Микунтаны — маленькое селение, многим отличающееся от Дубровки. Здесь добротные кирпичные дома под черепицей, богатые фермы, вокруг холмистая, поросшая лесом местность, маленькие чистые озера. А главное — подвалы жителей набиты продуктами. Оказывается, сюда за всю войну не заглядывал ни один захватчик.

— Это одно из доказательств, что оккупация такой обширной страны, как СССР, — весьма обременительное для агрессора дело, — пришел к заключению Жозеф Риссо.

Единственное, в чем нуждались здешние жители — в одежде. Они охотно меняли свиней, домашнюю птицу на любые вещи. В результате французы с аппетитом вдыхали почти забытые ароматы вкуснейших блюд, мастером изготовления которых оказался летчик 2-й эскадрильи Марк Вердье.

Весь полк разместился на просторной ферме. Один день на устройство, второй — для передышки. И снова взялись за боевою работу. Обеспечивали форсирование Немана, прикрывали тогдашнюю столицу Литвы — Каунас. Уничтожили несколько вражеских самолетов. Было и огорчение: гитлеровцы заставили лейтенанта Ширраса возвращаться в полк пешком.

У Немана фашисты мертвой хваткой цеплялись за каждый клочок земли. Усиленно действовала их авиация.

Марсель Альбер, Жозеф Риссо, Ролан де ля Пуап, охваченные «лефевровской горячкой», не могли усидеть на земле. Вылетали по пять-шесть раз в день. И лишь тогда, когда изматывались до изнурения, не стесняясь, обращались к Пуйяду: «Командир, выдохся, надо передохнуть». Пьер Пуйяд в таких случаях ни о чем не расспрашивал, только отвечал: «Хорошо». Он понимал, что есть предел физическому и нервному напряжению.

Комполка считал своим долгом беречь оставшихся в живых носителей героических традиций «Нормандии». Это не значило, что он сдерживал их, не посылал на ответственные задания; все было как раз наоборот, но на одну-единственную льготу они имели безоговорочное право: не хотели лететь — не летели.

Кто знает, может, именно поэтому множились победы Альбера, Риссо, де ля Пуапа, а сами они до конца войны оставались недосягаемыми для вражеских пуль и снарядов. Во всяком случае ветераны всегда подавали хороший, надежный пример молодежи. Почти каждый день кто-нибудь из них докладывал о сбитом самолете противника. Через некоторое время то ли от партизан, то ли от пехотинцев приходило подтверждение, и эти сведения заносились в маршевый журнал. Но однажды случилось иначе. В полк приехали советские летчики и попросили показать тех, кто выручил их в последнем воздушном бою. Ими оказались Жозеф Риссо и Ролан де ля Пуап.

— Спасибо вам за помощь и поздравляем с победой! — пожали им руки гости.

— «Спасибо» с признательностью принимаем, — любезно ответил Риссо, — а вот победы за собой не знаем.

— Нет, один из вас сбил «фоккера».

— Его сразил кто-то из вас.

— Прицеливался я, — выступил вперед один из приехавших. — Только отказало оружие.

Тогда все ясно, — улыбнулся Риссо. — Я думал: ваши снаряды первыми достали разбойника, а выходит — мои.

— Ну вот, значит, с победой! — снова пожал ему руку белобрысый жизнерадостный лейтенант.

А произошло следующее. Риссо и Пуап, возвращавшиеся с задания, увидели четырех «лавочкиных», ведущих неравный бой с восьмеркой «фоккеров». Французы сразу ввязались в драку. Получилось так, что пара гитлеровцев зажала «в тиски» Пуапа. Он рванулся вверх, а сзади к нему начал пристраиваться для атаки третий фашист. Риссо кинулся другу на выручку. Советский летчик сделал то же самое. Они, наверное, одновременно нажали гашетки, но у одного сработало оружие, у другого — нет.

Короче говоря, враг, потеряв два самолета, поспешил ретироваться. Наши и французы, помахав друг другу крыльями, разошлись по своим аэродромам.

И вот, когда все разъяснилось, Пуап, придав своему голосу как можно больше серьезности, сказал:

— Признавайся, Жозеф, что я здорово вывел фашиста под твой прицел. Делимся победой?

