Да, деньги лучше взять, ей не полагается бесплатно угощать политического преступника.

Когда Этьен уселся в бричку, он увидел в ногах у себя маленькую плетеную корзинку с яблоками и виноградом. Капрал сказал, что служанка принесла корзинку вместо сдачи.

Этьен сел в бричку, совсем забыв о существовании пыли. Забыл, что пыль бывает едкой и вызывает сильный кашель. Пыль поднял автомобиль, который мчался навстречу. Этьен давно не видел такой бешеной скорости, километров 75 — 80, никак не меньше…

Просто удивительно, как за трое суток угомонилось море — слегка рябит, взъерошено мелкими волнами, но все краски веселые.

Рыбачьи лодки, которые переждали шторм на сухопутье, вновь спущены на воду. Где еще так ярко раскрашивают лодки, как в Италии? Среди белых парусов несколько желтых, голубых и даже ярко–красный. На борту одной лодки красная стрела; очевидно, владелец хотел этим подчеркнуть стремительность своего суденышка.

Шторм внес поправку в расписание, сообщение с островами было прервано, а потому на пристани скопилось много пассажиров. Кертнер рад был увидеть своих старых попутчиков–арестантов.

Пришла очередь Этьена подняться по трапу. А что делать с корзинкой? Сам в наручниках, капрал нести корзинку отказался — не полагается; спасибо, старый рыбак, который ехал этим же пароходом, захватил корзинку и принес ее в трюм.

Пароход, куда погрузили заключенных, переполнен. Этьен прочел название парохода на спасательном круге — «Санта–Лючия».

Седовласый объяснил, что многие едут проведать ссыльных, провести с ними пасхальные дни. Гуманный и очень старинный обычай этот не решились отменить и при фашистском режиме: два раза в году родным разрешалось навещать ссыльных. Правительство даже выдавало неимущим деньги на дорогу, а местная администрация обязана всем приезжающим предоставить жилье. Вот почему на пароходе столько женщин с детьми.

От Формии до Вентотене ближе, чем от Неаполя, и билеты дешевле; наверное, этим также объяснялся наплыв пассажиров.

Не так легко спускаться в наручниках, когда покачивает.

У лесенки, ведущей в трюм, стоял лысый дядька с благообразным лицом и плутовскими глазами. Он вез большие корзины с фруктами и спрашивал всех, кто спускался по лесенке: «Куда вас везут?» Будто они знали что–нибудь и могли ответить!

Над головами арестантов, на палубе, звучали гитары, мандолины, голоса певцов, слышался топот танцующих.

Аппетитные запахи проникали и сюда, в трюм.

Рядом с Этьеном ехали старые знакомые — четыре молодых дезертира и седовласый коммунист. Оказывается, пожилой синьор уже пробыл несколько лет в ссылке на острове Вентотене и едет туда во второй раз. Он явно хотел подбодрить Этьена — режим на острове не слишком строгий, иным ссыльным прежде разрешали жить не в общих казармах, а снимать комнаты. Если жили с семьями, то стражники запирали на ночь и семью.

А к ссыльным повыше рангом приставляли специальных конвоиров.

Три раза в день труба сзывает на перекличку тех, кому разрешено ходить по острову.

Корзинку с яблоками и виноградом быстро опустошили.

Этьен щедро угощал попутчиков. А кто–то в свою очередь угостил его сыром мацарелла; этот знаменитый козий сыр делают в селении Мандрагоне, которое они сегодня проехали.

Пароход дал гудок, машина за перегородкой уменьшила обороты, пристань близка, машинист замедлил ход.

Над головой протопали матросы, послышалась команда, машина застопорила, на палубе поднялась возня, суматоха. Кто–то истошно кричал кому–то на пристани, перебросили трап, вольные пассажиры сходили на берег.

На верху лесенки появился капрал. Не спускаясь в трюм, он стал вызывать заключенных по одному.

Этьен ждал вызова, но фамилия Кертнера так и не прозвучала.

Значит, его не высадят на Вентотене?

Он остался с уголовниками, которых везли дальше. Куда?

«Санта–Лючия» только что отошла от причала, и капрал разрешил подняться из трюма на опустевшую палубу.

Их осталось трое, пассажиров–невольников.

Этьен уже более уверенно вскарабкался наверх по крутой лесенке, которая ходила ходуном.

