Джон Харнед кивнул, не глядя на нее. Его глаза сверкали и не отрывались от быка. Кападор шагнул в сторону, отмахнувшись плащом от быка и накинув его на плечи.

– Как вы находите? – спросила Мария Валенсуэла. – Не то ли это, что вы называете «настоящим спортом»?

– Именно так, – отвечал Джон Харнед. – Очень ловко устроено, блестящий номер…

В экстазе она хлопала в ладоши. У нее были очень маленькие ручки. Публика хлопала тоже. Бык повернулся и пошел назад. Снова кападор увернулся, накрывшись плащом, и опять публика захлопала. Это повторилось три раза. Кападор был великолепен! Наконец он удалился, и другие кападоры продолжали ту же игру, всаживая быку бандерильи[4] в плечи, по каждую сторону хребта по две сразу. Затем выступил Ордоньес, главный матадор, с длинной шпагой и в красном плаще. Трубы загудели во всю мочь. Он не так хорош, как Матестини, но все же он прекрасен, – одним ударом воткнул он меч в самое сердце быка, у быка подкосились ноги, он упал и умер. Это был чудесный удар, чистый и верный! Загремели аплодисменты, и многие в восторге бросали шляпы на арену. Мария Валенсуэла рукоплескала, как и все, – и Джон Харнед, холодное сердце которого осталось спокойным при виде этого зрелища, с любопытством посмотрел на нее.

– Вам это нравится? – спросил он.

– Всегда! – ответила она, продолжая хлопать.

– С детских лет, – вмешался Луис Сервальос. – Я помню ее на первом бое быков; ей было четыре года, она сидела с матерью и так же хлопала ручками, как сейчас. Она – настоящая испанка!

– Вы теперь видели, – обратилась Мария Валенсуэла к Джону Харнеду, в то время как к мертвому быку припрягли мулов, чтобы убрать его с арены, – вы видели бой быков, и он вам понравился, не правда ли? Что вы думаете об этом?

– Я думаю, что у быка не было шансов, – отвечал он. – Бык заранее обречен, исход не оставляет сомнений, – еще до выхода быка на арену всем известно, что он погибнет. Для спорта необходимо сомнение в благополучном исходе! И это был глупый бык, никогда не дравшийся с человеком, а на него выпустили пятерых мужчин, не раз дравшихся с быками! Не честнее ли было бы выпустить одного человека на одного быка?

– Или одного человека на пятерых быков, – сказала Мария Валенсуэла, и все мы расхохотались, а громче всех Луи Сервальос.

– Да, – продолжал Джон Харнед, – на пятерых быков; и человека, который, подобно быкам, раньше не бывал на арене, – человека вроде вас, сеньор Сервальос!

– И все же мы, испанцы, любим бой быков, – отозвался Луис Сервальос. (Я готов поклясться, что сам дьявол шепнул ему на ухо поступить так, как он поступил!)

– Вкус к этому нужно выработать в себе, – произнес Джон Харнед. – Вот мы в Чикаго убиваем ежедневно тысячи быков, но никто не платит денег за это зрелище.

– Там бойня, – возразил я, – здесь же… о, это искусство! Тонкое, изящное, редкое!

– Не всегда, – вмешался Луис Сервальос. – Я видел неловких матадоров и должен сказать, что это зрелище не из красивых.

Он вздрогнул, и на лице его появилось то, что вы называете отвращением. Я уверен, что в эту минуту дьявол что-то нашептывал ему и что он играл заранее обдуманную роль!

– Сеньор Харнед, может быть, я прав, – продолжал он. – Возможно, что это и нечестно по отношению к быку. Разве мы все не знаем, что быку не дают воды целые сутки перед боем, и только перед выходом на арену дают пить сколько влезет?

– И он выходит на арену полный воды? – быстро спросил Джон Харнед, и взгляд у него стал серый, острый и холодный.

– Это необходимо для спорта, – объяснил Луис Сервальос. – Что же, вы хотели бы, чтобы бык был полон сил и убил тореадора?

– Мне хотелось бы, чтобы и у быка был шанс, – ответил Джон Харнед, глядя на арену, где появился второй бык.

Это был плохонький, трусливый бык. Он заметался по арене, ища, куда убежать. Кападоры вышли вперед и стали размахивать плащами, но бык уклонялся от нападения.

– Ну и глупый бык! – воскликнула Мария Валенсуэла.

