Я рассердилась. Кажется, Эссекс так и не понял, что хоть я и вернула его ко двору, но отношусь к нему уже не так, как в былые времена.
Я смотрела на своего фаворита как бы новыми глазами. Да, красив. Весьма интересный мужчина. Но мне-то уже шестьдесят шесть. Неужто я могу пробудить в ком-нибудь романтическую привязанность, подобную той, которую испытывал ко мне Лестер? Увы. С этим покончено.
Отвернувшись, я сказала:
— Милорд, я вижу, что мой новый кандидат вам опять не по вкусу. Что ж, я знаю человека, который подходит для должности наместника лучше.
На губах Эссекса заиграла довольная улыбка. Берегись, подумала я. Ты считаешь меня влюбленной вздорной старухой. Иногда я и в самом деле бываю ею, но есть и другая, мудрая Елизавета, которая не позволяет мне делать слишком много глупостей.
— Этот человек — вы, милорд. Я приняла решение. Вы едете в Ирландию.
* * *
Эссекс был потрясен. Такого поворота событий он никак не ожидал. Ему мнилось, что он останется при дворе и будет править государством, прикрываясь мной как ширмой. Свое возвращение ко двору после вызова, брошенного королеве в присутствии всего Тайного Совета, Эссекс расценил как свидетельство полнейшей своей безнаказанности. Что ж, у него и в самом деле могло создаться такое ощущение. Молокосос решил, что имеет на меня еще большее влияние, чем в свое время всемогущий Лестер.
Должна, впрочем, отдать ему должное. Убедившись, что от ирландского наместничества ему не отвертеться, Эссекс взялся за дело с энергией и решимостью. Занялся подбором помощников и первым делом позвал с собой своего отчима Кристофера Бланта. Они превосходно ладили между собой, и Блант, как все прочие члены семейства, просто души не чаял в пасынке. Интересно, как отнеслась волчица к тому, что ей пришлось разом остаться и без мужа, и без сына.
Любопытно, что Эссекс прихватил с собой и Саутгемптона. Ну и очень хорошо — одним скандалистом в Лондоне меньше.
Армия выступила в поход хмурым мартовским днем. У Айлингтона Эссекс угодил в страшную бурю с проливным дождем, и продвижение пришлось прекратить. Многие призадумались, видя в случившемся недоброе предзнаменование для экспедиции.
Увы, так все и вышло.
Энтузиазма у командующего хватило ненадолго. Он понял, что ирландцам бессмысленно толковать о законе и порядке. И к тому же с самого начала наделал множество ошибок. Я раскаивалась, что не послала в Ирландию Маунтджоя, человека умного и основательного. Уж он-то не стал бы действовать, предварительно не обмозговав все как следует.
Эссекс щедро осыпал милостями тех, кто ему угодил. Своего отчима самовольно произвел в маршалы — честь, на которую Блант не имел ни малейшего права, — и написал мне, что хочет сделать Бланта членом Ирландского Совета. Я ответила, что не могу согласиться с таким назначением.
Вскоре Блант неожиданно вернулся в Англию. Эссекс сообщил, что у его отчима пошатнулось здоровье. Не знаю, что сие должно было означать — то ли Блант и в самом деле захворал, то ли Эссекс хотел продемонстрировать мне, что раскаивается в своеволии. Муж волчицы меня нисколько не интересовал. Пусть живет где хочет, лишь бы не занимал государственных постов, с которыми ему не справиться.
Дальше — больше. Графа Саутгемптона Роберт сделал генералом от кавалерии, хотя не мог не понимать, что я буду против этого назначения. Какая наглость — доверять столь ответственный пост человеку, находящемуся у королевы в немилости! Начальником конницы следовало назначить лорда Грея, который превосходил Саутгемптона и опытом, и военным талантом. А теперь Грей попадал под начало к человеку, люто его ненавидевшему и когда-то вызвавшему на дуэль. Но тут вмешалась я и написала лорду-наместнику письмо, запретив производить Саутгемптона в генералы.
Эссекс ответил, что уже поздно — назначение произведено и приказ отменить невозможно. А между тем мне доносили, что генерал Саутгемптон не слишком скучает по Элизабет Вернон и находит утешение в обществе красивых офицеров. Один из них, молодой капитан Пирс Эдмондс, даже поселился у него в шатре. Саутгемптон публично обнимал его и, как докладывал мой лазутчик, даже устраивал с ним непристойные игрища.
