не вести себя так, как Елизавета. Наоборот, усвоила твердо: чтобы не вызывать недовольства окружающих, пусть даже и тщательно скрываемого, нельзя насильно навязывать им свой ритм жизни; нельзя незаслуженно оскорблять. Никого! Она всегда будет приветлива и ровна со всеми – от фельдмаршала до лакея. «Благодарю», «пожалуйста», «прошу вас» не сходили с ее языка, к кому бы она ни обращалась. Легко понять, почему слуги ее боготворили. Невозможно представить, чтобы она ударила по щеке даже нерадивую служанку: со стыдом и отвращением помнила, как Елизавета Петровна лупила по щекам придворных дам. Своим приближенным она тоже запретила избивать холопов, заслужив ропот первых (что ее мало заботило) и преданную любовь вторых (что удается редкому правителю). В общем, в отношении к людям Екатерина никогда не повторяла Елизавету. Но это касалось только внешних сторон поведения.
Нет никакого сомнения, что, затевая свержение Петра III, Екатерина использовала опыт Елизаветы, во всяком случае, наверняка была воодушевлена ее успехом. Мотив у обеих один: не быть постриженной в монахини, править самой. Да и детали совпадают: опора на гвардию и верного, смелого фаворита. Более того, Елизавета, любимая народом (не только как дочь Петра Великого, но и как государыня вполне гуманная), подготовила общество к появлению на троне еще одной «матушки-царицы».
Позаимствовала Екатерина у своей предшественницы и «институт фаворитизма». Правда, той и не снились масштабы, до которых довела его казавшаяся поначалу такой невинной скромницей Фике.
И еще один поступок Екатерины, жестокий, неженский, был с точностью позаимствован у дочери Петра. Как Елизавета бестрепетно отняла у нее новорожденного сына, так и она отнимет первенца у второй жены своего сына Павла, Марии Федоровны. Мотив у обеих один, государственный: воспитать достойного наследника престола (обе были разочарованы в тех, кому вынуждены будут передать корону, одна – в племяннике, другая – в сыне). Только всегда ли цель оправдывает средства?
Отношения между этими двумя женщинами складывались непросто. Не будем забывать, что, отправляясь в Россию, тринадцатилетняя Фике имела три важнейших намерения, одно из которых – понравиться императрице Елизавете. Вероятнее всего, слышала от Бецкого, что царица не проста: капризна, подозрительна. Но, встреченная тепло и радушно, шагнула навстречу будущей родственнице с открытой душой. Более того – восхитилась. Не только и не столько невиданной роскошью русского двора, сколько красотой и веселостью государыни. Екатерина сама нрав имела веселый и считала веселость обязательным свойством гения.
Иоганна Елизавета не сумела разглядеть за приветливостью и веселостью российской императрицы весьма решительный и жесткий характер, сочла ее доверчивой и простоватой. И начала с неуклюжей самоуверенностью выполнять поручение Фридриха Прусского: выведывать, вынюхивать, заводить многообещающие (на ее взгляд) знакомства. Елизавета быстро разобралась в мотивах бестактного поведения своей будущей родственницы, но до поры терпела: девочка ей нравилась все больше.
Окончательно княгиня Цербстская погубила себя в глазах императрицы, когда осенью опасно заболел наследник. Елизавета была в отчаянии, многие часы проводила у его постели. Екатерина искренне горевала о женихе, которого готова была полюбить и вовсе еще не подозревала, что скоро возненавидит. А ее матушка, даже из приличия не прикидываясь опечаленной, уже подыскивала дочери новую выгодную партию; переписывалась об этом с Фридрихом, почти открыто совещалась с прусским представителем при российском дворе бароном Мардефельдом. Этого Елизавета простить не могла. Дабы оградить дочь от пагубного влияния мамаши, она сразу после свадьбы отправит тещу своего наследника домой. Правда, соблюдая приличия, не преминет щедро одарить. Но въезд в Россию для Ангальт-Цербстской княгини будет закрыт навсегда.
Разлука с матерью не станет для Екатерины тяжелым ударом: они никогда не были близки. К тому же поведение Иоганны заставляло ее постоянно краснеть от стыда, невольно чувствовать себя виноватой перед Елизаветой Петровной. Тем более что та начинала относиться к девочке с материнской нежностью, какой она никогда не видела от родной мамаши. И все-таки отъезд матери усугубил одиночество, Екатерина осталась в среде чуждой и не слишком доброжелательной. Приязнь, а уж тем более дружбу еще предстояло заслужить. Как ей, юной, неопытной, слишком доверчивой, слишком откровенной, преодолеть отчуждение искушенных в интригах придворных? Задача, казалось, непосильная. Но она понимала: если у нее не будет друзей и помощников, ей придется смириться с ролью безропотной тени наследника, которого уже считала ничтожеством. Это была не ее роль! И она начала действовать.
Первая задача – завоевать доверие и поддержку одного из самых влиятельных елизаветинских вельмож, генерал-фельдмаршала, государственного канцлера графа Алексея Петровича Бестужева-Рюмина (по непопулярной, но все же существовавшей версии – ее родного отца). Она всегда будет ставить перед собой самые трудные задачи, кажущиеся неразрешимыми. Простые ей всегда будут скучны.
Ее отношения с Бестужевым складывались самым неблагоприятным образом. Поначалу он сильно досаждал ей своими преследованиями. Виновата в этом была Иоганна Елизавета. Она, явившись ко двору, начала активно интриговать против Бестужева, который был непримиримым врагом Фридриха II. Могущественный канцлер без труда одержал верх и над не слишком умной интриганкой, и над всеми, кто готов был содействовать планам прусского короля. Но, вообразив, что Екатерина продолжит дело, столь бездарно начатое изгнанной из России матерью, отнесся к ней крайне сурово и постарался показать, сколь велико его влияние на императрицу.
По его наущению Елизавета Петровна приняла меры, лишившие жену наследника какой бы то ни было возможности участвовать в политике; приставила к ней надзирателей, супругов Чоглоковых, обязанных следить за каждым ее шагом. Стоило ей хоть немного сблизиться с кем-то из фрейлин или даже прислуги, как этих людей тут же удаляли от нее. Сослали в Казань ее верного камердинера Тимофея Евреинова, на его место назначили некоего Шкурина, который должен был (и попытался поначалу) доносить о каждом слове великой княгини. Но она (вот ее прелесть неизъяснимая в действии!) из доносчика сумела сделать самого преданного слугу, который будет ради нее рисковать имуществом и самой жизнью (об этом речь впереди).