Он хотел помахать седовласому синьору и четырем парням, стоявшим на пристани тесной кучкой, но наручники жестов не поощряют. Рядом на пристани стоял возле своих корзин лысый благообразный дядька, который фамильярно заговаривал с заключенными. Он увидел Этьена на палубе и весело крикнул, перекрывая шум волн:

— Не скучай без меня! До скорого свидания!

Перед Этьеном высился берег, сильно изрезанный бухтами и бухточками, естественными и искусственными гротами, выдолбленными в вулканическом туфе.

Слева у рыбачьей пристани стоял баркас; за парусом, скроенным из грубого полотна, виднелся мотор на корме.

Пристань успела опустеть, пассажиры подымались по узким лестницам–улочкам — кто под конвоем, кто конвоируя, а кто сам по себе…

И тут сосед Этьена показал на скалистый остров, отдаленный от Вентотене проливом шириной километра в два.

Он глухо сказал:

— Санто–Стефано, остров дьявола.

Никогда Этьен не болел морской болезнью, а в тот момент почувствовал головокружение.

Было что–то зловещее в торчащей из моря скале, на вершине которой белеет круглое трехэтажное здание «эргастоло», то есть каторжной тюрьмы. Или трагическая репутация острова освещает скалу таким мрачным светом?

В зрительной памяти возник замок на скалистом острове Иф, тот самый, на котором томился Дантес, он же граф Монте–Кристо. Но–остров Санто–Стефано еще более уединенный, отторгнутый от жизни.

«Санта–Лючия» сбросила ход и задрейфовала метрах в двухстах от скалистого берега.

Он не сразу заметил, что к пароходу направляется лодка.

Это за ним, за Этьеном, и двумя такими же несчастливцами.

Лодку швыряло на рваной, неряшливой волне, но гребцы были неутомимы. Подойти вплотную к борту опасно.

Тот, кто сидел у руля, поймал конец, брошенный матросом «Санта–Лючии», чтобы лодку не относило назад. А чтобы лодка не ткнулась о пароход, на носу стоял гребец и, виртуозно балансируя, отталкивался от борта каждый раз, когда их могло сильно ударить. Старая автомобильная покрышка, привязанная к носу лодки, амортизировала удары. Лодка качалась на волнах, тем временем спускали веревочный трап.

Первым, когда лодку отделяло от борта не более метра, ловко спрыгнул капрал. Но он прыгал, балансируя руками, а Этьену и его спутникам придется прыгать в наручниках.

С последней веревочной ступеньки Этьен прыгнул так, чтобы угадать между двумя скамейками. Его швырнуло на дно лодки, как груз, и он повалился боком, не в силах опереться руками о скамейку.

Матрос с «Санта–Лючии» выбрал конец, трап подняли, прощальный гудок. Гребцы сели на весла. Рулевой крикнул карабинерам, чтобы те выгребали котелками воду. Этьен подумал было, что в лодке течь, но это их захлестывало волной.

Лодка неуместно нарядная, белее пены. Пожалуй, этой лодке больше подошел бы черный цвет, как лодке Харона, который перевозил души умерших.

Очень трудно пристать к скалистому берегу, он весь в белом кипении. Возвратная сила волны отталкивала лодку, отторгала ее от острова, будто хотела помешать высадке Этьена.

«А если бы вообще не удалось пришвартоваться к этому берегу ни сейчас, ни потом? — мелькнула шальная мысль. — Куда бы меня сунули?»

Но гребцы знали свое дело, рулевой учитывал направление ветра и причалил к камням, где волна теряла силу, потому что до того разбивалась о другие, соседние камни.

Так же неловко Этьен спрыгнул с носа лодки на камень, омываемый морем и, может быть, никогда не просыхающий. Со скованными руками он прыгал с одного камня на другой, пока не ступил на сухую почву.

Крутая тропа устлана каменными плитами. По сторонам растут неприхотливые агавы, им достаточно даже узкой расщелины в скале.

Тропа петляла, лавировала, но куда бы Этьен ни сворачивал, порывистый ветер дул ему в лицо, заставляя вбирать голову в плечи и сильно щуриться.

Ветер здесь такой сильный? Этьен обессилел? Или отвык за тюремными стенами от ветреной погоды?