Старый воздушный волк механик Груздь знает, чем отблагодарить посыльного. Будто продолжая свой рассказ, он говорит:

Да… На чем это я остановился? Ага… Подлетаем к Виннице, смотрим: полнеба горит, кто-то из наших понавешал фонарей. Кругом — ночь, а тут светло, как днем. У нас задание: выбросить одного человека на зюйд-вест от города. А как выбросишь, когда и под нами и сверху нас тучи «петляковых», «ла-пятых», «мессеров»? Да и видно все кругом от фонарей, фрицы нашего человека засекут немедля. Командир решает: полезем вверх, покрутимся часок, пока бал-маскарад кончится. Что ж, все правильно. Даю форсаж обоим моторам, лезем верх. Вдруг видим: «месс» заходит в хвост «ла-пятому», на глазах у нас прошивает машинку очередью и мчится дальше. Летчик с ястребка вываливается из кабины; парашют — зонтом, а под ним — Винница, а в Виннице фрицев — как грязи. Наш стрелок говорит: «Пропал человек». «Как это пропал?! — кричит командир. — А на что тут советские асы? Груздь, убирай форсаж, буду спираль закладывать, поймаем нашего летчика в воздухе. Стрелок открывает верхний люк. Штурману приготовиться заарканить парашют веревкой…»

Посыльный сидит ни жив ни мертв: папироса его погасла. Он подался вперед к рассказчику, глядит на него не моргая, боясь пропустить хотя бы одно слово. Механики невозмутимо молчат. Они уже давно привыкли к тому, как «заправляет» Груздь.

Груздь продолжает:

Да… Делает командир одну спираль, другую — ни черта не получается. На третьем витке штурману удалось заарканить летчика за ногу. Командир кричит: «Подтягивай!» Начал штурман подтягивать, а тут — «мессер». Батюшки мои, как стали лупить по нас из пушек— сплошной маскарад. Я опять форсаж даю, лезем вверх, где потемней. Летчик с «ла-пятого» за бортом висит головой вниз, кричит благим матом: «Братцы, имейте в виду, я парашют сбросил». Командир ему отвечает: «Порядок. Выполним задание, отбуксируем тебя на базу…»

Груздь смотрит на часы, спохватывается:

Будить командиров нужно.

Механики встают, направляются в землянку. Посыльный держится за рукав комбинезона Груздя, взволнованно спрашивает:

Ну и как? Спасли летчика?

Потом доскажу, — отвечает Груздь. — Это, брат, длинная история. Приходи завтра. Да, как там у вас насчет «Казбека»? Любим мы эти папироски. Будешь идти, прихвати лишнюю пачку.

Солнце село, и сумерки сразу же окутали аэродром, растеклись по изрытому бомбами незасеянному полю, поползли по густым кронам деревьев в соседнем лесу. По большаку, проходившему правее аэродрома, двигалась на восток колонна санитарных машин, тягачи тащили подбитые танки. Кучками, опираясь на палки, поддерживая друг друга, шли раненые. Шли, расспрашивая у встречных солдат дорогу к санбату, пытаясь остановить машины, чтобы подвезли. Но машины не останавливались, они были переполнены — не так далеко шли упорные бои, наши части откатывались назад, и тяжелораненых надо было побыстрее эвакуировать в тыл. К большаку выходили колхозники — старики и женщины, глядели на солдат просящими глазами, будто хотели остановить всех, кто шел на восток: «Не уходите, не оставляйте нас!..»

Вечернее небо в этот час было почти тихим, только где-то за облаками шли на запад советские бомбардировщики, на восток — немецкие. Вдалеке, приглушенная расстоянием, гремела канонада…

Андрей стоял у крыла самолета, докуривал папиросу. Бортмеханик последний раз пробовал моторы, второй пилот проверял рули. Рядом гудели моторы другой машины. Потом винты ее вдруг остановились. Из самолета вылез Никита, подошел к Андрею.

Сегодня у меня юбилей, — сказал он, стаскивая шлем. — Вернусь с задания, начальник штаба запишет в моей летной книжке сто боевых вылетов.

Андрей протянул руку:

Поздравляю.

Поздравишь, когда вернусь.

Андрей засмеялся:

Не кажи гоп, пока не перепрыгнешь? Это правильно. Ну что ж, желаю тебе удачи, Никита. Желаю больше, чем самому себе.

Почему больше?

На двоих: тебе и Анке.

