— Пять, четыре, три, два, один, запуск!

Четверка вертушек, едва не царапая брюхом ВПП, с крутым левым разворотом резво понеслась на "Чайку". Через 35 минут пилоты, высадив Вальку на металлическую площадку и наоравшись с ним всласть в ухо друг другу при работающих движках, расстались. Вертушки ушли на "Скобу", а Валентина встретили и бережно проводили в модуль, в отведенные покои. Работа запланирована была на завтра, и до ее начала оставалось почти двадцать часов. Сейчас штатный треп, сытый обед, ползание по карте и обязательный сон. Примчавшийся со страшным грохотом на джипе без глушителя комбат лично проконтролировал Валькин покой. Джип ему, как трофей, достался месяц назад, и теперь он настолько прирос к удобству перемещения, что даже ездил на нем от модуля в туалет, расстояние до которого было метров тридцать. За техническим состоянием джипа следил прижившийся пленный негр. Его полгода назад взяли в плен, и с тех пор, как ни пытались, не могли от него избавиться.

 В полночь спецназ с Валентином и необходимой аппаратурой бесшумно растворился за КПП. На войне все обязательно верят в приметы, поэтому перед выходом все до боли поотбивали о косяки костяшки пальцев. Исходя из поставленной Валентину (позывной "Срез") задачи, его должны были вывести в нужный квадрат за двадцать километров, затратив на это две ночи, отсидеться с ним в земле, замаскировать его, утрамбовать и без звука, едва слышно похлопав на прощание по плечу, переместиться в другую квадратную "улитку". Целью бомбардировки была временная база "духов". Она, по данным ХАДа, нередко использовалась ими и сейчас находилась почти на видимом от авианаводчика расстоянии, чуть ниже его. Планировались три налета СУ-17, после чего спецназ забирает его, и они тем же путем уходят домой. Все привычно и обычно. Оставшиеся три часа до выхода на него "сушек" Валька дремал, все видя и слыша. В назначенное время "Ч" аппаратура тихо пискнула и пилотам была выдана первая цель бомбометания. Это означало, что через несколько минут надо будет, сократившись и сжавшись до мышиного размера всем телом и его клетками, бесшумно орать, разевая рот при свисте бомб:

— Господи помилуй... только не в меня, только не в меня...

Первое бомбометание прошло с небольшим недолетом. Духи забегали муравьями. Валентин ввел небольшую корректировку на упреждение. Его "срезали" вместе с бандгруппой в третьем заходе. Он разлетелся в разные стороны со своей аппаратурой: она — в одну сторону, он, с перебитыми ребрами, страшной контузией, грязный — в другую. Сделал микропопытку шевельнуться, но левая рука и обе ноги были не его. Крохи мыслей не давали соображать. Уже полчаса, как улетели самолеты, но земля по-прежнему сотрясалась. Невыносимо и судорожно звенело в ушах, изо рта тягучей струей стекала кислая кровь, перекушенный язык одеревенел, не давая сплевывать. Куда-то делось все оружие: и автомат, и пистолет, а целая рука никак не могла нащупать на себе гранату. Сломанный позвоночник не позволял поднять голову, она будто отсоединилась от туловища. При попытке сделать движение брызнули мириады звезд, и он провалился во мрак.

 ...У Антонины Степановны на душе с утра было нехорошо. Она невольно отметила про себя, что уже несколько раз подходила к Валиной фотографии, где он был снят еще курсантом. Она очень любила этот снимок, простенький, сельский, где сын стоял у калитки, по-мальчишески смотрел на нее, а за его спиной в полнеба размахнулась переливающаяся сочная радуга.

— Нет, так нельзя, надо к кому-то пойти. — Возле дома соседки она вспомнила, что подобное сердечное состояние она ощущала полгода назад, когда Валя попал в Афганистан и пытался скрыть от нее это.

— Слава Богу, дошла... Но как же мне муторно. Находившаяся на огороде соседка, увидев Антонину, в два шага оказалась около нее, едва успев подхватить. Антонина Степановна, белая лицом, осела на землю.

