На вершине распадка Долганов вышел на свою вчерашнюю лыжню и, пройдя по ней метров сто, остановился, снял карабин, маут, мешок с лямками, аккуратно сложив все это на снегу, присел на корточки, закурил. Пастухи последовали его примеру. Николка вначале думал, что это обычный перекур, но когда Костя, накурившись, взял топор и стал рубить жерди, а Долганов с Аханей принялись щупать палками снег под тем местом, где только что сидели, Николка сообразил, что они пришли к берлоге. Он удивленно огляделся: не было тут ни уремного мрачного леса, ни поваленного бурей дерева с вывернутыми корневищами, не было даже классического снежного бугорка с кристаллами инея на его макушке, кои должны образовываться от дыхания скрытого под землей зверя. Здесь не было ничего такого, что могло бы испугать или хотя бы насторожить проходящего мимо человека.

Но не зря же пастухи что-то ощупывают палками, а Костя рубит жерди. Приглядевшись повнимательней, Николка увидел, что ствол лиственницы, к которому Аханя приставил свой карабин, исцарапан когтями, нижние ветви его изъеложены, надломлены, то же самое он увидел на соседних деревьях. Верхушки ерниковых кустов вокруг тоже были надломлены, а место, которое пастухи щупали палками, как будто едва заметно припухло на общем ровном, безупречно белом склоне. Щупая палками, пастухи громко говорили о предстоящей кочевке.

— А где же берлога? — не выдержав, изумленно спросил Николка.

— Да вот же она, стоим мы на ней, — с усмешкой сказал Долганов. — Вот ищем выход ее, щупай палкой, втыкай ее со всей силы. Твердо — значит, нет, если в мягкое ткнешься — значит, нашел.

Николка стал с опаской, осторожно щупать.

— Чего ты так щупаешь? — недовольно проворчал Долганов, — как будто боишься своей палкой землю насквозь проткнуть? Медведя не бойся — не выскочит. Карабин сними, мешает он работать, не скоро очередь до него дойдет…

— Есть! — удовлетворенно промолвил Аханя. — Есть берлог!

Подойдя к старику, Долганов вонзил рядом с его палкой свою, и лицо его удовлетворенно просияло:

— Она! Николка, снимай лыжи и копай лыжей снег вот тут. Вниз канаву копай. А ты, Аханя, посиди пока, мы сами все сделаем.

Николка с Долгановым, орудуя лыжами, как лопатами, выкопали перед берлогой загнутую бумерангом снежную траншею в пояс глубиной.

— Для чего такая кривая канава? — спросил Николка.

— Если прямую канаву от берлоги прокопать, медведь по ней сразу вниз убежит, а вот если загнуть ее в конце, то и он развернется по ней, бок подставит, стрелять в него ловчее. Канава, может, и не нужна нам будет — на всякий случай копаем, вдруг он вырвется из берлоги. Стрелять мы его будем прямо в берлоге.

Николка с опаской обернулся на заткнутое ветками и мхом чело берлоги. Перехватив его тревожный взгляд, Долганов снисходительно улыбнулся:

— Чего ты оглядываешься? Зимой, да еще в такой глубокий снег, его силой из берлоги не выгонишь. Бывало, жердью его пихаешь, пихаешь, чтобы выскочил, а он кэ-эк даст лбом по жерди — так аж на задницу падаешь или жердь из рук вылетает. Не хочет выходить! Вот осенью, по малому снегу, когда берлога открыта, тогда как пробка из нее вылетает, держись, не зевай — оседлает вмиг! А сейчас, если он выйдет из берлоги, смерть ему — зайца он не поймает, куропатку не поймает, только к человеку ему идти… Он это знает, он все-е знает… — Оглядев снежную траншею, Долганов отбросил лыжи в сторону. — Ну вот, готово. Теперь надо обтоптать те места, где стоять будут стрелки и человек с жердями.

Костя приволок три длинные, в оглоблю толщиной, жерди. Долганов и Костя размотали мауты, очистили от сучков жерди, делали они все это спокойно, точно намеревались не медведя убивать, а ставить палатку, и это спокойствие удивляло Николку, дрожавшего от возбуждения.

Аханя, взяв карабин на изготовку, встал сверху над челом берлоги. Костя изо всей силы протолкнул жердью пробку внутрь берлоги и одновременно заломил жердь так, что она выгнулась. Долганов, накинув на ее конец петлю маута, отбежал к ближайшему дереву, обкрутил вокруг него маут, притянул его еще немного и быстро завязал, зафиксировав таким образом выгнувшуюся жердь. Вторую жердь Костя воткнул в берлогу, заломил с противоположной стороны и точно так же притянул ее, Долганов — маутом к другому дереву. Третью жердь заломили кверху. Заломленными жердями выход из берлоги был закрыт.

