Была у него одна особенность, о которой, похоже, знал я один, и от которой мне становились не по себе. Случалось это раза три или четыре — Перегрин о чем-то задумывался, а может быть, просто давал волю своему лицу, и оно неуловимо и странно изменялось. Начинало казаться, что он намного меня старше и знает что-то такое, чего мне и в голову никогда не приходило. Стоило окликнуть его в такой момент, и к нему возвращалась всегдашняя его улыбка и мягкое выражение глаз, а я еще долго потом приглядывался…
Фиделин относился к нему крайне трепетно. Называл его «сынок», был всерьез озабочен его худобой и бледностью, кормил какими-то жуткими на вид сладостями собственного приготовления и служил ему ревностнее, чем мне, за что не раз получал по горбу.
Был у Перегрина еще один большой приятель — деревенский умелец, который в детстве сиганул с крыши на самодельных крыльях, покалечился и теперь сидел безвылазно дома, вырезая из дерева игрушки, украшения и все, что в хозяйство годится. Финтифлюшки в нишах Западной Башни были его рук делом. Вчера Перегрин приволок очередное его творение — деревянный шар, пористый и ноздреватый, выточенный из цельного куска. Внутри виднелись извилистые ходы, гроты и пещеры. Выглядело это на редкость омерзительно. Сияющий Перегрин сказал, что это именно то, что нужно, везет ему здесь на талантливых людей. Обычно все непонятные детали мастер делает сам, но такое, конечно, под силу только великим. Я ответил, что раз он строит замок, то по всем законам природы великими вокруг должно просто кишеть. Возьмем, к примеру, меня… Из приятной полудремы меня вывели пронзительные крики и ругань под окном — полуденный перерыв закончился.
— Ой, опять Верзила, — сказал Фиделин с тревогой.
Я подошел к окну. Внизу, под лесами главной башни собиралась небольшая, но плотная толпа. Чавкая по грязи, рысью подбегали опоздавшие. В центре, на пятачке свободного пространства, стояли друг против друга Перегрин и чудовищных размеров рыжий мужик с лопатой. Перегрин напряженно улыбался. В руках у него что-то белело, кажется вчерашний шар. А мужик, опершись на лопату и выставив вперед багровую морду, орал:
— Не полезу! Хрен тебе! Думает, «пожалуйста» сказал, так я и полезу! А я не полезу!
Перегрин отвечал тихо и неразборчиво, только один раз явственно послышалось: «Да пойми же ты…» Бедняга как всегда хотел, чтобы его поняли. Будь здесь кто-нибудь из стражи, мужик бы этот без разговоров полез хоть в преисподнюю. Но вам, уважаемый мастер, желательнее, чтобы солдаты в деревне кирпич грузили. Так что, давайте, выпутывайтесь сами.
Зрители гоготали. Мужик вопил, что много тут над ним командиров, которых он, Верзила, соплей перешибить может, и давно пора бы всем этим недоноскам пойти куда подальше, и дать Верзиле свободу трудиться, как он хочет, и уж без них-то, командиров, Верзила горы свернет. Перегрин что-то негромко ответил, и зрители повалились друг на друга от хохота. Свободолюбивый труженик нечленораздельно взревел и взял лопату наперевес. Перегрин отступил на шаг, другой, но дальше было некуда — веселившийся народ и не думал выпускать его из круга. Перегрин беспомощно оглянулся. Я схватил меч и кинулся во двор. Врезавшись в толпу с разбега, я очутился за спиной мужика очень вовремя: он уже размахнулся.
— Не надо! — крикнул Перегрин, и, подстегнутый этим криком, я с ходу всадил меч Верзиле под лопатку. Он подавился очередным своим ругательством и застыл. Рванув меч на себя, я свободной рукой пихнул его в спину. Он грохнулся к ногам Перегрина, как медная статуя, даже земля загудела, и больше не двигался. Я обвел взглядом притихшую толпу, всех этих низколобых и коренастых ублюдков и сказал негромко и буднично:
— Так будет с каждым, кто посмеет хоть раз возразить мастеру. А теперь работать. Представление окончено.
И они разошлись. Охотно и торопливо. Никто не задержался возле мертвого тела, никто даже не взглянул, словно это была давно знакомая часть пейзажа. Перегрин не двигался, глядя на поверженного Верзилу с ужасом. Мне захотелось сказать что-нибудь ободряющее, вроде «не беда, малыш, все хорошо, что хорошо кончается». Но он вдруг поднял на меня огромные потемневшие глаза, и все, что я хотел сказать, застряло у меня в горле.
