Было очень тепло. Темнело.

Тогда-то Стван взобрался на высокий обломок, сел, глядя в море. Он вспомнил нелегкий путь через воды и гордился решениями, которые привели его сюда: тем, что сказал себе строить пирамиду, потом оставить ее. Тем, как плыл четверо суток, вовсе покинув дно. Он чувствовал, что можно будет много раз черпать из этого источника мужества.

Огненный шар склонился за горизонт, мгновенно потемнели вода и скалы. Стван соскользнул с глыбы, лег и прижался к ней спиной, испытывая острое ощущение безопасности, домашнего очага. Покойно было слышать рокот волн издали - их белые гребни, будто вовсе не связанные с шумом, возникали во мраке.

С края небес медлительным коромыслом заходили звезды.

Стван заснул и во сне очутился в человеческом будущем…

Раннее утро, он выходит из квартиры в небоскребе и тут же окунается в плотный людской поток. Воздушка - лифты, воздушка - лифты, еще раз воздушка. Сжатый в толпе, плывешь по переходам, желая, чтоб это скорее кончилось. Тысячи прикосновений, и от этого воспринимаешь людей только в качестве досадно мешающих объектов… Сошел на уровне третьего километра, стал на конвейер, перепрыгнул на второй. Там и здесь обрывками доносятся радионовости. Поток людей постепенно редеет. И вот Стван на пустынной улице, где слева деревья парка, справа море воздуха, а далеко внизу зелень леса.

Парк огорожен древней литой решеткой, под ногами крытая булыжником мостовая. Запустенье, одиночество, тишина - один из тех уголков мегаполиса, который минуют текущие на работу человеческие реки. Улица поворачивает, переходит в крытую террасу в старом итальянском стиле. Невысокий борт из дикого камня, над головой свешиваются виноградные лозы… Мраморная скамья. Стван садится и знает, что через час на телеэкранах Земли появится изображение этого места, дикторы передадут новость о преступлении.

– Не надо! - крикнул он и проснулся.

Светила полная луна, вода приливом приблизилась к нему.

У Ствана на глазах стояли слезы. Он отер их.

– Реакция, наверное. От усталости.

Нет желтого, а только синее и черное. Постоянный напор ветра. Волны скорые, с пеной… И всего получалось: черная стена, синее море, синее небо, резво бегущие пенные валы. Что-то смелое, решительное, не как на песчаных отмелях.

Но не было выхода.

Ловушка!

Утром он беззаботно побрел на восход, интересуясь, как он будет отсюда выбираться. И через пять минут уперся. Стена скал отвесно обрывалась в море, в нагроможденье камня, где ревела сумятица водных ударов.

Еще не беспокоясь, пошел в обратную сторону и уперся опять. Здесь откос был даже нависающим.

Оставалось еще ущелье - может быть, там пологий путь наверх?

Оскользаясь на подводных камнях и частью вплавь, Стван пробрался в глубь длинной трещины. Но чем дальше он проникал, тем уже сходились стены. В какой-то момент они коснулись его плеч, и дальше не было пути.

Итого: впереди мельница прибоя, впереди и с боков - обрыв высотой с добрый десятиэтажный блок в городе. Получалось, что на всем бесконечном просторе планеты он выбрал клетку.

Провалился в колодец, где и должен провести остаток жизни.

А как с пищей?

За какой-нибудь час облазил весь пляж и убедился, что колония колумбелы единственная. А больше ничего живого, никакого намека на щедрое, беспутное изобилие тех мест, где строилась пирамида.

Четыре десятка раковин, которыми можно поддерживаться месяц. Может быть, больше, так как к концу этого срока мелкие подросли бы.

Но даже если б их хватило на многие годы? Разве затем он плыл через океан, чтобы попасть в яму?

На мгновенье сердце сжало тоской - быть бы сейчас на ласковой безбрежности отмелей!

Задрал голову туда, где на страшной высоте кромкой отрезался край обрыва. Хочешь не хочешь, а здесь все равно надо уметь лазить по скалам. Наверняка вся местность такая же.

Пять дней Стван ждал, пока выболят до конца ушибы, растворятся под кожей кровоподтеки. Валялся на гальке, рассматривал в разных местах каменную стену и, отходя, успокоительно вздыхал: “Не сегодня”. А скальная тюрьма уже давила теснотой. На шестое утро он подсчитал раковины. Странным образом их оставалось только на две недели.

