– Если доктор Штрейт привезет мне все необходимое, я надеюсь добиться успеха к этому числу, – обещает Огинский. – А может быть, даже и раньше.

Поздно вечером Огинский чуть слышно шепчется с Бурсовым, лежа на нарах в лагерном бараке.

– Но откуда же узнал Сердюк, что мать у вас еврейка? – спрашивает его Бурсов.

– Мы ведь с ним земляки, и не только из одного города, но и с одной улицы, так что он мог это знать. А у Сердюка Крауз выпытал это побоями, конечно…

– Ах какой вы добренький, Евгений Александрович! – возмущается Бурсов. – Еще и оправдание ему ищете. Если Фогт действительно отправит его в Майданек, в чем я нисколько не сомневаюсь, это будет для него в самый раз.

– А Крауза он тоже отошлет куда-нибудь?

– Непременно. И, может быть, действительно на фронт. Я не удивлюсь даже, если с Краузом произойдет «несчастный случай». Он слишком много знает о Фогте, чтобы гауптштурмфюрер не мечтал о таком случае.

…Ночью они просыпаются от глухого взрыва.

– Что такое? – спрашивает Бурсов. – Опять партизаны?

– Едва ли, – отзывается Огинский. – Похоже, что подорвался кто-то на минном поле. Думается мне даже, что это сбылось ваше пророчество.

Утром действительно становится известно, что унтер-фельдфебель Крауз, будучи в нетрезвом состоянии, подорвался ночью на минном поле. Известие это мало кого удивило, ибо все знали, что Крауз любил выпить и частенько перебирал. А подорваться на мине тоже было немудрено, так как вокруг все тщательно заминировано.

– Туда ему, собаке, и дорога, – облегченно вздохнули военнопленные.

Не особенно горюют о нем и немцы. Немало и им попортил он крови.

Капитан Фогт теперь почти все время торчит то в монтажном отделении минных мастерских, то у минного поля во время его обстрела. В такой обстановке Огинскому и Бурсову стоит большого труда передавать своим помощникам те вещества, которые необходимы для изготовления пластичной взрывчатки. Однако, несмотря на все эти затруднения, Огинский по ночам в укромном уголке барака уже составляет смесь. А утром Азаров незаметно забирает приготовленную им тестообразную массу и надежно прячет в специально сооруженном тайнике. О местонахождении тайника знают, кроме него, лишь Огинский и Бурсов.

А капитан Фогт все подстегивает Огинского и Бурсова. Он говорит теперь с ними только по-немецки, не употребляя больше того ломаного русского языка, которым любил щегольнуть прежде. С лица его все эти дни почти не сходит озабоченное выражение.

Переменился и доктор Штрейт. Кажется, даже еще больше похудел.

– Торопитесь, торопитесь, господа, – то и дело приговаривает он, посматривая почему-то на часы. – До десятого осталось всего четыре дня.

Чтобы хоть немного успокоить его, а особенно Фогта, Огинский решает посоветоваться с Бурсовым.

– Надо бы создать каким-нибудь образом впечатление проблеска в наших экспериментах.

– Я тоже подумываю об этом, – понимающе кивает головой Бурсов. – Есть даже одна идея. С помощью детонирующих шнуров мы выведем капсюли-детонаторы нескольких мин на поверхность минного поля и замаскируем их. При обстреле эти капсюли должны сработать от попадания в них не только осколков, но и комьев земли. Тогда создастся впечатление, что произошла наконец детонация некоторых мин при артиллерийском обстреле.

– Ну что ж, давайте попробуем, – соглашается Огинский. – Займитесь только этим лично.

В тот же день они пробуют осуществить предложенный Бурсовым трюк. И он им удается. После одного из залпов минометной батареи лейтенанта Менцеля взрываются шесть зарытых в землю инженерных мин.

Капитан Фогт в восторге. Он одобрительно хлопает Огинского по плечу и снова переходит на русский язык:

– О, вы, я вижу, есть настоящий русский молодчина! Этот первый удача должен вас окрылать… Примите мой горячий поздравлений!