...Валентин очнулся, захлебнувшись на вздохе. На него, лежачего и затоптанного, мочились стоящие кольцом "духи". Увидев, что русский открыл глаза, они загалдели. Его волоком подтащили к сидящему главарю с ухоженной бородой, поигрывающему четками. Капитан плыл взглядом по окружающим, пытаясь понять, где он. Тело пронизывал то жар, то ледяной холод. Мыслительные способности работали на предельном минимуме. Рядом с главарем сидел европеец, гладкий, заискивающий перед хозяином. Оба молчали. Бородатая, потная толпа ждала, судя по взглядам, чего-то уже определившегося. Резким движением "духи" умело поставили русского к дереву и привязали под безжизненно болтавшиеся локти, за пояс, притянув голову кожаной супонью, впившейся в рот. Огненные кольца от физического жжения тела чередовались с провалами сознания, отчего ненадолго было легче. Пожирая капитана глазами, звери желали одного известного только им. Европеец, воткнувшись своим носом-клювом в лицо офицера, сипел, как орал:

— Сейчас за тридцать выделенных тебе хозяином минут ты, русский, позавидуешь, что не настоящая свинья. Твоя жизнь решится по воле Аллаха. Тебя ждет то, что вы, нечистые, любите. Рулетка. Но наша рулетка. У вас русская, а ты будешь играть в рулетку Аллаха.

Висящий на натянутых до предела кожаных ремнях Валентин почти ничего не слышал и не осознавал. Вытянутая шея от просевшей тяжести тела держала голову на почти рвущихся шейных позвонках. Глаза, не мигая, мучительно смотрели в небо. "Духи", перевязав его на другое дерево, облегчили его состояние для предстоящего большего животного насыщения. Минуты капитана потянулись, как век. Минуты "духовского" услаждения полетели, как миг. Они подтанцовывали, подвизгивали, боясь упустить невиданное зрелище.

Время.

— ...30, 29, 28...

По мере отсчета последних жизненных минут стремительно шли изменения в организме воина. Все доселе бывшее важным перевоплощалось в своей физиологической и психологической значимости, когда последнее становилось главным. Голова капитана сильно ударилась затылком о дерево. Он пронзительно четко, вдруг просветлившимся мозгом и крепчающим сознанием стал воспринимать и осознавать уготованное. Главарь держал у лика воина шестизарядный револьвер и при каждом прокручивании барабана, сатанея, бил по его изуродованному лицу. Рулетка Аллаха... Вот она... Переводчик-европеец, раздуваясь ноздрями от запаха крови, меняясь в словесном тоне, раскрыл удуманное:

— Если нет выстрела первого патрона, вставленного в барабан, то... мы отрубаем тебе правую кисть.

— Если нет второго выстрела — левую... Третьего — правую стопу... Четвертого — левую... Пятого — вываливаем кишки... Шестого — вбиваем оторванную голову в живот.

Стремительно отключались ставшие навечно незначимыми речь и боль, заменившаяся на безболезненный хруст. Их сила шла в более жизненно важные для этого часа энергосистемы организма. В теле перегонялась со скоростью света невидимая помощь со всех концов сердцу и душе.

Барабан... Щелчок! Духи взревели. От тела далеко отлетела правая кисть. Они щетинились клыками, получая удовольствие от замысла казни.

— 27, 26, 25, 24...

Сухие щелчки крутящегося барабана. В организме продолжалось таинственное преображение. Русский уже не жмурился от сухого звука курка. Исчезло состояние страха.

Еще щелчок... Сатанинский круг нелюдей, ярясь, рвал из рук в руки левую кисть.

— 23, 22, 21, 20...

Духи при взгляде на мученика от рева заходились в судорожном кашле. У воина лицо перевоплощалось в лик невиданного смиреннотерпца. Непостижимой силой он, несломленный зверским замыслом, становился... невосприимчивым к казни!

— 19, 18, 17, 16, 15...

Щелчок! Духи — в драке друг с другом за право дальнейшего наслаждения оторвали правую ногу.

— 14, 13, 12, 11...