Риссо в тон Пуапу ответил:

— Делимся. Давай так действовать и впредь. Только, чур, не обижаться, если я не успею упредить врага.

Все рассмеялись этой шутке.

…А через день — снова гости из соседнего полка. Только теперь злые, раздраженные.

Пьер Пуйяд пригласил их к себе, чтобы поговорить в спокойной обстановке, но прибывшие с порога огорошили его вопросом:

— Кто подбил нашего летчика?

— Где, когда?

— Два часа назад в районе Орши.

— Минутку. Панж, позовите капитана Шурахова.

Начальник штаба тут же явился.

— Установите, кто два часа назад в районе Орши сбил самолет.

— Это уже известно. Морис Шалль доложил, что открыл свой боевой счет.

— Пригласите его сюда.

Прибежал запыхавшийся, возбужденный Морис. На его устах «висел» рассказ о первой победе.

— Противник оказывал вам сопротивление? — вопросом встретил его Пуйяд.

По командирскому тону, сердитому выражению лица Шалль понял: произошло скверное недоразумение.

— Он не сопротивлялся, он уходил, уклонялся от огня, наверное, у него кончился боезапас, — скороговоркой ответил Морис.

— А знаки видели? Ну, звезды или кресты?

— Да в той круговерти некогда было всматриваться…

— А надо, надо всматриваться! — жестко сказал Пуйяд. — Вы стреляли по советскому самолету, ранили летчика. Вот объяснитесь перед его товарищами.

Крутой, нелицеприятный разговор. Русские, казалось, прибыли требовать для виновника трагического происшествия суда военного трибунала. Но перед ними стоял, в отчаянии потупя взор, совсем еще безусый юнец, не нюхавший пороха, впервые участвовавший в настоящем бою. Ну, что с него возьмешь?

Раздосадованные гости уехали.

А Морис Шалль, готовый рвать на себе волосы, покаянно обратился к Пуйяду:

— Мой командир, посылайте меня на самые опасные задания, хочу кровью искупить ошибку.

— Сначала, Шалль, придется вас и остальных новичков научить разбираться в самолетах, — был ответ.

У выхода из штаба Мориса ждал его брат Рене. Ему уже рассказали обо всем, и он решил повести разговор по-своему: рукава у него были засучены. Пуйяд сквозь приоткрытую дверь заметил разъяренного Рене. Он поспешил за Морисом и, обращаясь к его брату, приказал:

— Срочно разыщите старшего инженера, пусть придет ко мне.

Рене помчался исполнять приказание. Пока бегал — пыл его поостыл, и гроза для Мориса миновала. Агавельян не заставил себя долго ждать.

— Сергей Давидович, нам нужно срочно ликвидировать одно упущение.

— Какое? — приготовился записывать тот.

— Надо научить пополнение отличать свои самолеты от чужих. Иначе они столько дров наломают, что нам придется сидеть в тюрьме.

— Понятно, товарищ подполковник. Об этом я давно должен был подумать.

— Да тут, Сергей Давидович, вашей вины нет. Это скорее по моей, летной части. Только, к сожалению, нет у меня макетов немецких и советских самолетов. Не на чем показывать их различия.

— Макеты будут, — заверил Агавельян. — И занятия разрешите проводить мне. У вас других забот предостаточно.

— Хорошо. Спасибо.

Через несколько дней старший инженер начал давать летному составу уроки. Подробно раскрывал особенности разных вражеских и советских самолетов. Его слушали с глубочайшим вниманием, впитывали каждое сказанное слово, понимая, что речь идет о жизненно важных для летчиков-истребителей вещах.

На занятия Агавельяна загонять французов не требовалось. Это выводило из равновесия кюре Патрика. Тот жаловался Пьеру Пуйяду, на что комполка полушутя-полусерьезно отвечал:

— Что я могу сделать для вас, падре? Ведь вашими молитвами боя не выиграешь.

В конце концов, священник, убедившись, что в полку делать ему нечего, с первой же оказией убыл на Ближний Восток.

Прощаясь, он подошел к Александру Лорану:

— Больше всего сожалею, что не обвенчал вас с Ритой. Это был бы единственный случай моей деятельности в истории «Нормандии», и, надеюсь, о нем помнили бы.

— Это можно поправить, только во Франции, после войны. Раньше мы не поженимся — таково условие Риты, — ответил Александр.