Они прошли через весь полк, притихший в темноте, мимо каменной громады клуба под черным металлическим шарообразным сводом, мимо спортивного городка с качающимися на ветру черными покрышками, мимо ангара солдатской столовой к штабному деревянному модулю.
Перед модулем шумели на ветру зеленые кусты огромных роз, шуршал под ногами просеянный песок. Дежурный курил возле входа. Он тоже качался от усталости после этого горячего денька, страшной суматохи штабной оперативной работы.
– Здорово, капитан, – бодрым и немного фальшивым голосом сказал начальник медицинской службы. – Как там генерал дивизионный, всех довел до дрожи?
– Довел, как же, – отозвался оперативный. – В Советской армии что ни генерал, то зверь. Нечеловеческая порода. Крикнет – кровь леденеет. Хорошо, что наш командир – всего лишь подполковник. Замордовались бы мы с генералами…
– Вот что, товарищ капитан, – осторожно начал Игорь Иванович, – помог бы ты нашей сестричке.
Дежурный расплылся в улыбке:
– Что за проблемы. Сейчас порешаем. Я же ее хорошо помню. На операции у ней лежал… В лучшем виде меня обработала…
Елена выступила вперед и сказала зазвеневшим в тишине, напряженным голосом:
– Товарищ капитан, я вас очень прошу… Только не отказывайте, умоляю… Вызовите для меня по связи «Метель-один».
Она качнулась, когда дежурный раздраженно замахал руками.
– Да вы что, с ума сошли. Вы что… Это же оперативная связь…
Дежурный даже затряс головой, так что шапка съехала на плечо.
– Там же Сидорчук-зверь на прямом проводе! Здесь генерал, понимаешь, бдит! Съедят сразу! Без закуси! Что вы, не понимаете?.. Вы в своем уме?..
Он махнул рукой и хотел было уже отвернуться от Елены, как она с силой вцепилась в его рукав.
– Это я не в своем уме? Забыли уже, совсем забыли… Вы сейчас, конечно, при своем уме и здоровыми ручищами машете, а кто вас, бессознательного, с вертолета снимал? Кто переносил вас на операционный стол? Кто пулю из руки вырезал? Забыли, при своем-то уме… Это я тогда артерии ваши нежные берегла, чтобы не одеревенела рука, не стала парализованной. А вы сейчас очень здорово машете… Своими здоровыми руками… Невозможно, нельзя… Съедят вас… – Елена захлебнулась от слез. – Игорь Иванович, как же он может…
– Ну, Елена Сергеевна, – взмолился оперативный, – что вы сразу-то… Да я что? Да я ничего… Мне себя совсем не жаль… Честное слово! Пусть меня хоть десять раз снимают. Ради вас готов хоть к расстрелу через повешение…
Оперативный решительно развернулся в сторону штаба.
– Только тихо, на цыпочках и говорить шепотом. Может, генерал и не проснется. Спит второй час, прямо как медведь в лежке…
Они на цыпочках зашли в дежурную комнату. Елена села на стул перед большим корпусом радиостанции. Взяла в руки нагретую коробочку с микрофоном. И зазвенел в эфире ее слабый печальный голосок:
– Метелюшка…
Заворочался в кресле тучный генерал, заулыбался во сне. Видно, женский голос направил его дрему прямо в домашние стены, к зеленому бархату штор, крахмальной чистоте скатертей, золотым абажурам с дрожащей бахромой… Эх-эх…
И ничто не нарушило краткий минутный разговор Елены с Андреем. Весь эфир замер в смущении. Только после их разговора, спустя минуту, раздался в наушниках голос командира полка:
– Капитан Черненко, я тебя за это хулиганство в эфире с дежурства должен снять. Но не снимаю… Объявляю нестрогий выговор. Понял? А с Елены Сергеевны спросу нет. Я ее понимаю. Конец связи…
7
Шульгин с товарищами лежал на потушенном кострище. На теплой земле, где только что горел костер, на котором грели консервы и кипятили чай в металлических фляжках. Угли были выметены. Наброшена палатка. И лежали на горячем пятачке многоопытные солдаты, разметавшись под бушлатами, зная, что теплая от костра земля не скоро остынет под их телами. И Андрей ворочался с боку на бок, мучаясь и представляя, что какой-нибудь забытый уголек сейчас прожжет сухую ткань, и вновь вспыхнет и заискрится бушующий вездесущий огонь, подобный тому, пожравшему вертолет беспощадному пламени.
