– Слушай, я не такой уж тупой и понимаю, что у тебя в башке творится. Но раз мы сидим здесь, получается, что следующий ход за ними. А ты, капрал, должна бы помнить морпеховскую доктрину. Наше дело – не реагировать, наше дело – ударить первыми, и пускай реагирует противник. Они ударили уже дважды, еще один раз – и нам конец.

Несмотря на то что сержанта окутывало облако алкогольных паров, голубые глаза его смотрели ясно и твердо. Хватка видела, что он прав, и все-таки… ей было страшно. А еще она видела, что и Мураш это понимает, и изо всех сил – хотя и без особого успеха – пытается справиться со своим пониманием, поскольку ожидал он от нее совсем другого. Уж точно не страха. Боги, ты ж, Хватка, в старуху превращаешься. Слабую и трусливую.

Они ж, так их перетак, друзей твоих поубивали. И любимую твою чуть не убили.

– Не думаю, что мы его там найдем, – сказала она наконец. – Иначе он уже был бы с нами. Он отправился куда-то еще, Мураш. И неизвестно, вернется ли – да и зачем? Где бы Паран сейчас ни был, он наверняка сильно занят – такой уж это человек. Всегда в самой гуще каких-нибудь да событий.

– Тоже верно, – согласился Мураш. – Ну, тогда, может, хоть весточку какую получится ему передать?

Брови Хватки поползли вверх.

– А ведь это идея, Мураш. По крайней мере хоть кто-то из нас еще соображает.

– Угу. Значит, что, идем?

Чтобы уйти, они воспользовались боковым выходом. Оба закутались в плащи, чтобы скрыть доспехи и мечи, слегка выдвинутые из ножен. Мураш также прихватил две «шрапнели», каждая в своем холщовом мешочке, одну он закрепил на перевязи меча, другую подвесил на пояс. Так он мог мгновенно выдернуть гранату и запустить ее вместе с мешочком, словно из пращи. Способ этот Мураш изобрел сам и долго практиковался, используя камешки, пока не достиг приемлемого мастерства. Худ не даст соврать – пусть он и не сапер, но учиться никогда не поздно.

Ничто в жизни не бесило его так, как проигранное сражение. Это верно, они остались живы, а большинство убийц полегло, так что фактически результат схватки нельзя было назвать поражением, но вот чувство было именно такое. С тех пор как они вышли в отставку, связывающее малазанцев товарищество стало чем-то напоминать семейные узы. Не такие, что объединяют солдат во взводе, – взвод существует, чтобы сражаться, убивать, вести войну, поэтому у солдатского единства странноватый привкус. Оно запятнано жестокостью и теми чрезвычайными поступками, после которых любое последующее мгновение жизни кажется чудом. Нет, тут была другая семья. Все они успели подуспокоиться. Расслабились, оставили все дерьмо далеко в прошлом. Так им, во всяком случае, казалось.

Когда они с Хваткой пустились в путь по направлению к усадьбе Колла и жалкому строению на его задворках, он попытался вспомнить о тех временах, когда жил еще совершенно другой жизнью, когда был просто тощим кривоногим недомерком у себя на Фаларе. Как ни странно, в воспоминаниях на его физиономии в десять лет от роду уже красовались треклятые усы, хотя он был уверен, что еще не успел их отрастить, но память странная штука. Ненадежная, и вообще, скорее всего, большей частью врет. Отдельные картинки, слепленные между собой на скорую руку всяким надуманным дерьмом, и из того, что на деле было совершеннейшим хаосом, вот прямо как сейчас, вдруг получается связная история.

Сегодняшнему сознанию очень хочется уметь рассказать собственное прошлое, сделаться самому себе историком, а разве историкам когда-нибудь было можно верить? Взять того же Дукера. У него получился замечательный рассказ про Колтейна и Собачью цепь. Душещипательный, но такие как раз больше всего и ценятся, поскольку пробуждают в людях чувства – а жизнь в основном сводится к тому, чтобы любых чувств избегать. Но есть ли в этом рассказе хоть слово правды? Ну да, Колтейн действительно был убит. И армию его тоже разбили на самом деле. А все остальное? Любые подробности?

Узнать это никакой возможности нет. Да в конце концов оно и не важно, так ведь?

