Казалось, что все сознавали важность этого дня. Из Сити явилась депутация меня поздравить. Мама была рядом со мной, когда я принимала их. Как она меня раздражала! Она должна была понять, что не может продолжать обращаться со мной как с ребенком. Но, когда я хотела ответить на приветствия и поблагодарить за поздравления, она почти оттолкнула меня и стала отвечать им сама. Я молчала, пока она говорила им, что я всем обязана ей, бедной вдове, как она пожертвовала собой для меня, как она никогда не изменила своему долгу.

Они были разочарованы, так как хотели услышать меня и вообще им не понравился ее пышный наряд, ее немецкий акцент. Позже мы проехали по улицам.

— Мы должны показаться народу, — сказала мама.

Я хотела сказать: «Нет, мама, я должна показаться народу. Не имеет значения, поедешь ты со мной или нет».

Она величественно наклоняла голову, когда люди выкрикивали мое имя. Я улыбалась и махала рукой, мое сердце радовалось при виде их любви ко мне. Но маме, видимо, казалось, что все приветствия относились к ней.

Потом нам пора было на бал в Сент-Джеймский дворец. Как всегда, я опасалась конфликта между королем и мамой. Но в тот день этого не произошло, и не из-за недостатка злобы с ее стороны. Оказалось, что ни король, ни королева не могли присутствовать. Как я любила балы! Мне хотелось танцевать всю ночь!

И этот бал был самый чудесный. Танцуя, я забывала все неприятности и страхи прошедшего года. Я открыла бал с внуком герцога Норфолкского, превосходным танцором. Мне казалось, что я летаю по воздуху.

Я танцевала все время, а когда мы ехали обратно, на улицах опять толпился народ, приветствуя меня. Восемнадцать лет!

На следующий день я восторженно писала в дневнике о прошедшем дне, о бале, о приветствовавших меня толпах, а закончила запись такими словами: «Мне было очень весело!»

Я сидела у себя в гостиной. Мама писала мне записки. Я думаю, ей казалось, что они производят большее впечатление, чем разговоры, потому что при разговорах она всегда сердилась. Она произносила гневные тирады, которые я пропускала мимо ушей. Я спокойно сидела, пока она выходила из себя, а потом под каким-нибудь предлогом удалялась. Она и сэр Джон чувствовали, что я безвозвратно ускользаю из-под их влияния, и это сильно беспокоило их, особенно сэра Джона. Мама всегда останется матерью королевы и будет занимать определенное положение, хотя ее грандиозные планы стать регентшей потерпели неудачу, тогда как сэр Джон мог потерять свою карьеру.

«Ты еще молода, — писала мне мама, — и всем твоим успехом обязана моей репутации…»

Нет, мама, думала я. Если я имела какой-то успех, то это вопреки репутации моей матери. «Не обольщайся насчет твоих талантов и ума…»

Нет, мама, я не обольщаюсь. Я только не намерена быть марионеткой в твоих руках и в руках сэра Джона.

Наступил июнь, и из Виндзора стали приходить плохие новости. Король был очень слаб.

В незабвенный вторник утром 20 июня 1837 года я проснулась, увидев у моей постели маму.

— Проснись, Виктория, — сказала она. — Приехали архиепископ Кентерберийский, лорд Конингэм и врач короля. Они ждут тебя.

— Почему, мама? Который час?

— Шесть часов, — сказала она. — Но это неважно. Они хотят видеть тебя.

Я поняла, что это значило, и меня охватило благоговейное чувство, смешанное со страхом. Я поднялась, надела халат и домашние туфли.

— Пойдем, — сказала мама и повела меня в гостиную. У двери я остановилась и, взглянув на нее, сказала:

— Я пойду одна, мама. Она уставилась на меня.

Но я сознавала свое положение. Я чувствовала на своей голове корону. Мне не было необходимости слушаться ее больше.

— Одна, — повторила я твердо. Она была поражена, но сопровождать меня не стала.

Когда я приблизилась, трое мужчин опустились на колени, и я поняла, что это значило. Я протянула им руку для поцелуя таким естественным жестом, словно я его тщательно отрепетировала.

