Я пошел по взводам. Поговорил с молодежью. Многие боятся, устали. Как и я, плохо представляют, что может случиться в любой момент.

Зам. командира роты Сергей Грошиков позвал к себе в гости. Он сидел выше нас и хорошо устроился с прапорщиком Голубевым. Они играли в карты, а третьего, видно, не хватало.

– Ник, в «кинга» сыграем? – предложил Сергей. – А то мы, два старых контуженых воина, скучаем, как два дурака, умного не хватает.

– А как тебя контузило?

– Старая история. В Панджшере это было еще в прошлый год. Шли на вершину, а тут камушек из-под моей ноги выскользнул, скотина! Лечу по гладкой стене вниз головой, лицом вверх, как Иисус Христос, руки в разные стороны. Пятками и ногтями пытаюсь тормозить, метров тридцать скользил в ущелье, пока голова на какой-то валун не наткнулась. Ни как меня нашли, ни что дальше было – ничего не помню. Когда через полчаса или час вытащили и промедола (обезболивающего) два шприц-тюбика вкололи, очухался и ржу, прямо как идиот. Твой предшественник думал, что я от страха тронулся. А меня заклинило, я ведь на голове стоял полчаса. Руки не работают, ноги не идут, голова «не варит», одежда в крови, лицо в крови. Вертушкой вывезли в Кабул, оттуда – в Ташкент. Оказалось, сотрясение мозга и трещина черепа, маленькая-маленькая, компрессионный перелом позвоночника, хорошо, без смещений. Вот что значит голова дубовая – все выдержала! – И Сергей раскатисто засмеялся.

– А на меня стена дувала рухнула от взрывной волны. Присыпало очень хорошо, очнулся – ничего не слышу. Водку пить запретили. Три месяца терпел, а тут еще, когда понемножку начал кирять, борьбу за трезвость начали. Вот уж действительно: пришла беда – отворяй ворота, – грустно вздохнул Голубев.

Грошиков финал рассказа прапорщика вновь сопроводил раскатистым смехом.

– Ты еще с Колобком плохо знаком. Тот дважды контужен, и у него вместо мозгов одно сплошное мозговое месиво, – подытожил Сергей.

Как же незнаком – знаком. На третий вечер приезда в полк и на второй день загула после рейда дверь нашей ротной офицерской комнаты в общаге распахнулась от сильного пинка. На пороге стояли, обнявшись, Сергей и Колобков, в тельняшках и трусах. В руках – по бутылке водки. Врубили музыку на всю катушку, и начались дикие пляски аборигенов. Ах, ох!!! Схватили каждый по трофейной сабле и давай фехтовать, а затем рубить металлические дужки коек. Когда умаялись, рухнули на койки и уснули. Мои глаза стали квадратными, потом круглыми и нормальную форму приняли не скоро. Я просто обалдел от этого «представления».

– Ну ладно, давайте играть, – сказал я.

Подбежал солдат с радиостанцией к нашему укрытию.

– Товарищ старший лейтенант! Командир роты!

– Второй слушает!

– Внизу родник, можешь сходить за водой. Прикрытие твое.

– Понял. Выдвигаюсь.

– Ник, за водой пойдем? Голубев будет здесь прикрывать, а мы водички попьем. Пойдешь? – предложил Сергей.

– Пойдем! От родника я на КП роты вернусь.

Три бойца собрали фляжки со всего взвода и, поставив для прикрытия пулеметчика на вершине, спустились к роднику.

Бойцы наполняли фляжки, умывались. Мы тоже умылись. Серега, глупо и нагло улыбаясь, вдруг заявил:

– Не люблю замполитов, хочешь сейчас тебя грохну? Из этого автомата?

Я понял, что это его очередная идиотская шутка, и поддержал игру.

– Стреляй, псих, – сказал я как можно равнодушней.

Он отсоединил магазин и направил на меня автомат.

– Испытание замполита на пуленепробиваемость!

Стало неприятно и как-то не по себе.

– Хватит глупостей, придурок!

Но Грошиков, ухмыляясь, нажал на спусковой крючок, раздался выстрел. Серега посерел в одно мгновение, потом побелел как лист бумаги, руки у него задрожали, автомат упал в ручей.

– Я ж-ж жив? – с трудом выдавил я из себя.

– Ник! Прости болвана, дурака, я не понял, как получилось, что патрон был в патроннике!!! Идиот! – И он врезал себе в лоб кулаком-кувалдой. – А что ты жужжишь?

– Да как говорится, сама б-б… и шутки б-б… ские. Спасибо, что не попал.

– Хорошо, я взял выше плеча! Ну, дурак, ну, дурак. – Он продолжал находиться в шоке, как и я.

