— Кончай курить, ребята! Расходись по объектам! Никифоров! Круминьш! Уводите людей!

Но никто не сдвинулся с места, из дальнего угла раздался презрительный смешок и голос:

— Ишь ты, раскомандовался… Это тебе не в армии старшиной служить.

— Да чего там калякать! — отозвался другой голос. — Здесь, в тепле, он герой, а вот взял бы да потаскал на морозе лиственничные брусья — узнал бы кузькину мать…

Николка не стал дожидаться конца спора, вошел в кабинет председателя. Увидев вошедшего в кабинет Николку, Плечев удивленно спросил:

— Вы ко мне?..

— Здравствуйте, Игорь Константинович! Не узнали?

— Да это Николка?! — Плечев вышел из-за стола, широко улыбаясь, протянул руку. — Здравствуй, здравствуй! А я вижу: вроде лицо знакомое, а признать не могу — богатырь! А где Табаков? Живой? Ну, слава богу! Ну, Николка, давай рассказывай — все по порядку, без утайки.

Николка видел, что Плечев расспрашивает его не любопытства ради, а с глубоким живым интересом. И он откровенно и подробно рассказал обо всем, о чем считал нужным рассказать.

— Ну молодцы, ребята! — выслушав его, похвалил Плечев и, отойдя к столу, довольно потер руки. — Славно поработали, славно. А теперь давай так сделаем… — Плечев немного подумал. — Недельку отдохнешь, а когда твое стадо подойдет к коралю, тебя известим и отвезем. Деньги в кассе пока есть — можешь получить, в кино сходи, в библиотеку. В общем, отдыхай, дружище, пока мы тебя не вызовем.

Николка, уважительно попрощавшись, собрался выйти, но в дверях столкнулся с Шумковым, вид которого изумил его. На нем было великолепное, кофейного цвета, пальто с пепельно-серым каракулевым воротником и такая же шапка, из-под красного шарфа белел ворот нейлоновой рубашки и виднелся широкий цветной галстук; белые фетровые валенки, окантованные коричневой кожей, были густо натерты мелом и стояли на пороге председательского кабинета прочно и уверенно, не хватало Василию только черного, с блестящими застежками, портфеля.

По выражению его лица Николка сразу понял, что Шумков уже знает о его прибытии, но тот сделал удивленные глаза:

— Николка! Ты откуда здесь? Когда приехал? Здорово, брат! Здорово!

Он небрежно сунул Николке свою вялую запотевшую ладонь, затем, повернувшись к нему спиной, снял пальто, аккуратно, бережно повесил его на крючок вешалки, засунул в рукав шарф, уселся на мягкий стул сбоку от председателя и лишь после этого удовлетворенно спросил:

— Ну, как дела у Слепцова? Что там нового у вас? Иди сюда, садись, расскажи, послушаем…

Николка, сдерживая голос, холодно ответил:

— Дела у нас нормальные, товарищ Шумков, да вы же о наших делах лучше меня должны знать — вы ж теперь на Ганином месте, а Ганя всегда все знал. Кроме того, я уже все рассказал кому следует.

— Ты чего это, Родников, сердитый такой? — искренне удивился Шумков и повысил голос: — Не выспался, брат, что ли? Шумишь тут, понимаешь… говоришь что попало. Ты, брат, не того… не очень…

— Подожди, подожди, Василий, сам не шуми, — предостерегающе постучал согнутым пальцем по столу Плечев. — Он абсолютно прав, и тебе надо сделать выводы — ты заволеневодством колхоза и должен чаще бывать в стадах.

«Пора уходить, разберутся без меня», — подумал Николка и, еще раз попрощавшись, вышел.

Да, необычный этот день, которого с трепетом ждал Николка, начинался довольно буднично, и это смутило его в первую минуту, но затем он вспомнил о предстоящих удовольствиях и вновь повеселел.

Он получил в конторе деньги и вскоре уже стоял в магазине перед прилавком и покупал продукты. Сгущенного молока не оказалось, и он купил четыре банки абрикосового компота: мармеладу тоже не было, и продавец предложила ему дорогих шоколадных конфет.

— Давайте конфет, — охотно согласился Николка.

Из магазина он зашел на почту в надежде получить от матери письмо, но письма не было.

На квартиру пришел Николка расстроенный, на душе было тревожно и тоскливо. Вечером он написал матери большое письмо, в котором, кривя душой, справлялся о здоровье отчима, интересовался его делами.

Поздно вечером к Дарье Степановне пришла девушка с двумя пустыми ведрами.

