— Нет. Я хочу заниматься другим, — сказала я твердо. — Спасибо вам, конечно. Но я никогда не смогу написать то, что мне скучно

— Самое скучное — это жизнь, — пробормотал он, — ты это еще поймешь. Надо попытаться себя преодолеть. Я стал кандидатом в двадцать восемь. А тебя сделаем самым молодым кандидатом наук в нашем институте. Есть еще вариант, — он немного подумал, — «Течение психических заболеваний в условиях Крайнего Севера. Психологический аспект». Такая тема тебе ближе?

— Нет. — Сказала я. это все, как у всех. Таких работ полно. А я хочу заниматься тем, что еще совсем неизведанно, что находится на грани с парапсихологией… — Я встала со ствола дерева, улыбнулась. — И я буду т а к жить всегда.

— Пообломаем и в порошок сотрем, — то ли шутя, то ли вполне серьезно пробормотал он, тоже поднялся и мы пошли обратно

— Я тебя довезу!

Он поймал на шоссе такси.

— Выпьем у тебя чая, и я поеду загород. Надо навестить своих.

Расплачиваясь, он дал таксисту крупную купюру и махнул рукой, выходя «Сдачи не надо!». Мне показалось, что он хотел продемонстрировать мне широту своей натуры.

У нас в подъезде было прохладно, как всегда. У почтовых ящиков стояли подростки — два парня и девушка. Я вспомнила о сестре. Как-то она там? Отцу она совсем безразлична, а мачеха занимается, конечно, своим сыном… Отчего я веду дневник? Только от того, наверное, что мне недостает близких. С матерью ничем делиться нельзя, она так обостренно на все реагирует. И в ее положении это неудивительно. Если скажешь ей что-нибудь в резком тоне — а что, греха таить, я иногда срываюсь, она начинает рыдать и кричать, что я хочу ее смерти. Если бы не тетка — просто ангел, а не человек, не знаю, как бы я вообще жила. Сегодня она у нас до окончания моего рабочего дня; иногда она дожидается меня, иногда нет. Я открыла дверь и сразу поняла, что в квартире кроме спящей матери, никого. Присутствие другого человека, даже спрячься он от меня, я всегда ощущаю сразу: его незримое, но улавливаемое мной поле, заполняет квартиру. Когда у нас дома тетя Саша — будто над полом летает небольшое горячее облако — так становится мне уютно и тепло.

— Только тихо, — предупредила я, — не разбудите маму. Если не шуметь, она может проспать до утра. А разбудим — промается бессонницей всю ночь.

Он кивнул и на цыпочках прошел ко мне в комнату. Я принесла чай и негромко поставила музыку.

— Любите ли вы Брамса? — Улыбнувшись, сказал он. — Когда я был студентом, все читали. Это был стиль жизни.

— А вы Вивальди? «Времена года»«Лето». Мне нравится именно эта часть

— Я люблю работать под музыку тридцатых годов, — и он, довольно приятным голосом пропел: «О, Кэролайна, О, Кэролайна!»— и прокомментировал: «Усталый ковбой возвращается к своей девушке по прерии.»

Я засмеялась. Мы опять долго пили чай и разговаривали. Точнее, как в прошлый раз, говорил он, а я слушала Он признался мне, что охладел к жене, хотя она — чудесная и прекрасно рисует, и вспомнил зачем-то, что, когда он привез ее знакомиться к отцу, тому она сразу приглянулась. Отец у него умер несколько лет назад от инфаркта, а к матери он собирается поехать в конце отпуска. Сегодня на лекцию я пришел, чтобы увидеть тебя, вдруг признался он, а я покраснела.]Потом он стал хвалить сестру жены, назвал ее удивительной красавицей, а я тут же приревновала. Те тридцать сантиметров, что отделяли сейчас меня от Филиппова, вдруг показались мне заполненными кипящей ртутью… Кипящая ртуть. Что получается потом? Священный брак. И в конце концов он вдруг показал рукой на место рядом с собой на диване и предложил: ну чего мы тратим время на разговоры, давай ляжем. И я поразилась его простоте, и у меня с языка сорвалось.

— А зачем?

