Вставай, волчья душа!

Человек сильной рукой приподнял Дзвольского за шиворот и поставил перед собой. Он был страшен: заросшее лицо, длинные опаленные волосы, грязное тело со следами недавних ожогов и дикий, ненавидящий взгляд.

Дзвольский понял: перед ним тот, кого пытали на костре. Он не видел тогда партизана вблизи, ему было страшно встретиться с одним из тех, кого он предавал, и Костусь ни разу тогда не подошел к месту пытки. Теперь он чувствовал: пришел час расплаты. От такого не уйдешь, такой не простит.

Дрожишь, шкура? — угрюмо сказал Войтковский и оглянулся по сторонам. — Эй, Казик, где ты?

Я здесь, отец, — донесся слабый голос мальчика.

Казик недолго сидел на дереве. Когда он увидел, что Андрей побежал за человеком, который стрелял в Януша, он соскользнул вниз и бросился вслед за ними. Ему было трудно пробираться через колючие кусты и поваленные деревья, и он сразу же потерял из виду и Андрея и преследуемого Андреем карателя. Через некоторое время Казик услышал выстрел, потом второй. Он побежал быстрее. Вдруг он увидел на земле русского летчика и уползающего на четвереньках врага. Мальчик склонился над Андреем, посмотрел в его лицо и радостно вскрикнул: летчик был жив. Он пошевелился, стараясь приподняться, но не смог. Казик проговорил:

Я побегу за отцом, дядя Андрей.

А где… тот? — спросил Андрей.

Казик понял, о ком спрашивает летчик, и показал в темноту леса.

Там.

И в это время к ним подошел Казимир. Суровое лицо его расплылось в улыбке, когда он увидел Андрея и Казика. В глазах Войтковского затеплилась радость, он стал на колени и положил руку на голову летчика.

Все хорошо, — тихо сказал он. — Януш жив. Я понесу тебя.

Нет, нет! — быстро заговорил Андрей. — Надо поймать предателя. Он недалеко.

Казик протянул руку:

Он там.

…И вот Андрей снова увидел лицо врага. Бледное, с отвисшей от страха нижней челюстью, с глазами загнанного зверя. Андрей вспомнил, как Януш крикнул: «Это предатель!» Перед глазами Андрея проплыла ночь, сигнальные костры в лесу, сестра Антека Мария, немцы, стреляющие в разведчиков…

Предатель! — глядя в глаза Дзвольского, тихо сказал Андрей.

Никита стоял рядом с Антеком, нетерпеливо поглядывая в лес. Четверо партизан отправились на поиски тех, кто в трудную минуту так неожиданно поддержал группу Антека.

Никита говорил:

Ну кто, еще может быть в этой глуши, кроме них?

В Польше теперь много партизан, — отвечал Антек. — Может быть, это какой-нибудь небольшой отряд.

Они увидели выходивших из леса людей. Никита бросился им навстречу, увлекая за собой и Антека.

Я чувствую, что это они! — Никита от волнения говорил шепотом. — Понимаешь, Антек, чувствую! Ты почему молчишь? Ты почему ничего не говоришь?.. — И сразу умолк.

Он понял, почему молчит Антек: среди тех, кто шел навстречу, не было ее — не было Марии. Шли только мужчины и какой-то мальчишка. Впереди, держась за огромного человека без рубашки, ковылял… Никита остановился, схватив за руку Антека.

Смотри, Антек… Ты видишь?

Чего ж ты стоишь? — улыбнулся Антек. — Это же твой друг.

Никита побежал навстречу. Бежал и кричал, не помня себя от радости:

Андрей! Андрюшка!

И вот они рядом. Стоят друг против друга и молчат. Долго молчат, нет у них таких слов, которые могли бы выразить то, что они чувствуют. Никита видит, как по щеке Андрея поползла скупая слезинка. Андрей тоже видит: Никита старается сдержаться, но веки вздрагивают, дергается бледная кожа под глазом.

Никита! — тихо говорит Андрей. — Это ты?

Я, Андрей. Ну, здравствуй…

Они обнялись, крепко обнялись и опять никто из них не произнес ни слова. Наконец Андрей сказал:

Хорошо.

