Вскоре впереди забелела марь, за ней темной стеной чернел лес, а дальше тянулось в горы извилистое ущелье, куда и держал направление Кодарчан.

То и дело путь каравану преграждали заломы из лиственниц и тополей, нанесенных в русло речушки весенним половодьем откуда-то сверху, и, если нельзя было обойти их стороной, приходилось пропиливать в заломах проходы. Все это время Кодарчан ни словом не обмолвился о причине столь резкого изменения курса, но Николка и сам уже догадывался, что свернули они на ту самую речку, в вершине которой желанный Буюндинский перевал.

Долина раздвинулась — все чаще стали попадаться на пути небольшие участки угнетенного лиственничника, и наконец показался настоящий дремучий лес, в котором виднелись огромные, в два обхвата толщиной, тополя. Кодарчан решительно повел караван к левому краю леса.

Подойдя к лесу вплотную, охотники увидели на невысокой, заросшей молодым лиственничником террасе старую дюхчу. Жерди, приставленные к треноге, служившей некогда остовом для чума, потемнели и потрескались от времени, но все еще были пригодны для дела.

— Табор будем делать, — удовлетворенно сказал Кодарчан и принялся распрягать оленей.

И по тому, каким тоном он это сказал, и по выражению его лица Николка сделал вывод: эта дюхча не явилась для Кодарчана неожиданным открытием, пришел он к ней по указанию Ахани.

Через три дня, как и предсказывал Аханя, охотники увидели, что речка раздвоилась на два ключа. Здесь, на стрелке отрога, на большой высоте громоздились скалы-останцы, похожие на причудливые старинные развалившиеся крепости и замки, некоторые из скал своими очертаниями напоминали каких-то допотопных чудовищ.

— Немножко постоим тут, однако, — сказал Кодарчан. — Аханя говорил: тут в сопках много баранов. Кушать нечего, зима долгая, надо трех баранов убить. Белки тоже много, немножко белки постреляем, потом дальше пойдем, на Буюнде белки еще больше. Хорошо, однако, поохотимся нынче! Фартовый ты, наверно, Николка! Молодец! — Сказав сразу так много слов, Кодарчан, как бы сам себе удивившись, покачал головой и смолк и уже более в этот вечер не проронил ни слова.

Охота в гольцах оказалась удачной: охотники убили двух баранов. Но к утру следующего дня у Николки вдруг резко поднялась температура, и он слег. Болела голова, душил кашель.

Кодарчан поднялся на склон ближайшей сопки и набрал там брусничного листа.

— Завари с чаем листы, много пей — болезнь уйдет, — сказал он приунывшему Николке.

И то ли брусничный лист помог, то ли молодой организм справился с болезнью, но болезнь ушла. Через три дня Николка смог кочевать.

Несмотря на то что охотники большую часть продуктов оставили на дюхче, караван продвигался вперед крайне медленно — мешал глубокий снег.

Вершина перевала, на которую охотники поднялись, представляла собой ровное продолговатое плато с редкими, корявыми, низкорослыми лиственницами.

Вскоре Николка подметил, что, чем ближе они подходят к центру перевала, тем мельче и зернистей снег.

Внезапно ветер, обжигавший лицо, прекратился. Охотники остановились, недоуменно осматриваясь по сторонам, прислушиваясь. От необычной тишины звенело в ушах. Только что был ветер, но он пропал, и вдруг звенящая тишина… Тревожно оглянувшись назад, Николка увидел невдалеке раскачивающуюся от ветра молодую лиственницу, вершина другого дерева тоже раскачивалась… Там, сзади, в какой-нибудь сотне метров от охотников, ветер раскачивал деревья, здесь была звенящая морозная тишина, на ветках деревьев неподвижно лежала пухлая снежная кухта. «Мы пришли к тому месту, где рождается ветер», — догадался Николка.

Подивившись такому природному контрасту, охотники двинулись дальше. С каждым новым шагом все сильней ощущался мороз, холодный воздух обжигал ноздри. Пришлось до глаз укутать лица шарфами, от дыхания шарфы моментально покрылись инеем. Ну и холодище! Охотники прибавили шагу, олени послушно семенили следом, им, верно, тоже буюндинская земля показалась непривычно студеной.