Конечно, у нас с ним ничего не было, и он вскоре поднялся и ушел. Обиделся ли он, не знаю…»Дура ты, сестра, дочитав до этого места, подумала я, ты за один день отказала ему дважды и решила, что он уйдет, ничего не затаив против тебя. Наивная глупышка. А он-то каков! Отвратительный тип! Хотя… Я остудила свое раздражение. Таких— миллионы. Говорил ей о жене, чтобы объяснить любовные намеренья своим охлаждением, о сестре, чтобы вызвать ревность. Ему нужен банальный служебный роман: он — шеф, она — диссертантка… Как пошло.

Уже четыре часа, вдруг, посмотрев на часы, вспомнила я о времени, пора идти. Навела кой-какой марафет, надела черные джинсы и черный джемпер, накинула полушубок — и уже, закрывая дверь, подумала: не денег ли хочет у меня занять старик, надо захватить на всякий случай…

18

Оказалось — точно. Василий Поликарпович был сегодня совсем не таким благодушным и склонным к шутливому лицедейству старичком, каким я его видела накануне — хмурый, нервный, он очень быстро, несмотря на хромоту, двигался по квартире, перекладывая с места на место какие-то ничего не значащие сейчас предметы: футляр для очков он зачем-то бросил на сервант, старую газету поднял с пола и отшвырнул в кресло… На меня он старался не смотреть. Работал старый телевизор, а в кухне пиликало допотопное радио. Он был сегодня столь подвижен и неспокоен, что у меня возникла обычная в таких случаях иллюзия: я не успевала крутить головой и следить за ним взглядом, потому мне стало казаться, что по комнате бегают сразу несколько хромых стариков. Наконец, он резко притормозил возле стула, где я сидела, и хрипло спросил: «Вы не займете мне до следующего понедельника сто — сто пятьдесят? Не получил опять пенсию. Еще за январь дают — и вот опять задержка. Чтоб им там всем!»

Я достала кошелек. Он сразу повеселел. И, пробормотав «спасибо», так скоро, точно фокусник, спрятал деньги, что я и заметить не успела, куда они исчезли из его худых смуглых рук. В дверь позвонили.

— Василий Поликарпович, это меня ищут, наверное, из Агентства недвижимости.

Он настороженно глянул, но, ничего не сказав пошел открывать. Я вышла следом за ним в прихожую. В дверях стояли женщина в длинной каракулевой шубе и парень лет двадцати четырех в кожаной куртке на белом меху и черных джинсах

— Я только сосед, сосед, — стал объяснять Василий Поликарпович, — а хозяйка квартиры той вот — она, — и он, как-то криво улыбнувшись, показал на меня.

Опять замки долго не поддавались моим дрожащим пальцам — я почему-то чувствовала сильное волнение — наконец, последний ключ повернулся, и я распахнула перед посетителями дверь моей старой родительской квартиры.

— А я — агент, — сказала женщина, поправив очки, — вот молодой человек проявил интерес.

— Проходите, — пригласила я, — да здесь никто сейчас не живет, не снимайте обувь.

— Капитального ремонта не было? — Поинтересовалась женщина.

— Не знаю, надо спросить у соседа. Квартира принадлежит теперь мне, но я живу в другом месте…

— Парень прошел в кухню, заглянул в ванную.

— Метров пятьдесят. — Оценил он. — Санузел раздельный, но кафель старый.

— Старый, — согласилась я, тоже заглянув в ванную. И вдруг у меня защемило сердце: на крючке висело желтое махровое полотенце, может быть, им последний раз в своей жизни вытиралась моя сестра…

— Хорошая планировка. — Сказала женщина-агент, — Приличный коридор, обе комнаты раздельные — и не упираются двери друг в друга. Сколько все-таки метров?

— Я же указала: пятьдесят шесть.

— Нормально, — сказал парень. — Но всю сантехнику надо менять. И какие трубы, тоже вопрос. А перекрытия — деревянные?

— Нет.

— Это лучше. А то сгорит сразу

— И так сгорит, если загорится, — усмехнулась женщина, расстегнув шубу. — Жарко!

— Подумаю. — Парень прищурившись, глянул на меня. — Если решу покупать, встретимся еще раз, уже конкретно поговорим о цене. Вы по-моему загнули! У нас же не столица.

— Я насторожилась: откуда бы ему знать, что я живу там. Да нет, он просто в курсе всех цен на рынке жилья и оттого привел такое сравнение. — Давайте зайдем к соседу, спросим про капремонт.

Женщина согласно кивнула. Мы вышли, я закрыла замки. Но Василий Поликарпович нам не открыл: то ли крепко заснул, то ли ушел куда-то