— Ну вот, вы уже совсем освоились, — раздался звонкий голос Друзенкова. — С таким настроением можно хоть завтра в бой.
Окинул взглядом стол, и ему стало не по себе: к каше никто не притронулся. Почувствовал себя так, словно именно он был виноват в том, что французов не угостили деликатесами.
На выручку пришли «мушкетеры»:
— Не тревожьтесь, мы еще питаемся воспоминаниями, — сказал Альбер Дюран.
— Управимся с ними, возьмемся за русскую кашу, — добавил Марсель Лефевр.
— И увидите, что тогда у вас крупы не хватит, — подытожил Марсель Альбер.
— Воистину французы сохраняют склонность к шутке при любых обстоятельствах, — резюмировал майор Пуликен. — И это помогает им выживать. Генерал Пети рассказал мне, как боши хотели задобрить парижан: привезли из Австрии и торжественно погребли во Дворце Инвалидов прах сына Наполеона — герцога Рейхштадтского. И тогда по голодному Парижу сразу же полетела из уст в уста острота; «Мы ждали мяса, а нам привезли костей».
Даже сдержанный Друзенков не утерпел, расхохотался со всеми. «Ну и французы, веселый народ!» — подумал он, а вслух сказал:
— Теперь можете и обо мне сказать: мы ждали мяса, а он привез нам меха.
— Что, уже можно переодеваться? — спросил Пуликен.
— Да, вас ожидает каптенармус Катя Иванова, у которой подберете, себе утепленную одежду.
— А она ничего? — полюбопытствовал лейтенант Дервиль.
— Одежда? Высшего качества.
— Нет-нет, Катя Иванова?
— Ах, сержант… Сами увидите.
В каптерку надо было идти по узкому полутемному коридору, которым отделялась спальная часть казармы от служебной.
Дервиль — обладатель горячего сердца — очень хотел быть первым в очереди на получение зимнего русского обмундирования. И это ему удалось. Взглянув на сержанта Катю — круглолицую, белокурую, с озорными светло-голубыми глазами, — он щегольски щелкнул каблуками, взял под козырек, представился.
Иванова улыбнулась, сверкнув ровными бело-мраморными зубами. Увидев, что за Дервилем уже толпятся такие же галантно-учтивые французские парни, она скороговоркой, по-волжски окая, затараторила:
— Товарищи-господа, прошу соблюдать дисциплину, в порядке живой очереди получать, примерять, подбирать обувь, одежду да побыстрей поворачиваться, время уже позднее, — она бросила на Дервиля пристальный взгляд, привычно определяя, какой размер обмундирования ему подойдет, — время уже позднее, пора ужинать, пойдем кушать.
Где-то замешкался переводчик Шик, летчики ничего не поняли из сказанного Катей, но Дервиль уловил слово «кушать».
— Кушетт? — переспросил он.
— Кушать, кушать, — улыбчиво ответила Иванова и сунула ему охапку вещей — унты, меховые брюки, куртку, шапку, перчатки.
Дервиль сразу оживился.
— Кушетт, кушетт, кушетт! — нараспев повторял про себя Дервиль, по очереди натягивая на себя унты, куртку, шапку.
Он понял, что ему все подходит в аккурат. Видела это и Катя. И она немало удивлялась тому, что лейтенант без конца просил дать ему обмундирование то на размер больше, то на размер меньше, отложив нужное в сторонку. Дервиль, занимаясь примеркой, явно ожидал, пока пройдет вся очередь.
А его товарищи, получив вещи, как сговорились, рассыпались перед каптенармусом бесконечными комплиментами, что бесило Дервиля.
— Что-то вы начали заговариваться, проходите быстpee! — не выдержал он.
— А ты чего прикипел к этому месту? — спросил Прециози.
— Не видишь, у меня фигура нестандартная, нужен особый размер одежды.
— Выбирать наедине с Катей, что ли?
— А это уж как богу будет угодно.
— Душе твоей, поди-ка, угодно?..
Иванова ничего не понимала из перепалки, но чувствовала, что речь идет о ней. «И что этот долговязый вбил себе в голову?» — подумала о Дервиле.
