Для самого Урукагины в этом не было выгоды. Невозможно на дистанции почти в пять тысяч лет узнать, что было у него на уме – но его действия показывают набожного человека, во имя своей веры отвергающего любую мысль о политической выгоде. Однако именно моральная чистота Урукагины оказалась политически самоубийственна. Борьба со злоупотреблениями в среде жрецов сделала Урукагину непопулярным среди религиозной элиты собственного города. Каждый шумерский царь правил с помощью двойного совета старейшин и молодежи; совет старейшин неизбежно состоял из богатых землевладельцев города. Именно эти люди, лугали («великие домовладельцы») Лагаша, жестоко критиковались в надписях Урукагины за плохое обращение с бедными соседями.9 Вряд ли они переносили такое публичное поношение без возмущения.
Тем временем трон старого врага Лагаша, Уммы, был унаследован жадным и амбициозным человеком по имени Лугалзаггеси. Он пошел на Лагаш и атаковал его, и город Урукагины пал.
Очевидно, завоевание прошло легко, с очень слабым сопротивлением города. «Энлиль, царь всех земель, отдал царскую власть над этой землей Лугалзаггеси, – заявляет победная надпись, – [и] направил на него глаза всех, от земель, где всходит солнце, до земель, где оно садится, [и] бросил всех людей ниц перед ним… Земля возрадовалась под его правлением; все вожди Шумера… склонились перед ним».10
Слог этой надписи предполагает, что жрецы не только Лагаша, но также и Ниппура, священного города Энлиля, действовали заодно с завоевателем.11 Могущественные жрецы Ниппура наверняка не были в восторге от урезания власти священнослужителей на юге: то был очень дурной прецедент. И если собрание старейшин не помогало свержению Урукагины, оно наверняка не стало энергично бороться на его стороне. Его реформы привели политическую карьеру, а возможно, и саму его жизнь, к прискорбному финалу.
Рассказ, записанный на табличке, уверяет в справедливости Урукагины, обещает, что за доброго царя последует отмщение: «Умманит разрушил здание Лагаша, – предостерегает писец, – но он совершил грех против Нингирсу; Нингирсу отрежет руку, поднятую на него». Запись заканчивается мольбой к божественной сути лично Лугалзаггеси, прося, чтобы даже эта богиня поразила Лугалзаггеси из-за совершенного им греха.12
Воодушевленный легкой победой над Лагашем, Лугалзаггеси занялся дальнейшим расширением своих владений. Он провел двадцать лет в походах, сражаясь по всему Шумеру. По его собственному высказыванию, его владения раскинулись «от Нижнего моря, вдоль Тигра и Евфрата и до самого Верхнего моря».13 Назвать это империей, вероятно, было бы преувеличением. Хвастовство Лугалзаггеси о правлении землями до Верхнего моря – по-видимому, лишь ссылка на эксцентричный поход, который он совершил к Черному морю.14 Но не подлежит сомнению, что Лугалзаггеси осуществил самые амбициозные замыслы, чтобы объединить все города Шумера под своей властью.
Пока Лугалзаггеси обозревал свою новую империю, повернувшись спиной к северу, оттуда подоспело возмездие.
Сравнительная хронология к главе 12
Глава тринадцатая
Первый военный диктатор
В Шумере между 2334 и 2279 годами до н. э. виночерпий Саргон строит империю
В городе Киш виночерпий по имени Саргон строил собственные планы, как создать империю.
Саргон был человеком уклончивым и скрытным. В описании, которое фиксирует его появление на свет, голос Саргона говорит:
Мать мою подменили, отца я не знал,
Но брат отца любил горы – наверное,
Мой дом находился в зеленых горах,[58] Скрыв тяжесть, мать родила меня тайно.
Она положила меня в корзину,
И запечатала крышку смолой.[59] Затем столкнула корзину в реку, которая нежно меня приняла,
Вода вынесла меня к Акке, и водонос, спасибо ему,
Поймал ту корзину, когда наполнял свой кувшин,
Он принял меня, как сына, заботился обо мне.