Хорошо! — согласился Никита и добавил — Очень хорошо, трын-трава! Дай я поцелую тебя, Андрюшка…

Антек сидел на пне, и вокруг него расположились разведчики, суровые и угрюмые. В кругу стояли поручик Данек и Дзвольский. Офицер был спокоен. Он с любопытством рассматривал разведчиков, и дольше всех его взгляд останавливался на Войтковском. Голова поручика была перевязана грязной тряпкой, набухшей от крови. Такой же тряпкой была перевязана правая рука с оторванными осколком гранаты пальцами. Поручик изредка поднимал руку и прижимал ее к груди, каждый раз скупо улыбаясь, будто этой улыбкой хотел скрыть мучившую его боль. Дзвольский, стоявший рядом с поручиком, не отрывал глаз от Антека. Было в его взгляде что-то собачье, и Андрею все время казалось: сейчас предатель упадет, поползет на четвереньках к Антеку и заскулит. Заскулит жалобно и нудно, как провинившийся пес…

Не знаю, стоит ли вас судить, — глухим голосом проговорил Антек. — Все равно мы вас расстреляем. Одного — как врага польского народа, второго — как предателя.

Поручик ответил бесстрастным голосом, будто речь шла не о нем:

Я тоже так думаю. Защищать нас некому и вообще… Кончай быстрее, командир. Считаю, что час мой пришел.

И все-таки судить надо, — медленно продолжал Антек. — Потому что мы не бандиты, мы — это наша Польша…

Он встал, окинув своих друзей долгим взглядом, подошел к лежавшему Янушу и спросил:

Тебе лучше, Януш?

Януш кивнул головой:

Лучше.

Антек склонился над ним, погладил его голову. Потом резко выпрямился и громко сказал:

Поручик Данек по собственной воле перешел на службу к врагам нашей родины и стал врагом своего народа. Он подверг неслыханной пытке нашего товарища Казимира Войтковского, он убивал поляков только за то, что они защищают свою страну. Что может оправдать этого фашиста, кто может сказать о нем хотя одно доброе слово?

В наступившей тишине было слышно, как гудят комары. Поручик Данек поднес раненую руку к груди, подул на перевязанную кисть и посмотрел на Войтковского. Он чувствовал, какие страсти кипят в груди человека, которого он совсем недавно жег на костре. Казимир встал, коротко предложил:

В болото. Как он меня, волчья душа! — И снова сел.

Кто еще хочет сказать? — спросил Антек.

Разведчики сидели, тесно прижавшись друг к другу, никто из них не проронил ни слова. Тогда Антек сказал:

Поручик Данек, вы можете защищать себя. Говорите.

Офицер долго молчал, собираясь с мыслями. Лицо его было все так же спокойно, только необычная бледность разлилась по заросшим щекам. Здоровой рукой он расстегнул верхний крючок френча и глубоко вздохнул. Потом пригладил волосы и сказал:

Кажется, я кое-что понял. Понял вот здесь, в лесах. Таких людей, как вы, нам не разбить. И это, пожалуй, хорошо. По крайней мере, если наша Польша станет другой, в ней меньше будет вот таких… — Поручик с презрением кивнул в сторону Дзвольского.

Сам такой же, — глухо проговорил Веслав Бартошек.

Нет, не такой! — крикнул офицер. — Я ненавижу чернь, но никогда не был предателем.

Кроме случая, когда предал Польшу, — сказал Антек.

Не стоит спорить, — уже спокойно проговорил поручик. — Я готов ко всему.

И ни на кого не глядя, он медленно, твердой походкой, пошел к краю болота. Никто его не задержал. Антек кивнул Веславу, тот встал, снял с плеча автомат и направился вслед за офицером. Через пять минут короткая очередь из автомата и глухой всплеск вспугнули лягушек, и долго еще слышался над болотом их встревоженный крик…

Костусь Дзвольский! — Голос Антека был глухим и казался каким-то чужим, непохожим на его голос. — Ты предал своих товарищей, ты… ты… — Антек не мог говорит, он задыхался.

Глядя на съежившегося, бледного Костуся, разведчик вспомнил убитых друзей, Марию, тюрьмы, в которых пытали лучших людей Польши. Он видел виселицы, дым, огонь — и рядом предателя Дзвольского, бывшего человека.

Они заставили меня, — почти неслышно сказал Костусь. — Они пытали меня.

Из группы оставшихся в живых карателей, охраняемой двумя разведчиками, вышел пожилой уже, с густой проседью в бороде поляк и подошел к Антеку.

Это не человек, а собака, — сказал он. — Я видел его там, в лесу, где вы должны были сесть. Он сам показывал немцам, как раскладывать костры.