После этого охотники торопливо разгребли снег над предполагаемой лежкой зверя, затем пробурили в крыше берлоги небольшое квадратное оконце, в которое Аханя направил ствол карабина, а Долганов сбросил туда, в темноту, кусочек снега. Снег сразу замелькал белым пятнышком, то исчезая, то появляясь.

— Здесь! — удовлетворенно сказал Долганов и стал изо всей силы вонзать заостренную палку в то место, где мелькал снег.

Внизу что-то глухо ухнуло, проворчало отдаленным громом, палка в руках Долганова вдруг задергалась, и в ту же секунду Николка увидел в черном квадрате две желтые искорки, и близко от отверстия распахнулась красная звериная пасть. В эту пасть и выстрелил Аханя два раза подряд. Стало тихо — внизу ни звука, ни движения.

Долганов вновь бросил в дыру комок снега. Снежный ком, упав, на что-то, оставался неподвижным. Долганов сделал на конце палки небольшой расщеп, опустил, сильно надавливая, покрутил и вытащил — на конце щелки в расщепе остался пучок медвежьей шерсти.

— Все, готов, убили, — сказал Долганов, и сразу после этих слов Николка почувствовал запах сгоревшего пороха.

Разбросав топорами и кольями мерзлый слой земли над берлогой, пастухи вытащили убитого медведя на снег.

— Ну и охо-ота… — разочарованно протянул Николка, трогая ногой окровавленную звериную морду.

— Плохая охота разве? — удивился Долганов. — Чем недовольный? Шкура вон какая гладкая, мясо жирное.

— Я про саму охоту, — пришли, как в сарай, папироски курят, про оленей разговаривают, жерди стругают, потом трах-бах — и готово! Ты, Михаил, мог бы убить его без нашей помощи. Разве это охота?

— Вот оно что-о, — с усмешкой протянул Долганов. — Тебе приключения нужны? Молодой ты еще, оттого и мысли у тебя легкие. Погоди, встретишься с медведем один на один, расхочется приключений. Ну ладно. Хватит болтать, давайте побыстрей лапы обдирать, а то замерзнут — не отдерешь. — Долганов вынул из чехла нож, поправил на оселке лезвие. — Ты, Аханя, костер пока затопи — мы сами управимся.

Костя тоже поправил нож, затем отдал оселок Николке:

— На, и ты поточи. Медвежья шкура крепкая, пока снимешь ее — все пальцы измозолишь.

В январе в бригаду вернулись Хабаров и Фока Степанович. Фока Степанович приехал без жены.

— Не захотела ехать, конфузясь, признался он. — Плохо, говорит, в стаде, в поселке лучше. Ну, черт с ней!

— Ничего, Фока, не печалься, — успокоил его Долганов, загадочно улыбаясь, — ты пожил с женой маленько — хватит с тебя, теперь я, однако, поживу. — И объявил: — Завтра поеду в поселок, через неделю жену привезу. Есть у меня одна на примете — хорошая баба!

Через неделю он приехал с молодой женой Катериной, привез и новую палатку, которую тотчас же и установил. Костя и Фока Степанович незамедлительно перенесли в нее свои вещи.

— Николка, пойдем с нами, — звали они. — У Ахани палатка дырявая, летом протекать будет. Иди к нам, у нас палатка новая — красота, не жизнь! Жалеть потом будешь.

Кроме палатки Долганов привез вторую «Спидолу», новую жестяную печку с трубами, чемоданчик с чайным сервизом на восемь персон, никелированный чайник и много других, необходимых для молодой хозяйки-кочевницы вещей.

Дня три Долганов ходил среди пастухов именинником, беспричинно улыбался, то и дело над кем-нибудь подшучивал. Но вскоре улыбка с его лица сошла. Костя с Фокой Степановичем перестали зазывать Николку в новую палатку.

Молодая жена Долганова оказалась неумелой и ленивой хозяйкой, она не только не умела шить, но даже не могла в меру посолить мясной бульон. Лепешки пекла толстые, подгоревшие сверху, сырые внутри. Просыпалась она позже пастухов. Долганов покорно делал ее работу: растапливал утром печь, варил завтрак, устанавливал столик, выкладывал на него чайные чашки и даже чай разливал. Иногда он укоризненно говорил жене: «Чего ты спишь? Вставай, хватит спать, ребята умылись уже, а ты все спишь и спишь».