Шульгин мысленно отмахивался от этой совершенной глупости, беспокойно ворочался, но взгляд неожиданно натыкался на черные глинистые стены окопа, и перед глазами вставали обгоревшие и смрадно пахнущие останки погибших солдат в черных потеках свернувшейся крови.
Закурил. Привычно спрятал огонек в кулак. Здесь даже по крохотному сигаретному огоньку могла прийти в гости снайперская пуля. Запрокинул голову в небо.
Со стороны полка из далекой непроглядной темноты послышался тяжелый гул. Андрей угадал залп полковых гаубиц. Дыхание бога войны. Не спали артиллеристы. Начали обстрел соседних вершин. Сооружали вокруг полкового десанта огневой заслон. Если где-то рядом бродили духи враждебными ночными привидениями, то для них сейчас выпадет осколочный дождь.
Действительно, над соседними скалами повис первый прицельный осветительный снаряд. Желтый негаснущий шар. И через некоторое время на эти скалы посыпались снаряды. Протяжное эхо взрывов понеслось над вершинами. Ветер пахнул горьким дымом.
Солдаты на дне окопа спали невозмутимо крепко.
Над соседними скалами воздух рвало, как простыню. Беспокойно колыхались среди вспышек огня черные тени. Шульгин почему-то машинально нащупал рукой радиостанцию. Безотчетно пододвинул ее поближе. В груди шевельнулась неясная тревога, будто влажной холодной рукой провели по спине.
А в следующее мгновение он увидел прямо над своей головой вспыхнувший желтый светящийся грибок на невидимом парашютике. Такой же желтый немигающий шар горел несколько минут назад над соседними вершинами. Прицельный осветительный снаряд.
Шульгин рванул к себе радиостанцию и крикнул поверх спящей высоты так, что у дежурного по окопу Матиевского заложило уши:
– В окопы… Всем в окопы… Немедленно…
Матиевский ничком свалился вниз. А Шульгин, наоборот, высунулся наверх и, натягивая наушники на голову, продолжал кричать зычно и раскатисто. Когда последнюю фигурку дежурных солдат слизало на дно окопов и попрятались повсюду черные пятна голов, лейтенант и сам нырнул вниз, уткнувшись в теплые ожившие тела солдат. И вовремя. В то же мгновение вершина вздрогнула, и землистые стены окопа развернулись и осыпались вниз. С барабанным грохотом полетели на плащ-палатку крупные комья земли. Засвистело, запело над головой звенящими струнами летящих осколков. Отозвалось со всех сторон лающей солдатской руганью.
Шульгин стряхнул с лица землю и немедленно вышел на связь:
– Первый! Я – Метель-один, прием! Нахожусь под обстрелом нашего полкового артдивизиона. Прошу немедленного прекращения огня. Мои люди под обстрелом. Прикажите прекратить огонь. Я – Метель-один! Прием!
В наушниках тут же отозвался скрипящий сердитый голос:
– «Первый» на связи. Людей в укрытие. Доложите о раненых. Пострадавшим оказать помощь. Как понял меня, прием!
Шульгин хотел ответить, что люди, слава богу, в укрытии, что о раненых доложить невозможно и что если хоть один ранен или, не дай бог… то этим артиллеристам… Но в это время земля рядом вздрогнула, стены окопа вздыбились, поднялись в воздух и рухнули прямо на лежащих людей. Окоп смяло, как пустой бумажный стаканчик, сровняло с землей, завалило рваными дымящимися глыбами. Снаряд разорвался в полуметре. Из развороченной земли над бывшим окопом старослужащих торчала только погнутая безжизненная антенна.
8
По дымящейся остывающей высоте бродили черные фигурки. Разгребали заваленные окопы. Вытаскивали из песчаных завалов засыпанные палатки. Плевались землей. Устало шаркали ногами.
Окоп с Шульгиным сначала обходили стороной – слишком огромной казалась в темноте пахнущая гарью воронка. И, может быть, вообще до утра не обнаружили бы их братскую могилу, если бы земля вдруг не зашевелилась и среди глинистых комков не показалась бы грязная растопыренная пятерня. Вслед за пятерней возник черный бугор плеча и, наконец, чумазый ком головы. Тут же прозвучал рычащий, плюющийся голос:
