И Стьюбенер все время пользовался мною для своих грязных проделок, только я ничего не знал об этом. Оглядываясь теперь назад, на прошлое, я вижу, как все это было подстроено. Но, видите ли, дело не интересовало меня, поэтому и не являлось никаких подозрений. Я родился со здоровым телом и рассудительным холодным мозгом, вырос на воле и был обучен отцом, который знал бокс лучше, чем кто-либо из живущих или умерших боксеров. Работа для меня была слишком легкой. Бокс не поглощал меня целиком. Я никогда не сомневался в Исходе борьбы. Но теперь с этим покончено.

Она указала на заглавную строку газеты, объявлявшей о его предстоящем матче с Томом Кэннемом.

— Это работа Стьюбенера, — объяснил он. — Это состязание предполагалось устроить несколько месяцев назад. Но какое мне до этого дело. Я удираю в горы. С меня хватит.

Она взглянула на лежащее на столе недописанное интервью и вздохнула.

— Как мужчины распоряжаются своей жизнью, — сказала она. — Они — хозяева жизни. Они делают все, что им вздумается.

— Из всего, что я про вас слышал, — прервал он, — я заключил, что и вы жили так, как вам хотелось. Это одна из ваших самых привлекательных черт. Но больше всего меня с самого начала поразило, как вы и я понимаем друг друга.

Он остановился и поглядел на нее горящими глазами.

— Ладно, одним-то я все-таки обязан арене, — продолжал он. — Благодаря ей я узнал вас. А когда встречаешь настоящую женщину, остается ухватить ее обеими руками и не давать ей уйти. Идемте, поедемте вместе в горы.

Это было неожиданно, как удар грома, но она почувствовала, что все время ждала этого. Ее сердце билось сильно до боли, но эта боль была восхитительна. Наконец-то она добралась до источника простоты и силы. К тому же ей все это казалось сном. Такие вещи не могли случаться в современных редакциях. Так не полагалось объясняться в любви, так происходило только на сцене и в книгах.

Он встал и протянул к ней обе руки.

— Я не смею, — прошептала она как бы про себя. — Я не смею…

При этих словах его глаза словно укололи ее своим презрением, но оно сразу сменилось открытым недоверием.

— Вы посмели бы сделать все, что вам захотелось, — сказал он. — Я знаю это. Тут все дело в желании, а не в смелости. Есть ли у вас желание?

Она встала, шатаясь, как во сне. В ее голове мелькнула мысль, не гипноз ли это. Ей захотелось осмотреться и поглядеть на привычные предметы этой комнаты, чтобы вернуться к действительности, но она не могла отвести от него глаз. И не могла произнести ни слова.

Он подошел и стал рядом. Его рука легла на ее руку, и она невольно прильнула к нему. Все происходило как во сне, и она больше не могла ни о чем думать. Это был вызов жизни. Он был прав. Она хотела — и вот она осмелилась. Он помог ей надеть жакетку. Она проткнула шляпу булавками. И, еще не осознав ничего, она увидела, что выходит с ним вместе из редакции. Ряд известных романов и фильм промелькнули в ее памяти.

— Бегство герцогини, — прошептала она.

— Интересно, удалось ли им пробраться сушей или пришлось ехать морем? — шепнул он в ответ.

Сходство их переживаний и общность мыслей прозвучали для нее оправданием ее безумия.

Выйдя на улицу, он поднял руку, подзывая такси, но она прикосновением руки остановила его.

— Куда мы едем? — едва переводя дыхание, спросила она.

— На вокзал. Мы как раз успеем захватить поезд в Сакраменто.

— Но я не могу так ехать, — протестовала она. — У меня… у меня нет даже носового платка на смену.

Он снова поднял руку, затем ответил:

— Вы купите все в Сакраменто. Мы там поженимся и захватим вечерний поезд на Север. Я протелеграфирую обо всем с дороги.

Когда мотор подъехал к ним, она быстрым взглядом окинула знакомые улицы и знакомую толпу, затем с внезапно вспыхнувшей тревогой поглядела в лицо Глэндону.

— Я ведь ничего не знаю о вас, — сказала она.

— Мы знаем друг о друге все, решительно все, — гласил ответ.