– Видел дураков, но ты дурак самый отменный!

– Как я не попал?! Как я не попал? Боже!

– Переживаешь или жалеешь, что промазал? – спросил я, мои руки и ноги при этом подергивались мелкой дрожью, сердце стучало как молот, но вида не подавал, что страшно.

Бойцы сидели как вкопанные и ошалело смотрели на нас. Было тихо, словно на кладбище, лишь недалеко журчал ручей. Пауза затянулась.

– Ротный на связи, – вымолвил солдат с радиостанцией и протянул наушник Грошикову.

Дрожащими пальцами Сергей взял наушник, ответил в ларингофон:

– Второй на связи!

Выслушав ротного, сказал:

– У нас все нормально, поднимаемся! – И уже мне крикнул: – Поднимаемся через КП.

Нагруженные флягами, солдаты медленно брели вверх по склону.

– Никифор, прости меня. Я хотел пошутить, глупо получилось. – Серега обнял меня за плечи, сжал руку. – Прости, честное слово, все получилось глупо. С меня по возвращению накрытый стол.

– Да пошел ты, отвали.

– Как будто тебя каждый день расстреливают! Это же событие! Ну все, забыли, хорошо?

Наверху стоял ротный, усмехаясь, смотрел на нас, руки в карманах, лицо злое-презлое.

– Что было?

– Да я нечаянно замполита чуть не убил. Патрон в патроннике оказался. Глупо вышло.

– Мозги через дырку в башке все вытекли? Или чуть-чуть еще есть?

– Ну я пошутил, глупо получилось.

– Вижу, что не умно, на редкость не умно. В полку между рейдами все караулы будут твои. Чтоб дурь не кипела.

– Понял. Разрешите идти к себе, товарищ капитан?

– Давай, давай, и быстрее, а то еще в меня пальнешь, – насмешливо, все так же недобро глядя, произнес Кавун.

Ротный взглянул мне в глаза и вздохнул:

– С кем воюем, ну и офицеры: зеленые мальчишки и идиоты. Пойдем чай пить. Вояка… Как самочувствие?

– Да ничего, терпимо, могло быть и хуже.

– Могло… Списали бы на снайпера. Вот так. Как все было?

– Ай, глупость, глупая шутка. Идиотизм какой-то. Первый рейд – и погибнуть от пули своего же ненормального офицера.

– Кстати! Убивают, как правило, в основном новичков в первые месяцы и заменщиков, а также перед отпуском и после отпуска. Концентрации нет. Ну, вот мы с тобой в равном положении: и ты, и я в периоде повышенной убиваемости. Да только я об этой войне все знаю: знаю, когда пригнуться, когда упасть, где упасть, куда наступить, и мне всего месяц-другой остался, а тебе еще… Кто знает, что тебе предстоит? Эх, послужишь с мое, все испытаешь.

– А что было у тебя, Ваня? Самое жуткое?

– Самое жуткое? Я тогда был ротным в третьем батальоне, стоял на дороге к Джелалабаду. В зону нашей ответственности ввели спецназ из Союза. Удали, самодовольства, самоуверенности много, а мозгов и опыта мало. Они вошли батальоном в одно из ущелий, а поверху пустили лишь взвод. Взвод зажали, перебили за полчаса, а затем взялись за передовую роту. Мой пост был очень близко, ближе всех. На четырех БМП я примчался туда, но пробиться в ущелье не получилось: не было дороги. Когда мы подошли, бой еще шел, к нам выбрались несколько человек. Потом подоспели еще спецназовцы, и мы полезли в ущелье, но уже с хорошим прикрытием, да и вертушки помогали. Войти вошли, а добраться до них смогли только на следующий день. Вытаскивали их еще трое суток, одни трупы выносили, да еще под огнем, раненых почти не было. И вот когда спасаешься, прикрываясь покойником, и с другой стороны лежит такой же убитый пацан мордой в песок, и пули свистят со всех сторон, тогда и маму вспомнишь, и Бога позовешь. А когда жрать хочешь, то жрешь, привалившись к мертвому телу, и банку для удобства на него поставишь. Вот так-то. Первые седые волосы в моей рыжей шевелюре я после этого обнаружил.

Мертвых устали выносить. Столько крови никогда больше не видел, и надеюсь, не увижу. А Грошиков только хорохорится и бравирует, а опыта никакого. Из полутора лет он девять месяцев по госпиталям да отпускам. Надежды на него, как на опытного командира, нет. Взводные – все новички, служат по одному месяцу. Ты такой же, – и вздохнув, продолжил: – Голубев – прапорщик опытный, но трусит после контузии. Вот такие дела. Держись меня, учись, запоминай. Старайся выжить!