Девочка деловито осмотрела кухню. Она знала, что ей нужно, — маленький стульчик, который мамочка иногда подставляет под ноги, когда вышивает скатерть. А она сама обожает сидеть на этом стульчике перед духовкой, когда вокруг холодно, а в плите гудит огонь, согревает дом и дышит из духовки теплом. Но это зимой, а сейчас — давно уже лето.

Стульчик она нашла в гостиной под столом, на котором стояла швейная машина. А-а, это мама вчера шила ей новое платье и снова подставляла стульчик под ноги. Очень удобная вещь этот стульчик, и не тяжелый. Девочка притащила его в кухню, пристроила перед стулом, стоящим под окном у обеденного стола, залезла сначала на стульчик, а дальше и на стул. Наклонилась через спинку стула, опершись локтями на подоконник. Эге, отсюда двор не виден, где-то под межой их усадьбы бегали куры, а за ними гонялся глупый песик Кабик. Маленький еще, совсем щенок. Это они с отцом недавно принесли его от дедушки Полякова. Папа, когда ласкал щеночка, повторял: кабыздох, кабыздох.

— Не мели при ребенке! — прикрикнула на него мамочка.

— Что здесь такого? — не понял отец, он вообще любил редкие словца и записывал их себе, это «кабыздох», наверное, тоже где-то вычитал или услышал.

Девочка далеко не глупая, как думает мамочка, она поняла, что запрещенное слово состоит из двух таких, которые означают пожелание песику смерти. А это нехорошо. Все в природе должно жить. И поэтому мама наругалась на отца, хотя и видела, что он просто шалит, как ребенок.

— Каба, — повторила за отцом девочка, так как она, понимая взрослых, выговаривать всего еще не умела.

— Ха, смотри! — обрадовался отец. — Доця придумала песику имя. Он у нас будет Кабиком.

Кабику нравилось гонять кур, а когда он очень надоедал им, они его клевали, и тогда шутник убегал восвояси. А вон и Муська охотится на воробышков! Хочет мясца съесть, чтобы молоко ее деткам было. Конечно, зимой есть мыши, а летом, папа рассказывал, они жир на полях нагуливают, поэтому киске приходится довольствоваться воробьями. А что с них возьмешь? — одни перья.

Девочка долго наблюдала за Кабиком и Муськой, но вот ее друзья убежали, и она загрустила без дела. Можно было бы еще что-то интересное высмотреть из окна — отсюда так хорошо было видно! — но тогда надо забраться на подоконник. А как? Она повернулась к столу, попробовала влезть на него, но не смогла преодолеть высоту, на которую надо было поднять свое тело. И все же не оставляла попыток. В конце концов ей удалось лечь на столешницу грудью и, подтягивая себя руками, задвинуться на нее дальше, пока ноги не повисли в воздухе. Она приложила еще немного усилий и в итоге уселась на стол. Поле зрения не расширилось. Как и раньше, оно всего лишь достигало забора с соседями, зато теперь было виднее, что делается под стенами дома. Хотя здесь ничего не делалось. Стало неинтересно, снова захотелось выйти на улицу.

Слезть со стола девочке не удавалось. Обратный порядок действий оказался безуспешным: опущенные ноги не доставали до стула и страшно зависали в пустоте. Обхватив края стола, девочка попробовала удержаться на руках и все-таки съехать вниз, но длины рук не хватало, чтобы дотянуться ногами до твердой основы. В какой-то миг ей показалось, что она навсегда останется на этой острой кромке стола и ни вперед, ни назад не сдвинется. Край стола сдавливал грудь и вминал живот, мешал дышать. Взвесив все, она решила отдохнуть, а потом искать помощи. Оставив предыдущие попытки, возвратилась на стол и села, поджав под себя ноги.

О том, чтобы звать взрослых, не думала — было очевидно, что ее не услышат, как не кричи. Она осмотрелась, подняла голову и увидела то, что ей могло пригодиться, — на настенной полке лежали кучка тетрадей, книги и газеты. Ага, в тетрадях пишут, а книги и газеты — читают. Это не подходит. Сбоку она увидела еще один предмет. Это была книга — большая и толстая, отец в ней иногда что-то записывал. Так это книга или тетрадь? Надо разобраться.

Девочка встала, осторожно шагнула по поверхности стола, подошла к полке, взяла книгу-тетрадь, резко наклонившись от внезапной тяжести и едва не уронив свою ношу, такой тяжелой та оказалась. Пришлось положить ее на стол и отдохнуть. Так, что мы здесь имеем?