– Простите, – возразил Джон Харнед, – но я нахожу его умным! Он знает, что не должен драться с человеком. Смотрите, он почуял смерть на арене!

И правда, бык, остановившись на том месте, где упал мертвым первый, зафыркал, стал нюхать мокрый песок и опять забегал по арене, подняв голову и заглядывая в физиономии тысячи людей, которые свистели, бросали в быка апельсинные корки и всячески ругали его. Запах крови заставил быка решиться, и он напал на кападора так неожиданно, что тот едва увернулся. Кападор набросил на быка свой плащ и спрятался за прикрытие; бык с треском ударился в стенку арены. Джон Харнед тихим голосом, как бы говоря сам с собой, произнес:

– Я пожертвую тысячу сукрэ на богадельню в Кито, если бык убьет сегодня человека…

– Вы любите быков? – улыбнувшись, спросила Мария Валенсуэла.

– Еще меньше я люблю таких людей, – ответил Джон Харнед. – Тореадор совсем не храбр, да он и не может быть храбрым. Смотрите, у быка уже высунулся язык, он измучен, а бой еще не начался!

– Это вода, – произнес Луис Сервальос.

– Да, это от воды, – подтвердил Джон Харнед. – Не лучше ли было бы подрезать быку поджилки перед тем, как выпустить?

Насмешка, прозвучавшая в словах Джона Харнеда, разозлила Марию Валенсуэлу. Но Луис Сервальос улыбнулся (так, что только я заметил это), и в ту минуту я окончательно понял, какую игру он затеял. Я и он были бандерильеры, а в ложе с нами сидел большой американский бык. Нам предстояло колоть его дротиками, пока он не придет в ярость, и тогда, пожалуй, не состоится его брак с Марией Валенсуэлой. Это была интересная игра, а в нас ведь текла кровь любителей боя быков!

Бык теперь окончательно рассвирепел, и кападорам пришлось немало повозиться с ним. Он быстро поворачивался, порою так неожиданно, что оступался задними ногами, взрывая копытами песок, но все время попадал на развевающийся плащ и не причинял людям вреда.

– У него нет шансов, – твердил Джон Харнед, – он сражается с ветром.

– Ему кажется, что враг – это плащ, – объяснила Мария Валенсуэла, – смотрите, как умно кападор дурачит его!

– В этом его природа – бывать одураченным, – отвечал Джон Харнед. – Поэтому-то он и обречен сражаться с ветром. Тореадоры знают это, публика знает, вы знаете, я знаю – мы все заранее знаем, что он вынужден сражаться с ветром. Он один не знает этого по своей глупости. У него нет шансов!

– Очень просто, – произнес Луис Сервальос. – Нападая, бык закрывает глаза, и поэтому…

– Человек отскакивает в сторону, а бык пробегает мимо? – перебил Джон Харнед.

– Да, – подтвердил Луи Сервальос, – именно так. Бык закрывает глаза, и человек знает это.

– А вот коровы не закрывают глаз, – сообщил Джон Харнед. – У нас дома есть джерсейская корова, – простая молочная корова; она хорошо расправилась бы с этой компанией.

– Но тореадоры не дерутся с коровами! – возразил я.

– Коров они боятся, – продолжал Джон Харнед.

– Да, – сказал Луис Сервальос, – они опасаются драться с коровами. Какая же была бы забава, если бы убивали тореадоров?

– Нет, было бы забавно, – ответил Джон Харнед, – если бы время от времени убивали тореадора. Когда я буду стариком и, пожалуй, калекой, и мне придется зарабатывать на жизнь, а тяжелым трудом я не могу заниматься, тогда я сделаюсь тореадором! Это легкое занятие для стариков и инвалидов!

– Да смотрите же! – воскликнула Мария Валенсуэла, наблюдая, как бык ловко бросился на кападора и тот отразил нападение, взмахнув плащом. – Для этого требуется большое искусство!

– Верно, – согласился Джон Харнед, – но, поверьте, надо быть тысячекратно искуснее, чтобы отразить многочисленные и быстрые удары боксера, у которого глаза открыты и который наносит удары с умом! Притом же – бык совсем не хочет драться, он убегает!

Это был плохой бык: он опять закружился по арене, ища спасения.

– Вот такие быки иногда бывают очень опасны, – заметил Луис Сервальос. – Никогда не знаешь, что они сделают в следующую минуту. Они умны, такие быки, они наполовину коровы. Тореадоры не любят их. Смотрите, он снова повернулся!