Его рука поддерживала и направляла ее, она поставила ногу на подножку. В следующий момент дверца захлопнулась, он очутился рядом с ней, и машина помчалась по Маркет-стрит. Он обнял ее, прижал к себе и поцеловал. Когда она снова посмотрела на него, то увидела, что его лицо окрасилось легким румянцем.

— Я… я слыхал, что существует искусство поцелуев, — прошептал он. — Я сам ничего не умею, но я научусь. Видите ли, вы первая женщина, какую я целовал в жизни.

Там, где зазубренная вершина скалы возвышается над огромным пространством девственного леса, прилегли мужчина и женщина. Внизу, у опушки леса, были привязаны две лошади. За каждым седлом висело по два небольших дорожных мешка. Деревья были однообразно громадны. Поднимаясь на сотни футов над землею, они в диаметре достигали от восьми до десяти-двенадцати футов, а многие из них были еще толще. Все утро всадники поднимались на перевал через девственные чащи, и эта скала была первым местом, куда они могли выбраться из леса, чтобы им полюбоваться.

Под ними и дальше, насколько они могли охватить взором, ряды за рядами пламенели в дымке багряного тумана горы. Казалось, конца нет этим горным кряжам. Они поднимались один за другим, исчезая за туманной линией горизонта, уходили из глаз, а за ними, казалось, вставали новые горы.

Ни полян, ни просек в лесу не было; на север, юг, восток и запад — девственный нетронутый лес покрывал своей мощной растительностью землю.

Они лежали на скале, наслаждаясь зрелищем. Он крепко сжимал ее руку в своей. Это был их медовый месяц, и они находились в чаще красного дерева в Мендочино. Они пробирались сюда на лошадях, с дорожными мешками за седлом, из Шасты и странствовали по лесным дебрям и чащам без определенного плана, они решили продолжать свою прогулку, пока им не придет в голову что-нибудь другое. Одежда их была проста и груба: на ней был дорожный костюм защитного цвета, а на нем — шаровары и шерстяная рубашка, открытая у загорелой шеи. При своем росте он, казалось, был создан для жизни среди этих лесных великанов, и она, с ним рядом, была полна ощущения радости и счастья.

— Знаешь, великан, — сказала она, приподнимаясь на локте, чтобы взглянуть на него, — это еще чудеснее, чем ты обещал. И мы вместе обойдем эти леса.

— Нам предстоит обойти вместе весь остальной мир, — ответил он, меняя положение и захватывая ее руку своими руками.

— Но сначала мы осмотрим все здесь, — настаивала она. — Я, кажется, никогда не устану глядеть на эти леса… и на тебя.

Он легким движением принял сидячее положение и обнял ее обеими руками!

— Любимый мой, — прошептала она. — А я уж потеряла надежду найти такого человека.

— А я никогда и не надеялся. Я, видно, все время знал, что найду тебя. Ты рада?

Вместо ответа, она слегка прижала рукой его шею, и они молча продолжали любоваться величественным зрелищем девственных лесов и мечтать.

— Помнишь, я рассказал тебе, как я бежал от рыжеволосой учительницы? Тогда я в первый раз увидел эту местность. Я шел пешком, но сорок или пятьдесят миль в день казались мне забавой. Я был настоящим индейцем. Я тогда не думал еще, что найду тебя. Дичи здесь было мало, но в ручьях ловилась прекрасная форель. Я жил как раз на этих скалах. Я и не мечтал, что в один прекрасный день вернусь сюда с тобою, — с тобою.

— И будешь чемпионом бокса, да? — прибавила она.

— Да, конечно; я об этом никогда не думал. Отец всегда твердил, что это так будет, и я считал это дело решенным. Видишь, отец был очень мудр. Это был замечательный человек.

— Но он не предполагал, что ты покинешь арену?

— Не знаю. Он старательно скрывал от меня ее продажность, и я думаю, что он всегда предполагал это и за меня боялся. Я рассказывал тебе о его договоре со Стьюбенером. Отец включил в него пункт о сделках. Первая неблаговидная сделка со стороны моего импресарио — и контракт считается нарушенным.

— И все же ты хочешь бороться с Томом Кэннемом. Стоит ли игра свеч?