Толстенная книга в плотном переплете оказалась разлинованной тетрадью. А внутри все было исписано отцовским почерком. Девочка закрыла книжку и села на нее. О, стол стал выше! Так это же и стул станет выше, если на него положить книгу? Идея ей понравилась.

Поглощенная заботами о том, как положить тяжеленную книгу на стул, девочка не услышала, как в дом кто-то вошел.

— Что доця здесь делает? — спросил отец.

— Цитае, писае, — ответила она, так как трудно сказать, что это было в ее руках: книга или тетрадь.

— Как? — выхватил отец книгу. — Ты ее обрисовала?

— Не, доця цитае, писае.

Отец просмотрел книгу, убедился, что она цела и невредима, и положил назад на стол.

— Как ты здесь оказалась? Ну-ка слазь!

— Доця нимизе.

— Не умеет... А как же ты залезла?

Девочка молчала, не знала, как это объяснить. А отец тем временем понял, что малышка сама не слезет.

— Слазь сначала на стул, а я тебя поддержу, — предложил он ей.

Девочка снова уцепилась за книгу и начала тянуть ее на край стола, чтобы бросить на стул и таким способом сделать его выше. Отец остолбенел.

— Что ты делаешь?

— Видись, доця не стистане. Доця на кизю стане.

— Охо-хо-хо! Подожди, — сказал ей отец, продолжая смеяться, и позвал в сторону двери: — Женя! Женя! А иди, посмотри, какую мы изобретательницу в доме имеем! Нет, ты подумай, говорит: «Доця не достанет, доця на книгу встанет».

В дом вбежала встревоженная мамочка.

— Вот посмотри! Посмотри! — отец был приятно возбужден, и девочка поняла, что она делает что-то хорошее, и отец ею гордится, но что, понять не могла.

— Давай, давай, покажи маме, как ты будешь слазить, — торопился отец, а девочка, мало его понимая, окончательно подтянула книгу на край стола и ждала.

— Скажи, как ты будешь слазить, а? — растолковывал отец, что от нее нужны только объяснения.

— Доця не стистане, доця на кизю стане...

— О Господи, — всплеснула руками мамочка. — Оно же еще такое маленькое!

— Как ты это придумала? — отец хотел от девочки большего, чем та могла, поэтому она не отвечала. — Без книги слазь, — приказал отец, убирая книгу.

Девочка снова легла животиком на стол и начала спускать ножки вниз. Она вела себя смелее, но, как было и до этого, ощутила, что ножками не достанет до стула.

— Слазь на стул, слазь, — настаивал отец. — Я подхвачу тебя, не бойся.

— Доця нимизе лязиць. Видись? — она замахала свободно свисающими со стола ножками, демонстрируя сказанное.

— Умничка моя! — отец растроганно подхватил ее на руки и поставил на пол.

А когда они втроем вышли во двор, он, поразмыслив, сказал жене:

— Знаешь, это символически, что она взяла именно мой дневник, чтобы с его помощью слезть со стола.

— Так ей ведь только два годочка! — продолжала удивляться мама. — Она будет разбираться в технике. Видишь, как придумала?

— Но это была книга семейной хроники! — отец подчеркнул последнее слово. — Нет, она будет писательницей.

Разве Низины родители могли тогда знать, что она у них будет и кандидатом технических наук, и писательницей одновременно?

Но судьба, как видите, подает людям свои вещие знаки, надо только уметь расшифровать их.

10

— А что-то из более позднего детства помните? — спросила Тамила Вукока. — Смотрите, как нас много, а рассказ пока что один.

— А надо еще? — прищурила насмешливый глаз Низа Павловна, очень похоже на то, как это делал ее отец Павел Дмитриевич.

— Еще! — дружно запели гости.

— Расскажу вам о курочке Лале и своей подруге Людмиле, о том, какими мы были в ваши годы.

***

Длинная хата под двускатной крышей, в которой жила семья моей подруги, была угловой — торцом выходила к улице, а фасадом — к безымянному переулку. От улицы хату отделял палисадник, а между двором, всегда заросшим густым, как ковер, спорышом, и переулком лежал широкий участок земли с реденьким садом, в котором преобладал вишняк, и огородом. Более основательный сад был разбит в противоположном от улицы конце усадьбы. Там же располагался и роскошный малинник — место примечательное и лично мною любимое. Забора вокруг усадьбы не было, но ее границы по всему периметру обозначались деревьями: вдоль улицы — старыми белыми акациями, со стороны переулка — рядом пирамидальных тополей.