— Что вы наделали? — произнес он. — Что вы наделали?
— Я тебе помог, — не совсем уверенно ответил я.
— Кто вас просил? — горестно сказал он. — Я ведь крикнул вам, что не надо… Вы сами не понимаете, что вы наделали.
— По-моему, — сказал я, сдерживаясь, — я только что спас тебе жизнь. Но если ты недоволен, обещаю, что этого больше не повторится.
С этими словами я пошел к себе, держа на отлете окровавленный меч. Не задумываясь, походя осквернить благородное оружие и вместо благодарности за спасение жизни услышать такое. Поздравляю, князь.
Приказав Фиделину принести вина, я долго с отвращением вытирал клинок, потом подошел к окну с кубком в руке. Верзила в одиночестве лежал посреди двора. Народ суетился на лесах. Перегрина не было видно.
— Уберите падаль! — яростно заорал я.
Впору было напиться, что я и сделал. Пропади пропадом все перегрины на свете. Верзила заслуживал самое большее веревки. Висеть бы ему на какой-нибудь балке другим в назидание. Так нет, полез князь позориться. С фамильным клинком на мужика с лопатой.
— Ваше здоровье. — сказал я и чокнулся с кувшином.
Когда сгустились сумерки и вино подходило к концу, я был умиротворен, смягчен и благодушен. Вылив остатки в кубок, я услышал вдруг быстрые шаги на лестнице.
Дверь распахнулась и в комнату вместе со сквозняком ворвался Перегрин. В руках у него был все тот же шар, а в глазах такой ужас, будто только что при нем поубивали по крайней мере десяток Верзил, и к ним впридачу дюжины две женщин и детей.
— Князь, — молвил он, задыхаясь от бега, — все гораздо хуже, чем я предполагал.
— О, малыш… — протянул я. — Стоит ли так убиваться из-за какого-то толстого ублюдка. Плюнь ты на это все. — Я показал, как надо плюнуть. — Садись давай. Правда, я тут почти все выпил…
— Выслушайте, пожалуйста, — сказал он.
Изо всех сил стараясь говорить спокойно, он поведал мне, что в подвале центральной башни есть некий саркофаг, закрытый каменной плитой. Нужно его открыть и положить внутрь шар. В левый дальний угол, очень плотно к стенкам. Сделать это надо было еще утром, и мог это сделать только Верзила, и кроме него…
— Эту работу может выполнить любой, — закончил я снисходительно. — Если он, конечно, не такой дохлый цыпленок, как ты.
Он с досадой замотал головой.
— Только Верзила. И кроме него, пожалуй, только вы. Но насчет вас у меня серьезные опасения.
— Надорвусь, думаешь? — Я захохотал.
— Не в этом дело. Физическая сила — далеко не главное. Я не хочу подвергать вас опасности и никогда не обратился бы к вам, но сейчас выбирать не приходится. Вскоре остановить все это будет уже невозможно.
На вопрос о том, что это за «все это», Перегрин ответил, что замок, кажется, решил, что его строят неправильно и готов избавиться от всего, что мы тут нагородили.
Я рывком поднялся из-за стола. Меня качнуло. С грохотом опрокинулась скамья. Перегрин глянул на меня с сомнением, но затем пробормотал «может, это и к лучшему» и устремился к двери.
Мы спустились по лестнице, где Перегрин велел мне захватить факел, миновали темный пустой двор и остановились под лесами центральной башни. Накрапывал дождь. «Сюда,» — сказал Перегрин и нырнул в низкий проем в стене. Я последовал за ним и чуть не врезался лбом в еще одну стену. Вперед хода не было, зато справа была узкая винтовая лестница, уводившая вниз. «Скорее,» — шепнул Перегрин из темноты.
Ступеньки были слишком мелкие. Я семенил, оступаясь и придерживаясь за стену. Через несколько поворотов все это, наконец, кончилось, и, свернув в полукруглую дверь, мы оказались в сердцевине башни.
Это было круглое, гулкое помещение, почему-то очень холодное. Свет факела выхватывал из темноты часть стены, каменные плиты пола, и валявшуюся неподалеку деревянную лестницу. Перегрин проворно схватил ее и подтащил к открытому люку в полу.
