Хмурясь от тревожных мыслей, эмир отвернулся от окна и направился к скрытой тяжелыми шторами нише, в которой стоял его рабочий стол. Одна из штор чуть колыхалась, и поначалу эмир, заметив это, лишь рассеянно подумал, что на город подул ветер с гор. Он бросил взгляд на окна и похолодел: легкие занавески у самого окна висели неподвижно, спадая ровными складками от потолка к полу. И при этом тяжелая парчовая штора в глубине комнаты совершенно определенно шевелилась, пусть и не очень заметно…

Правитель был сильным человеком и не раз доказывал подданным свою храбрость и мужество. Вот и сейчас, не растерявшись, он стал действовать пусть не по велению расчета и разума, но зато повинуясь инстинкту — стремительно и решительно. Одним прыжком он подскочил к шторам и резким движением отдернул парчовые полотнища… В темноте ниши в тот же миг сверкнуло лезвие кинжала, зажатого в едва видимой руке. Удар клинка был нацелен прямо в грудь эмира. Криками призывая стражу на помощь, правитель повалился на пол, крепко вцепившись руками в нападавшего, увлекая его за собой. Неизвестный изо всех сил пытался вырваться и вертелся, как пойманный голыми руками дикий зверь. Глаза его горели яростным огнем и одновременно — удивлением и злостью. Еще бы — его оружие, пропоров золоченый халат эмира, уткнулось в нательную кольчугу, уже не раз спасавшую жизнь ее обладателю в перипетиях внешне тихой, но богатой на подобные «сюрпризы» дворцовой жизни.

В коридоре послышался топот сапог охраны, и эмир понял, что его спасение теперь кроется в том, чтобы выиграть время — какие-то несколько секунд. Одной рукой он схватил противника за горло, другой перехватил предплечье руки, сжимавшей кинжал. Но напряженные мышцы нападавшего были, казалось, из стальных канатов. Невзирая на сопротивление эмира, он сумел нанести ему несколько неглубоких ран — в руку, плечо и бедро. Эмир почувствовал, что силы покидают его, вот-вот уже противник сломит его сопротивление, подомнет его под себя, высвободит руку с кинжалом… Вот уже кинжал взмыл в воздух, чтобы с размаху пронзить горло правителя — как вдруг комнату пересекло нечто, в свете ламп показавшееся похожим на ярко-синюю молнию, и… нападавший рухнул на свою несостоявшуюся жертву. Череп его был расколот надвое от макушки до нижней челюсти.

— Ваше Величество! О, мой господин! — Сикх был бледен, как смерть. — Вы живы? Что?.. Вы ранены!

Пинком отбросив труп нападавшего, сикх приподнял эмира, жадно вдыхавшего воздух пересохшим ртом. Лицо его было залито кровью — своей и противника. С помощью сикха эмир доплелся до дивана, где и лег без сил, а его спаситель тотчас стал рвать шелковое покрывало, чтобы перевязать раны правителя.

— Смотри! — прохрипел эмир, указывая пальцем на пол. — Кинжал! Кинжал!

Сикх посмотрел в ту сторону, куда указывал правитель. Рядом с телом нападавшего в луже крови лежало странное и необычное оружие. От одной рукоятки отходило три — именно три! — клинка. Лал Сингх вздрогнул и негромко выругался.

— Кинжал с тремя лезвиями! — почти простонал эмир, закатывая в ужасе глаза. — Таким же оружием были зарезаны турецкий султан, персидский шах и низам Хайдарабада!

— Ритуальное оружие секты Избранных, — пробормотал Лал Сингх, с тревогой осматривающий диковинное оружие — символ чудовищного культа, последователи которого за предшествующий год сумели нанести несколько ударов, каждый из которых оказался роковым для правителя или монарха Востока.

Во дворце поднялся переполох. По залам и коридорам беспорядочно забегали придворные и слуги; все кричали и суетились, но никто не мог понять, что происходит.

— Закрой двери! — распорядился эмир. — Не впускай никого, кроме дворецкого.

— Но вам нужен лекарь, Ваше Величество! — осмелился возразить сикх. — Ваши раны сами по себе не смертельны, но клинки этого кинжала наверняка отравлены!

— Да, да… Пошли кого-нибудь за врачом. О Аллах! Избранные приговорили меня к смерти!

Эмир был сильным человеком, но случившееся, казалось, сломило его волю к сопротивлению.