И сделал меня садовником в царском дворце.1
Эта история о появлении на свет ничего не говорит нам о происхождении Саргона. Мы не знаем ни его национальности, ни его имени в детстве. Имя «Саргон» никак не помогает нам, так как он сам взял его себе позднее. В первичной форме «Шаррумкин» означает просто «Законный царь» и (как и большинство торжественных заявлений о законности) лишь показывает, что его носитель, безусловно, не имел никаких законных оснований для притязаний на власть.[60]
Если Саргон пришел с плоскогорий, он мог быть скорее семитом, чем шумером. Семиты с запада и юга смешивались с шумерами на месопотамской равнине с самого начала возникновения поселений; как мы заметили ранее, десятки семитских заимствованных слов появляются в очень ранних записях шумеров, и самые первые цари Киша имели семитские имена.
Тем не менее существовали реальные различия между шумерами юга и семитами, которые в основном жили на севере – двумя расами, предки которых пришли в Месопотамию давным-давно из различных частей региона. На семитском языке, состоящем в родстве с более поздними языками Израиля, Вавилона и Ассирии, говорили на севере; на юге, в шумерских городах, говорили и писали на шумерском – языке, не связанном ни с одним другим из известных нам. Даже в тех районах, где шумеры и аккадцы перемешались, некоторые расовые различия все-таки существовали. Когда за полтора века до этого Лугуланнемунду из Адаба изгнал эламитов и временно утвердил себя над «четырьмя четвертями» Шумера, тринадцать человек из правителей шумерских городов, которые объединились против него, кичились шумерскими именами.2
Но рассказ Саргона никак не подтверждает его семитского происхождения, потому что он был очень аккуратен, делая неясными любые детали своей биографии. Он заявляет, что не знает отца – и это почти устраняет проблему низкого или позорного происхождения. «Подмененная» мать дает уклончивые данные. Вероятно, в какой-то момент она изменила свою личность. Может быть, она отвергла мирскую жизнь ради религиозной (некоторые переводчики останавливаются на слове «жрица»), или смогла подняться из низкого слоя в более высокий, или поселилась среди людей другой национальности.
Каково бы ни было ее место в жизни, подмена матери не отразилась на ее сыне. Опустив его в реку, она оставила ему шанс самоопределения. Факт того, что он был вытащен из воды, несет в себе один и тот же символ и у иудеев, и у христиан: шумеры считали, что река отделяет их от последующей жизни, и прохождение через воду приводит к существенной перемене в судьбе. Вытащенный из воды, Саргон принял статус своего приемного родителя. Акки. Человек, спасший его, имеет семитское имя – таким образом Саргон стал семитом. Акки работал во дворце царя Киша, и он вырастил из приемного сына царского садовника.
Ко времени, когда Саргон стал взрослым, он поднялся еще выше. Согласно шумерскому Царскому списку, он стал «виночерпием Ур-Забабы», то есть шумерского царя Киша.3
В древности виночерпий не был простым слугой. Шумерские записи не сообщают нам об обязанностях виночерпия, но в Ассирии, немногим позже, виночерпий был вторым человеком после царя. По словам Ксенофонта, виночерпий не только пробовал пищу царя – он также носил царскую печать, что давало ему право дарить одобрение государя. Он распоряжался приемом у царя – а это означало, что он контролирует доступ к владыке. Виночерпий персидских царей, как пишет Ксенофонт в «Обучении Кира», «имел по должности право на представление… тех, кто мог общаться с [царем] и держать в стороне тех, кого он считал недостойными к представлению».4 Виночерпий имел так много власти, что его заставляли пробовать царское вино и пищу не для того, чтобы защитить царя от случайных отравителей (виночерпий был слишком важным чиновником, чтобы использовать его в качестве живого щита), а чтобы сам виночерпий не имел соблазна усилить собственную власть, отравив своего хозяина.