Впереди, точно плохо выбеленный забор, показалась долгожданная Буюндинская тайга. Перед тем как войти в этот укутанный снежной навесью лес, Николка оглянулся назад: через все плато над нартовым следом, в точности повторяя все его извивы, прозрачной розовой лентой неподвижно стоял туман. «Ох ты, черт! Это же олени надышали…»

К полудню охотники внезапно вышли на лесоразработки. Вырубленный лес был аккуратно соштабелеван, на всех штабелях толстым слоем лежал никем не потревоженный снег. Видно, лесорубы ушли отсюда еще в начале зимы — ни следочка не было вокруг. За штабелями леса открылся аккуратный голубой вагончик на металлических санях.

Охотники вошли в вагончик. У окна дощатый стол, покрытый чистой плотной бумагой, напротив стола у глухой стены — дощатые голые нары на пять-шесть человек, сбоку от нар, в углу, — три тумбочки и массивная доска-вешалка с вколоченными в нее гвоздями вместо крючков, справа от двери на высоком кирпичном постаменте — круглая чугунная печь. Всюду на полу разбросаны клочья газет, окурки, связки пустых катушек из-под ниток, бутылочки из-под лекарств, разный мусор.

— Однако эти люди с Атки приходили, — сказал Кодарчан.

— Почему ты так решил?

— Другого поселка ближе нет.

— А до Атки сколько километров?

— Старики говорят: за два дня дойти можно.

— На Атке тоже колхоз?

— Нет. Атка на Колымской трассе стоит. Слыхал про такую?

— Конечно, слышал…

Николка увидел под нарами картонную коробку с сухарями. Вот уже два года вдоволь не евший хлеба, он обрадованно схватил коробку и понес ее.

— Ты зачем чужой хлеб взял? — испуганно воскликнул Кодарчан, и брови его поползли к переносью.

— Да это же не хлеб, Кодарчан, это сухари, это объедки, вон смотри, даже плесенью некоторые покрылись.

— Все равно нельзя чужой хлеб забирать, — упрямо возразил Кодарчан.

— Но это же объедки! — сердито ответил Николка. — Их бросили, они никому не нужны…

— Зачем говоришь так? Неправильно говоришь, — не унимался Кодарчан. — Этот хлеб люди оставили. Придет человек голодный сюда: сухари были — сухарей нету! Человек с голоду пропадет, ругать будет хозяина, почему спичек не оставил, почему еды не оставил?

Николка смутился. Вот ведь какой невзрачной стороной все повернулось: думал, что берет негодные сухари, оказалось — ворует, и не просто ворует, но может лишить кого-нибудь жизни. И в самом деле: придет в это жилище умирающий с голоду человек и не найдет в нем ни огня, ни пищи — это ли не преступление? Как же раньше не пришла ему в голову эта простая человеческая мысль? Ужель и правда Николка такой неисправимый подлец и эгоист и нет ему прощения?

Он поставил коробку на нары и, виновато опустив голову, переминался с ноги на ногу. Внезапно его осенила мысль.

— Кодарчан! Давай мы эти сухари все-таки возьмем, а взамен оставим кусок бараньего мяса — это же лучше, чем сухари.

— Однако так можно… — после некоторого раздумья неуверенно сказал Кодарчан.

— Так я принесу мясо? — обрадовался Николка.

— Я сам принесу, — сказал Кодарчан.

Вскоре он принес и положил на печь, чтобы не достали мыши, заднюю ногу барана и сверх этого — кетовую юколу, коробочек спичек и горсть соли в тряпичном узелочке. Посмотрев на все это оценивающим взглядом, Кодарчан удовлетворенно сказал:

— Теперь, однако, можешь забирать сухари…

…За весь первый день охотники не встретили на Буюндинском перевале ни единого беличьего следочка, но зато весь снег вдоль и поперек был перетоптан заячьими следами и тропами, на которых то и дело виднелись парные отпечатки сильных когтистых росомашьих лап.

«Ничего, — утешал себя Николка, — может, белка на перевале не держится, но вот спустимся в долину…»

Близились сумерки, пора было ставить палатку, но вокруг не было ни одной сухой лиственницы для дров. Наконец выбрали подходящее место, распрягли оленей.

После захода солнца мороз и вовсе озверел, он яростно и жгуче дышал в лицо, деревенели пальцы на ногах, деревенели колени, защищенные меховыми надколенниками, — в такой мороз не посидишь!