Наконец, летчики, взяв полученное имущество, ушли в казарму. Оставался только Дервиль, делая вид, что не может застегнуть пуговицу на куртке.
Катя надела ватник, захлопнула дверь каптерки, закрыла ее на замок.
— Ухожу кушать, — сказала на ходу и направилась к выходу.
— Кушетт, кушетт — хорошо, Катя! — вслед за ней кинулся Дервиль, взвалив на себя все свои вещи.
Девушка, обутая в валенки, бодро шагала по снежному насту, раскраснелась-разрумянилась на крепком морозе, а Дервиль семенил за ней в тонких лакированных туфельках, грея себя тайной надеждой, что за все страдания последнего дня будет вознагражден девичьей лаской, любовью. Ведь по-французски «кушетт» — кровать. А если двое не знают языка друг друга, порой достаточно одного слова, чтобы объясниться. Так думал Дервиль, имевший опыт общения с женщинами во Франции и ближневосточных странах.
Как носильщик, с огромным узлом за спиной, он проследовал за Катей в какой-то переулок на окраине города. У черной покосившейся калитки Иванова остановилась, поблагодарила Дервиля за то, что проводил ее, и сказала, сопровождая слова весьма выразительным жестом: «Бегу ужинать, кушать».
Дервиль, казалось, так и сел в снег с раскрытым от разочарования ртом. Только теперь до него дошло, что «кушать» по-русски означает «есть». Только теперь стала ясна безнадежность его вожделенных мечтаний.
Всякого он успел повидать, скитаясь по белу свету, но, чтобы попасть впросак с русским сержантом Катей, такое не могло и присниться. «В казарму теперь хоть не иди — засмеют!» — зло подумал. И действительно, не успел переступить порог и сбросить ношу, как под общий хохот раздался громкий голос Прециози:
— Возвращение блудного сына, то бишь Наполеона, после поражения в России…
Казарма имела центральное отопление, однако температура выше двенадцати-тринадцати градусов в ней не поднималась, потому что в топки котелен бросали не уголь, а дрова. Уже с первого подъема «нормандцы» поняли, что самым тяжелым в их новой жизни будет пробуждение. После теплой Франции и жаркой Африки вылезать из-под одеял в холодной казарме, казалось, было выше их сил. Особенно страдал маркиз Ролан де ля Пуап, баловень жизни. Но надо отдать должное: именно он нашел в себе мужество первым выскользнуть из-под двух солдатских одеял, размяться и загреметь умывальником в туалетной комнате.
За ним потянулись остальные. Что же касается майора Пуликена, лейтенанта де Панжа, Стаковича, Шика и Лебединского, то можно было подумать, что они вовсе не ложились спать: в командирской комнате, обложившись инструкциями, методическими пособиями, словарями, усердно занимались переводом летно-технической документации с русского на французский. Им помогал Друзенков. Дело мало-помалу двигалось, благо в авиационной терминологии много слов французского происхождения или же просто ставших интернациональными: фюзеляж, лонжерон, мотор, капот, шасси, киль, элерон, пропеллер, бензин… Перво-наперво переводили самые необходимые главы из наставления по производству полетов. Общие теоретические занятия было трудно проводить лишь с помощью Стаковича и Шика. Правда, некоторую документацию обещал генерал Пети. Вскоре он сдержал слово — переслал на французском языке описание штурмовика Ил-2. Но о нем никто в эскадрилье и слышать не хотел: все мечтали о штурвале истребителя.
Друзенков направился к командиру авиабригады:
— Мы управимся с переводами в кратчайший срок, но нам нужно точно знать, что именно переводить.
— Как это понимать?
— Дайте возможность французам выбрать себе самолет, на котором они захотят летать. Тогда будем знать, какая потребуется специальная литература.
— Дельное предложение. Завтра же устроим нашим гостям выставку всей имеющейся у нас техники. Смотрины, так сказать.
Когда Друзенков сообщил об этом «нормандцам», они обрадованно, как дети, бросились в пляс, начали петь.
Их можно было понять: боевой самолет — единственное, чем могли они утешиться в данной ситуации.
Утром французские летчики и механики, одетые в добротное зимнее обмундирование, с замирающими от волнения сердцами проследовали на аэродром. Их взорам предстали три советских истребителя Як-1.