— Здрасте, тетя Даша! Я за водой! — сказала она громко и весело и тотчас же прошла к умывальнику, где был прибит к стене поршневой насос с длинной деревянной ручкой.

Насос работал туго, скрипел, весь ходуном ходил, а воду качал вполструи.

Белый свитер плотно обтягивал невысокую крепкую грудь, черная узкая юбка подчеркивала стройность фигуры, а пышные каштановые волосы, перехваченные на затылке пучком, и пухлые яркие губы придавали ее лицу выражение детской непосредственности, почти озорные, хотя чуть раскосые, невероятно черные глаза ее, опушенные длинными, точно приклеенными, ресницами, смотрели при этом с тем непередаваемым особым девичьим любопытством, от которого у скромных парней краска стыда разливается по щекам.

Николка смутился.

Крепко упершись ногами в пол, изгибаясь всем своим гибким телом, она с большим трудом ворочала тяжелый рычаг.

— Давай помогу… — неуверенно, боясь получить отказ, предложил он.

— Давно бы помог! — укоризненно сказала девушка, охотно уступая место. — Я почти полное ведро накачала, а ты все сидишь, а еще таежник. — Она говорила таким тоном, словно знала его всю жизнь и уже привыкла читать ему нравоучения.

Он ворочал рычаг одной рукой, стараясь создать видимость, что эта работа для него игрушка, хотя в действительности приходилось напрягать всю свою силу. Но он достиг, чего хотел.

— У-у, какой сильный ты! — одобрительно сказала девушка. — Теперь всегда мне будешь воду качать, ладно?

— Всегда качать не буду, через неделю я в стадо уеду, а в эти дни — пожалуйста.

— Ты в третьем стаде работаешь?

— В третьем. А как ты угадала?

— Я не угадала, Фока Степанович говорил про тебя…

— А ты откуда Фоку Степановича знаешь? — удивился Николка.

— Откуда-откуда… — девушка слегка смутилась, поспешно взялась за ведра, — очень любопытный ты, все тебе знать надо, открой лучше дверь.

Николка предложил ей помочь донести ведра, но она отказалась:

— Я сама донесу, ты расплескаешь, лучше двери открой, чего стоишь как столб?

Когда она ушла, Николка вопросительно посмотрел на Дарью Степановну.

—Что, Николушка, бойка девка, а? Понравилась тебе? — Дарья Степановна лукаво улыбнулась, настойчиво продолжала: — Ну дак чо, понравилась, говорю, ай нет?

Николка смутился, пожал плечами.

— Вот еще! Выдумали… Просто помог ей, а вы уж сразу…

— А чо краснеешь тогда? Пунцовый весь!

Дарья Степановна, довольная, засмеялась, шутливо погрозила пальцем.

— Дарья Степановна, откуда она Фоку Степановича знает?

— Вот те раз! — женщина удивленно развела руками. — Ты разве не знаешь? Это ведь неродная дочь его — Стеша. Мать ее до Фоки Степановича с одним русским путалась, от него Стешку и народила, а он в тот же год уехал, отец-то ее, как в воду канул. Потом она с Фокой сошлась. Грех, конечно, — Дарья Степановна вздохнула, но девка получилась славненькая, брусничка-ягодка, еще год-два погодить бы ей, чуть морозцем прихватит — и впору тогда замуж выдавать. Опять же, кто сорвет спелу ягодку-брусничку? Иной с чистым сердцем подойдет, для жизни, а иной раздавит токо, сплющит, сок высосет, а кожуру бросит другим под ноги. Вот как мой непутевый с Наташенькой обошелся.

Дарья Степановна горестно покачала головой, тяжело вздохнула, и Николка уже не рад был, что подвел разговор к такому грустному исходу.

Спать он лег в одиннадцать часов. Было все то же самое, что вчера: та же подушка, те же простыня и одеяло, так же скрипели под матрасом пружины и голубело сквозь тюль оконное стекло, разрисованное причудливыми морозными цветами, но не было уже вчерашнего блаженства, и день грядущий уже не казался Николке мифическим райским садом, где можно беспечно разгуливать и беспечно жить, не имея ни врагов, ни друзей, не ведая ни ярости, ни страха. Да и зачем он нужен, такой рай, в котором только пьют да едят, бесцельно гуляют да дремлют и больше ничего не делают, никуда и ни к чему не стремятся, — кому он нужен, рай такой? Скучное, однообразное прозябание длиною в бесконечность! Бесконечно ничего не делать.