— Кто может вечно противостоять кинжалу наемного убийцы, который наносит удар в спину?! Никому не дано одолеть змею, оказавшуюся у него под босыми ногами. Никто не сможет уберечься от яда в чаше с вином… — бормотал правитель. — Лал Сингх, быстро отправляйся к Аль-Бораку и скажи, что он мне срочно нужен, — приказал эмир. — Пусть немедленно скачет во дворец! Если и есть во всем Афганистане человек, способный защитить меня от этих дьяволов, так это он, и только он!

Отдав честь, Лал Сингх покинул покои правителя. Он шел по коридору, печально покачивая головой: впервые он увидел страх на лице и в глазах эмира, которому до того, казалось, было неведомо это чувство.

У эмира были очень веские причины не только бояться, но и откровенно паниковать: неведомый страшный культ возродился на Востоке в последние годы. Кем были его последователи, каковы были их цели, этого не знал никто. По слухам, они называли себя Избранными, а их эмблемой был кинжал с тремя клинками. Вот, пожалуй, и все, что было известно об этой секте. Ее посланники появлялись словно из ниоткуда, неожиданно и внезапно наносили удар и либо исчезали, либо погибали в поединке, никогда не едаваясь живыми. Некоторые считали этих людей обыкновенными религиозными фанатиками. Другие полагали, что их деятельность имеет под собой политическую подоплеку. Лал Сингх знал, что даже Гордон не располагал сколько-нибудь достоверной информацией об этой таинственной секте. Но в то же время сикх был уверен, что американец сможет защитить эмира даже от этих разящих из темноты дьяволов.

Через три дня после стремительного отъезда из Кабула Гордон сидел по-турецки на каменистой тропе, которая, петляя, шла по крутому склону горного хребта, нависшего над городком, именуемым Кхором.

— Пойми, я — последнее препятствие, преграждающее смерти путь к тебе, — вновь повторил он слова предупреждения, обращаясь к своему собеседнику.

Тот, сидя напротив американца, машинально поглаживал медно-красную бороду. Он был широкоплеч и силен. Его роскошно украшенная оружейная перевязь щетинилась рукоятками кинжалов. Звали этого человека Бабер-хан; он был вождем дикого и непокорного племени гильзаи, абсолютным, единоличным властителем Кхора и повелителем-командиром трех сотен отчаянно храбрых воинов.

Но в его тоне не было и намека на высокомерие.

— Аллах с тобой! — отмахнулся Бабер-хан от назойливо повторяющего свои предупреждения американца. — Разве может человек встать на пути чьей-либо судьбы, тем более если она уготовила другому неминуемую смерть?

— Я всего лишь предлагаю тебе возможность договориться с эмиром, заключить с ним мир.

Бабер-хан с фатализмом, столь свойственным его народу, покачал головой и ответил:

— У меня при дворе слишком много врагов и недоброжелателей. Приди я в Кабул, и кого будет слушать эмир: меня или их лживые речи? Он меня просто-напросто посадит на кол или бросит в клетку к голодным барсам. Нет, никуда я не пойду, Аль-Борак.

— Тогда собери свое племя и уходи из этих мест. Найди для своего народа иное пристанище. Ты лучше меня знаешь, что в горах есть места, где даже эмир не станет преследовать тебя.

Бабер-хан бросил взгляд вниз, туда, где у подножия хребта не очень грозно, но гордо возвышались башни и стены Кхора, выстроенные из камней, скрепленных глиной. Глаза вождя сверкнули черным пламенем, ноздри его затрепетали. Словно горный орел, он ревниво осматривал с вершины свои владения.

— Нет! Видит Аллах, нет и нет! Мой народ живет в Кхоре со времен Пророка, и мой клан правит этим народом с тех давних дней. Нет, пусть эмир правит в Кабуле, но этот город, эта долина, эти хребты принадлежат мне и моему племени!

— Дождешься, что эмир будет властвовать и здесь, в столь горячо любимом тобой Кхоре, — буркнул из-за спины Гордона Яр Али-хан, стоявший там бок о бок с Ахмад-шахом.

Бабер-хан перевел взгляд на восток, куда уходила, скрываясь между неприступными кручами, караванная тропа на Кабул. По обе стороны от тропы на высоких скалах тут и там виднелись яркие пятна — одежды стоящих на страже метких стрелков Кхора, вооруженных тяжелыми дальнобойными винтовками. По тревоге воины накрылись бы походными бурнусами и стали бы совершенно невидимыми с тропы.