Я пришла в ужас и немедленно повелела Эссексу лишить Саутгемптона звания. Моя воля была изложена столь недвусмысленно, что даже Роберт не посмел ослушаться.
* * *
Довольно скоро стало очевидно, что назначение Эссекса было серьезной ошибкой.
Он игнорировал инструкции, регулярно направляемые ему Советом, поступал по-своему и наломал немало дров. В боях его войска неизменно терпели поражение. Эссекс оправдывался, ссылаясь то на эпидемию, то на ненастье. Зачем же, спрашивается, тогда ввязываться в бой? Что за нелепица — начинать кампанию в преддверии зимы? Прочему не в июле, не в августе? Однако фортуна отказывалась сопутствовать наместнику в любое время года.
Явился гонец с известием, что Эссекс вступил в переговоры с Хью О'Нилом, графом Тайроном, предводителем ирландцев. Обе армии сошлись у местечка Арди, что в графстве Лаут, но Эссекс не осмелился атаковать противника, ибо войско мятежников многократно превосходило его силы. Начались переговоры. А ведь Эссекс должен был знать, что Тайрон не придает значения обещаниям и готов нарушить их в первый же удобный момент. Да и как смел мой наместник вступать в сношения с врагом, не получив на то санкции королевы?
Я пришла в ярость. Эссекс был совершенно ни на что не годен. Поговаривали, что он приносит больше пользы ирландцам, чем англичанам, а это уже пахло государственной изменой.
29 сентября, в Михайлов день, двор находился в Нонсаче. Утром я поднялась с постели, села к туалетному столику, и фрейлины начали готовить меня к выходу.
Я еще не вполне проснулась и рассеянно смотрела на себя в зеркало, позевывая. Спутанные волосы, уже совсем седые, свисали космами. Внезапно дверь опочивальни распахнулись, и я увидела мужчину в дорожном костюме, заляпанном грязью. В первый миг я решила, что это убийца, но затем узнала незваного гостя.
— Эссекс!
— Ваше величество!
Безумец бросился к моим ногам и принялся целовать руку.
Он бросил Ирландию, бросил армию, поспешил ко мне, ибо ему стало известно, что на него здесь клевещут. Он скакал верхом всю ночь и позволил себе ворваться без приглашения, потому что не мог более оставаться в разлуке с прекрасной и милостивой королевой ни одной минуты.
Это я-то прекрасная? Шестидесятипятилетняя старуха, ненакрашенная, с растрепанными седыми лохмами!
Раз Эссекс так заговорил, значит, дела в Ирландии совсем плохи, поняла я. Роберт сильно испуган.
Но тут я сообразила, в каком виде он меня застал, и забыла о государственных проблемах. Ни один мужчина еще не видел меня неодетой, неубранной — если не считать того давнего случая, когда я стояла у окна. Но тогда я была гораздо моложе.
Я хотела только одного — чтобы Эссекс поскорее убрался. Он не должен видеть меня такой, ведь прежде я показывалась ему не иначе как ослепительной богиней в пышном рыжем парике и усыпанном драгоценными каменьями наряде. Эссекс опустил глаза и не смотрел на меня. Даже у него хватило мозгов понять, что я сейчас испытываю.
Очень ласковым тоном — лишь бы побыстрее от него отделаться — я сказала, что приму его позже, и тогда он сможет все подробно мне рассказать.
Он удалился, а я, вся трепеща от потрясения, схватила зеркальце и принялась себя разглядывать. Зрелище было поистине ужасным. Землистая кожа, жидкие растрепанные седины. На меня смотрела изможденная старуха. Что ж, таковой я и являюсь на самом деле.
Как смел Эссекс ворваться ко мне без предупреждения! Неужто думал, что ему и это сойдет с рук!
Но нет, подобные проступки не прощают.
* * *
В тот день я уделила утреннему туалету особое внимание и вышла в аудиенц-залу, вся сияя золотом и самоцветами. Щеки мои окрасились взволнованным румянцем, глаза лихорадочно блестели. Я была преисполнена гневом на того, кто посмел застать меня врасплох. Ни одному мужчине не показывалась я в таком виде! Не будет наглецу прощения! Теперь всякий раз, глядя на него, я буду видеть себя его глазами: жалкая, безобразная старуха…