Пора!

Подошел к стене, там, где она была слегка пологой. Первые метры одолелись незамеченными: было где поставить ногу, схватиться рукой. Стван карабкался нагнувшись, как бы по наклонной лестнице. Но подъем делался круче, пришлось прилечь грудью к камню. Затем скала стала совсем отвесной, и Стван потратил полчаса, осторожно двигаясь вбок, где приметил покатость. Случайно глянул назад вниз и сразу зарекся. Всего покрыло потом - такой жуткой оказалась бездна за спиной.

Теперь кверху шло несколько метров покатости. Он поднялся медленно. Отдохнул на уступе стоя, упершись взглядом в слоистые трещинки у самого носа. Вверх опять простерлась крутизна. Приникнув к скале щекой, грудью, бедрами, слепо нащупывал наверху очередную неровность, подтаскивал тело выше.

Не приходилось выбирать направления, а просто куда можно.

Выкарабкался еще на одну площадочку, сумел выпрямиться. Едва не потеряв равновесия, пошарил руками наверху, с боков и убедился, что все гладко. Вот это номер! Он стоял, не смея шевельнуться, ощущая, как легкий ветерок сзади холодит икры. Шум прибоя едва доносился.

Раз невозможно дальше, надо бы назад. Но как согнуться, присесть, если нет пространства, если на уступе не полностью помещаются ступни? Необходимо отклониться от скалы, а ему, балансирующему на самой грани, и голову страшно откинуть.

Oн устает все больше, Отдохнуть?… Но с каждой секундой потому что стоит на носочках.

А трпдцатиметровая пропасть манила, сосала!

Автоматически Стван слегка пригнул колонн, прыгнул. Правая рука скользнула по ровному, левой он попал наверху в ямочку с закраиной. Чудо, случай!… Подтянулся на левой, отчаянно шаря правой, зацепился ногтями за трещинку. Еще несколько конвульсивных движений, он чуть не сорвался, почти сорвался. Серия дерганий, рывков, и Стван оказался на узком косом выступе. Все тело дрожало - все-таки нет ничего более бездушно-жестокого, чем высота.

Облизал губы.

– Тише! Не надо ничего говорить.

Полдень застал его в сорока метрах над морем, прицепившегося, как насекомое, к обрыву. Цель исчезла - только беспощадная стена, и он сам, висящий на ней. Был убежден, что погиб, подготовился в надсадный вопль вогнать свой ужас, когда будет падать, задевая беззащитной плотью глухие выступы.

Одно утешало - что кратко.

Еще несколько усилий - не потому, что хотел лезть выше, а оттого, что не мог стоять. Вдруг стало светлее, открылся смутно колеблющийся горизонт.

Он лежал грудью на самом плато. Тихо. Шум прибоя не в силах был сюда подняться.

Добрался. Влез!

Не поднимая головы, ни одного взгляда вдаль себе не позволив, пролежал ничком с полчаса, дыша в горячий камень. И начал спускаться.

Опять была бесконечность пути, непредсказуемые рывки.

Но удалось как бы отъединиться от самого себя. Это не он как личность на стене, просто тело мучается, готовое упасть, а сознание-то свободно витает рядом. И если тело рухнет, сознание спокойно проводит его до самого конца, до груды окровавленного мяса на гальке.

– Поднимался на отчаянии, слезу на безразличии.

А тело кое-как спускалось. Опять попало на площадочку, где не согнешься. Одна нога сделала пируэт, другая сломилась в колене, корпус ринулся вниз.

– Э-э-х!

И пальцы зацепились за камень.

Солнце упало за горизонт, когда Стван почувствовал под ступней обкатанные кругляши пляжа. Без мыслей прибрел к прибою, долго пил прямо ртом, слыша, как глотки толчками поднимаются вдоль горла. Начал засыпать и застонал вдруг, подумав, какой страшный вызов предъявил ему этот берег.

Но отказываться не приходилось. Утром он опять был на стене, равнодушный, отключившийся. Добрался до верха и, не подняв головы, спустился. Так продолжалось неделю, и, посмотрев однажды на свое отражение в воде, он увидел, что иссох наполовину. На лице резко проступили кости черепа, только глаза смотрели фанатично.