Они обратились ко мне «ваше величество», и я не могла побороть своих чувств. У меня были слезы на глазах, и у них тоже. Я думаю, я выглядела молодой и беззащитной, с распущенными волосами, в халате и домашних туфлях.

Архиепископ сказал мне, что король умер спокойно, обратившись к Богу и приготовившись к кончине.

Я повернулась к лорду Конингэму и спросила о здоровье королевы, так как я знала, как она любила его.

— Передайте мои соболезнования королеве, — сказала я.

— Я немедленно исполню распоряжение вашего величества, — ответил лорд Конингэм.

Я простилась с ними и вернулась в свою комнату одеваться. Мне восемнадцать лет. Я королева. Странно, но первая мысль, пришедшая мне в голову, была: теперь я могу быть одна.

Я надела черное платье и спустилась к завтраку. Все было по-другому. Теперь я королева. Мой мозг был занят одной мыслью: какой я должна быть королевой. Я должна быть хорошей. Я должна быть мудрой. Я должна исполнять свой долг. Я должна забыть о легкомысленных стремлениях к удовольствиям. Я должна служить своей стране.

Дядя Леопольд всю жизнь твердил мне, что мне следует делать. Но ведь он был король другой страны, и бельгийскому королю не подобало вмешиваться в управление Англией. Я знала, что в будущем мне предстоит остерегаться даже дяди Леопольда — потому что, как хороший король, он всегда будет ставить интересы своей страны превыше всего. Да, я должна быть очень осторожной.

Во время завтрака ко мне зашел барон Штокмар. Он был очень умный человек, но ставленник дяди Леопольда. Все изменилось теперь, когда я стала королевой. Я поговорила с ним о бедном дяде Уильяме и моем сочувствии королеве Аделаиде, так как я понимала, насколько велико ее горе. После завтрака я пошла к себе написать письма — одно дяде Леопольду, другое Феодоре. Очень странно было подписываться Виктория R[16].

Пока я писала, принесли письмо от премьер-министра, где он сообщал, что посетит меня около девяти часов. Я была очень довольна, что премьер-министром был лорд Мельбурн[17]. Я видела его несколько раз, и на меня произвели впечатление его красивая внешность, учтивые манеры и развлекательный разговор. В этот момент у меня была Лецен, и я сказала ей:

— Я приму его одна, как намерена принимать всех моих министров в будущем.

Лецен кивнула, она поняла. Но она была несколько встревожена, видимо, испугавшись, что власть может сильно изменить меня.

— Она, конечно, изменит меня, — сказала я ей. — Но ничто не изменит моей любви к вам, дорогая Лецен. Королева будет так же любить вас, как вас любила принцесса. — При этом мы обе заплакали, и она сказала, что я для нее — весь смысл жизни, что было невероятно трогательно.

Лорд Мельбурн прибыл в указанное время. Какой обворожительный человек! Он наклонился и поцеловал мне руку, причем его прекрасные серо-голубые глаза наполнились слезами, что вызвало у меня очень теплое чувство. Я полагаю, в этот момент он подумал о моей молодости и всех тяготах, легших на мои плечи.

Он отнесся ко мне с большим уважением и выразил уверенность в моей способности выполнить стоявшие передо мной задачи.

— Лорд Мельбурн, я рада, что дела государства находятся в ваших руках.

— Ваше величество очень милостивы. Мой долг представить вам Декларацию, которую ваше величество прочтет Совету. Не соблаговолите ли вы просмотреть текст и сказать мне, заслуживает ли он, вашего одобрения?

— Его написали вы, лорд Мельбурн?

— Я признаюсь в этом, — сказал он, слегка приподнимая уголки губ, что меня позабавило и заставило улыбнуться.

— Я уверена, что так и следует, — сказала я.

— Я оставляю Декларацию на рассмотрение вашего величества. Собрание членов Совета состоится здесь, во дворце, в половине двенадцатого. Я зайду еще раз в одиннадцать, если найдется что-то, с чем вы не согласны. Сейчас я не имею права занимать дольше ваше время. Я с удовольствием приду еще раз, если я понадоблюсь вашему величеству.