А лейтенант Азаров в это время получает задание от унтер-шарфюрера Шварценбаха, заменившего Крауза, отремонтировать лагерные помещения. И в первую очередь лагерные ворота, сложенные из грубо отесанных камней, скрепленных бетоном. Они представляют собой две колонны, перекрытые в верхней части рельсами, на которых находится пулеметная площадка с навесом. У основания этой площадки к одному из рельсов прикреплен проволокой чугунный орел с широко распростертыми крыльями и черной свастикой в когтях.

С наружной стороны в колоннах ворот выкрошился цемент, образовав пустоты между неплотно прилегающими друг к другу камнями. Новый помощник коменданта лагеря возмущенно тычет в них пальцем:

– Безобразие! Этот Крауз только пьянствовал и совсем не следил за порядком. Немедленно все замазать!

– Слушаюсь, господин унтер-офицер. Все будет сделано! Сам займусь этим, – заверяет его Азаров.

В его распоряжении находятся трое дневальных, но он поручает им лишь приготовить цементный раствор. Потом сам тщательно перемешивает его и с помощью двух старших лейтенантов подтаскивает к воротам лагеря.

– Ну все. Теперь я сам, – говорит он своим помощникам и отправляет их на другую работу.

А вечером, когда майор Огинский и подполковник Бурсов возвращаются в лагерь, он выбирает удобный момент и взволнованно докладывает Бурсову:

– В ваше отсутствие, товарищ подполковник, я отремонтировал ворота…

– Да уж я обратил внимание, как здорово подновили вы фасад нашей тюрьмы, – усмехается Бурсов, недоумевая, однако, зачем понадобилось Азарову докладывать об этом, да еще с таким волнением.

– Старался изо всех сил! – самодовольно улыбается Азаров, с трудом переводя дух. – И между прочим, товарищ подполковник, я в ту дыру, что была в левой колонне ворот, замуровал пластичную взрывчатку. Она у меня заблаговременно в ящике под раствором цемента была припасена. Нельзя же упустить такой случай…

Теперь только понимает наконец Бурсов причину волнения Азарова. Случай действительно был редчайший, и лейтенант не упустил возможности им воспользоваться.

– А как же мы теперь капсюли к ней прикрепим? – озабоченно спрашивает подполковник.

– А их и не надо… Все уже там!

– То есть как это там?

– Я ведь туда и взрыватель замедленного действия замуровал.

– Какой взрыватель? – возбужденно хватает Азарова за руку Бурсов.

– Немецкий, «федер-504». Тот, что заводится на двадцать одни сутки.

– И завели?

– Ну конечно! Потом ведь нельзя уже будет.

У Бурсова начинает кружиться голова. Кажется даже, что он не так понял лейтенанта. Получается ведь, что механизм взрывателя уже работает, и взрыв теперь произойдет не в наиболее подходящее для них время, а лишь в зависимости от того, с каким делением установочного диска совмещен штифтик взрывателя. Подполковник Бурсов так потрясен всем этим, что не знает даже, что еще спросить у опрометчивого лейтенанта.

– Я знаю, вы меня порицаете, – тяжело дыша, продолжает Азаров. – Но ведь другого такого случая не представилось бы. А взрыватель я заранее припрятал в бурьяне у ворот. Капсюль тоже был в него ввернут.

– Ах, Азаров, Азаров!… – только и может выговорить подполковник Бурсов.

– Но ведь я не наобум. Я рассчитал…

– Ну что… что вы могли рассчитать? – уже раздраженно спрашивает Бурсов. – Кто вообще мог что-нибудь рассчитать? Известно разве кому-нибудь из нас, когда именно сложатся наиболее выгодные обстоятельства для осуществления наших замыслов?

– Так ведь некогда больше выжидать. Всего четыре дня осталась. Я и установил взрыватель на час ночи с девятого на десятое августа. За это время либо мы должны успеть, либо…

– Ну ладно, что сделано, то сделано, – взяв наконец себя в руки, спокойно говорит Бурсов. – Идите к себе, а мы обсудим, как теперь быть.

Ночью Бурсов сообщает об этом Огинскому и Нефедову.

– А знаете, – взволнованно зашептал майор Нефедов, – молодец этот Азаров! Теперь конец всем нашим сомнениям и раздумьям. Срок нашего побега уже назначен. Его отмеряет часовой механизм замурованного Азаровым взрывателя. Нужно, значит, во что бы то ни стало успеть к этому сроку. В противном случае… Да вы и сами знаете, что будет в противном случае.