То же самое и с нашими историями. Кем мы были, что делали. Рассказ тянется, пока не прервется. Неожиданно, словно ты вдруг вздохнул и уже не выдохнул.

Тут и сказке конец.

Усатый мальчик у него в голове смотрел сейчас на него. Хмуро, с сомнением или даже с явным недоверием. «По-твоему, старик, ты меня знаешь? Ничего подобного. Ты вообще ничегошеньки не знаешь, а то, что якобы помнишь, ко мне не имеет никакого отношения. К тому, что я думаю. Что я чувствую. Ты от меня даже дальше, чем мой собственный папаша – жалкий, всем недовольный тиран, чего никто так и не понял, ни ты, ни я, ни даже он сам. Может, мы и не такие, как он, да только он и сам-то не такой.

Ты, старик, заблуждаешься так же, как и я, что бы ты там ни думал. Заблудился в жизни… пока смерть тебя не найдет».

Ну, вот потому-то он обычно и избегал думать о собственном прошлом. Лучше его лишний раз не трогать, а спрятать, запереть в сундук, сундук же перевалить через борт, и пускай идет на дно. Сложность в том, что иногда кое-что опять нужно выудить. Например, способность думать как солдат. Вновь обрести жесткость, даже жестокость. И действовать без колебаний.

Хлестать ведрами эль не помогало. Лишь усиливало его отчаяние, чувство, что он постарел, слишком уже стар для всего этого.

– Нижние боги, Мураш, мне отсюда слышно, как ты зубами скрипишь. Не знаю, что у тебя там во рту, но вкус, должно быть, отвратный.

Он сощурился на нее.

– По-твоему, я должен сейчас прямо посреди улицы, чтоб ее, в пляс пуститься? Мы, Хвать, в такой глубокой заднице еще не бывали.

– Случалось и похуже…

– Нет. Когда случалось хуже, мы к этому были готовы. Нас тренировали, как с подобным справляться. Хватаешь его за глотку и давишь, пока не сдохнет. – Он помедлил, потом плюнул на мостовую и добавил: – Я теперь начинаю понимать, что такое «отставка». Мы сейчас изо всех сил пытаемся дотянуться до того, что когда-то оставили – а вот дотянуться-то и не получается. Ни хера не получается!

Она ничего не ответила, из чего Мураш заключил, что она с ним согласна, что сама чувствует то же самое.

Составила компанию, называется.

Они добрались до усадьбы Колла, двинулись вокруг, направляясь к задней стене. Дорога сюда от «К'рулловой корчмы» уже почти стерлась у Мураша из памяти, сразу сделавшись бесполезной в силу своей несущественности. Следил ли кто-нибудь за ними? Был ли «хвост»? Все возможно.

– Худов дух, я и не подумал проверить, не бежали ли за нами ищейки. Видишь, Хвать, до чего дошло?

– Бежали, – ответила она. – Двое. Отребье какое-то, не настоящие убийцы, а на побегушках у них, вроде собачонок, как ты сам говоришь. И старались не приближаться – наверное, им посоветовали держаться подальше. В лесок следом за нами вряд ли сунутся.

– Верно, – согласился Мураш. – Подумают, что мы им засаду устроим.

– Значит, можно о них пока забыть.

В заросшую чащобу позади усадьбы она ступила первой. С краю почва была усыпана мусором, но по мере того, как они продирались все глубже в тенистые заросли, следы человеческого присутствия быстро исчезли. Было очевидно, что желающих бросить взгляд на Дом Финнэста – и с морозцем по коже ощутить, как он смотрит на тебя в ответ – много не находилось. Внимания со стороны чего-то столь жуткого, как это темное сооружение, не хотелось никому.

Примерно через тридцать шагов по кочковатой земле перед ними открылись черные стены наполовину из камня, наполовину из дерева – морщинистое, покрытое шрамами лицо дома с грязными, словно гнилые циновки, ставнями, сквозь которые не пробивалось ни единого лучика света. Углы здания обвил змеями вьюн, разросся наружу, заполонил неровную почву дворика за невысокой оградой. Внутри дворика торчало несколько кривых, лишенных листвы деревьев, их голые корни походили на кости.

– Холмиков с прошлого раза прибавилось, – заметила Хватка, когда они подошли к воротам ограды.