Никита тепло посмотрел на друга, хотел обнять его, но только сказал:

Ну, пока. Вылетаю.

Я тоже. Пока.

Андрей бросил потухшую папиросу, поднялся по тралу в машину. Экипаж и трое пассажиров — врач, медсестра и сапер — заняли свои места. Сапер Крамич, которого Андрей уже однажды сбрасывал в тыл врага, — белорус, с небольшой, чуть взъерошенной бородкой, в поношенной телогрейке на плечах, в старых, рваных сапогах. «Таких «странничков» сейчас в Белоруссии ой как много, — говорил он. — Немцы к нам уже пригляделись». Сейчас Крамич летел к Днепру, у него было задание взорвать какой-то мост. Врача и медсестру надобыло доставить в партизанский отряд для оказания помощи ранены м бойцам.

Стрелок-радист Ваня Сирицын сказал:

Посидим, помолчим.

Андрей улыбнулся:

Дорога длинная, успеем насидеться и намолчаться.

Все же он сел рядом с Ваней, прикрыл глаза, подумал: «Перед каждым вылетом Ваня просит минуту посидеть молча. Верит в приметы? Нет, наверно, в эту минуту он так же, как я, хочет вспомнить самое дорогое, что было в жизни. И, может быть, еще будет. Будет, Игнат. Мы приедем к тебе с Никитой, ты встретишь нас на перроне, как тогда. Помнишь?..»

Ваня Сирицын проговорил:

Все. Когда я уезжал из дому, мы с мамой вот так же сидели молча. Сидели и думали о том, как встретимся…

На другом конце аэродрома трижды мигнул фонарик. Машина Никиты вырулила на старт, постояла, будто всматриваясь в наступающую темноту, и вскоре скрылась за взметнувшимся от пропеллера облаком песка и пыли. Андрей положил руки на штурвал, подал команду:

Взлетаем.

3

Внизу притаилась захваченная врагом Белоруссия. Андрею казалось, что сквозь гул моторов он слышит настороженную тишину ее лесов и непроходимых топей, видит, как по узким тропкам идут и идут в глубь лесов простые советские люди, идут для того, чтобы взяться за оружие и стать в ряды народных мстителей. Много их стало теперь, больших и маленьких партизанских отрядов; горит земля под ногами врагов. Но еще злее и беспощаднее становятся враги, и вся Белоруссия превратилась в поле боя. Вон внизу, где железная дорога делает поворот к Днепру, вздымается столб огня и дыма, искры летят к облакам, по земле мечутся крохотные фигурки немцев. С непритушенными фарами мчатся по шоссе машины и мотоциклы; наугад, в ночь, палят немцы из автоматов по невидимым партизанам…

Иван Сирицын склонился к самому уху врача, кричит:

Смотрите, смотрите! Они взорвали у фрицев склад горючего!

Врач подзывает медсестру, пальцем показывает вниз:

Видите? Это — война! Запомните, дорогая, это настоящая война…

Он говорит так, будто кто-то сомневается, что это действительно война, а не праздничный фейерверк.

Вдруг с земли к самолету полетели светящиеся шары, начали лопаться вокруг, как пузыри.

Красиво! — не удержался врач.

«Эрликоны!» — крикнул штурман.

Андрей ввел машину в крутой вираж, отвернул ее от курса на юг. Лопающиеся шары остались в стороне, впереди блестела лента Днепра. Блестела тускло, словно сквозь густую сетку. Андрей снова развернул самолет, с тревогой ждал: сейчас начнут засекать прожекторами. Но немцы почему-то не стали преследовать машину. Андрей передал управление второму пилоту и подозвал к себе штурмана.

Где этот лесок? — спросил он, подсвечивая карту.

Штурман показал на изгиб Днепра, от которого на запад тянулась безымянная речушка. На правом берегу ее темнел небольшой массив леса.

Курс двести девяносто! — приказал Андрей второму пилоту и снова обратился к штурману: — Передай Крамичу: пусть приготовится.

Вот и лесок, где надо сбрасывать сапера. Андрей представил вдруг, как этот отважный человек один-одинешенек покидает самолет и летит в черную бездну навстречу неизвестности. Что ждет его там, внизу, как встретит его неуютная, насторожившаяся земля? Много на ней друзей, но много и врагов, которые сейчас прислушиваются к гулу моторов и, может быть, уже рассылают ищеек по всем дорогам и тропкам…