Насыпь невысокая, к счастью. Некоторые вагоны только сошли с рельсов, другие свалились на бок тут же рядом. Видимо, скорость перед крушением была невелика. Паровоз неподвижно застыл метрах в трехстах. Там его накрыли при попытке уйти после крушения. Рядом с вагонами на лугу лежит десяток неподвижных фигур. Это те, что выбрались, но потеряли сознание и так остались лежать. Некоторые умерли за эти часы…. Дальше от путей, среди редких кустов полосы отчуждения и зеленого барьера, разбросаны раненые, пытающиеся двигаться, ожившие при виде нас, кричащие и стонущие. Еще дальше, во ржи, – лежащие и сидящие фигуры. Они тоже кричат, не разобрать слов, далеко. Что делать? Кому помогать? Как? Быстро нужно прикинуть. Время позднее – скоро сумерки… Самолеты-разведчики летают, и со стороны станции слышны взрывы. Дым на горизонте всюду.
Первое – нужно собирать в одно место, чтобы вывозить… Выбрать такое место, чтобы укрытие… И дорога. Осматриваемся – вон там, недалеко от головных вагонов, лощинка луга, кусты уходят между полосами ржи в сторону от насыпи. От дороги недалеко – по полю можно проехать. Бежим туда с Канским – да, место подходит.
– Товарищи! Собирайтесь, кто может, поближе к кустам! Отсюда будем вывозить в госпиталь!
Послал двух санитаров – помогать тем, которые могут двигаться. Канского, Тамару и еще двух носильщиков взял с собой – оказывать помощь.
Пошли к полосе около вагонов – выбирать живых среди мертвых. На вагоны стараюсь не смотреть – там просто жуткие картины. Парень с разбитой головой. Видимо, просто выпал из вагона. Смотрю – пульса нет, дыхания нет. Мертв. Еще один «черепник» – без сознания, но дышит.
– Несите!
Унесли. Еще дальше – раненый с шиной Дитерихса, [6] странно подвернутой под себя, сломанной. Черное пятно под ним – кровь впиталась в песок, не растеклась. Глаза открыты.
– Живой?
– Пи-и-ить…
Пульса почти нет. Шок. Помню наизусть слова Пирогова: «С оторванной ногой или рукой лежит окоченелый на перевязочном пункте неподвижно; но не кричит, не жалуется, не принимает ни в чем участия; тело холодное, лицо бледное, как у трупа; взгляд неподвижен и обращен вдаль, пульс, как нитка, едва заметен под пальцами, с частыми перемежками…»
– Тамара, введи кубик морфия. Коля, укладывай с ребятами на носилки и несите на место сбора… Осторожнее!
Иду дальше, к следующей фигуре. Лежит, скорчившись, на боку. Обе ноги – в шинах Крамера (шина Крамера – транспортная проволочная шина для иммобилизации [5] плеча, предплечья, голени), до колена. Тоже живой. Двинуться не может, нет сил. Опять шок. Странно.
– Доктор, в живот меня ранило… когда бомбили… силы потерял… выполз, а дальше – нет.
Понятно. Скомандовал: и этого нести, («Придется оперировать живот, лапаротомию делать… если доживет»). А когда ее делать? Вон их сколько… Законы военной хирургии: объем помощи – от обстановки. Так, чтобы максимум общей пользы. Это значит: если много раненых – не делать сложных и длительных операций. Помогать тем, кому помощь возможна и эффективна… Жесткие законы. А как иначе?
Еще несколько живых, шоковых, несколько уже умерших… Вижу, как к месту сбора сползаются те, кто может передвигаться. Санитары ведут хромых… Коля с Тамарой вводят морфий, укладывают на носилки, подбинтовывают повязки, накладывают новые… Бинты уже к концу подходят… Не рассчитали. Нужно еще сносить к месту сбора тех, кого мы обработали.
– Николай Михайлович! Смотрите – машины идут…
Выпрямляюсь – да, замечательно! Идут три санитарные полуторки и эмка. Видимо, начальство из ПЭПа едет. И помощь! Побежал им навстречу, машу рукой – сюда подъезжать… Из эмки вышли главный хирург Бочаров и еще незнакомые врачи со шпалами. В санитарках – медицина, носилки. Докладываю. Слушает внимательно и не торопит… Похвалил скупо:
– Правильно делаете. Здесь товарищи из других ППГ… Они возьмут на себя самых тяжелых… Потом дал инструкции, кому что и где делать. Четкие, исчерпывающие. Молодец, настоящий хирург!
Поразительно, что может сделать страх. Вот лежит сержант с двумя шинами Дитерихса… Он совершенно без сил, голова в песке повернута в сторону – только чтобы дышать… Руки выброшены вперед, судорожно вцепились в жиденький кустик ивы… Пульс приличный, только частит. Повернули его на спину. Глаза вытаращенные, дикие. Хрипит:
– Везите скорее… скорее. Он опять прилетит… всех уничтожит… три раза… три раза заходил…
Успокаиваю. Морфий ввели прямо в вену. Размяк. Глаза закрыл.
– Как же ты уполз так далеко?
– Уползешь… смерть-то, она… страшная…
Примерно каждый пятый ранен вторично, при бомбежке. Одни завязали себе раны чем попало, другие не смогли – не умели или нечем.
Большинство в одних гимнастерках и брюках с разрезанными штанинами… Многие без обуви. Документы не у всех. Наша машина вернулась быстро. Приехало много народа – Чернов, Зоя, политрук Шишкин. Женщин-врачей, говорят, начальник не пустил: «Здесь обрабатывайте – больше пользы». Привезли все необходимое – воду, перевязочные пакеты, шины. Из других госпиталей тоже машины приехали. Большинство раненых – тяжелые. Были, говорят, и ходячие, но они поплелись вдоль полотна в сторону Сухиничей.
Мы едем домой с последней машиной, когда совсем стемнело. Везем последних раненых. Кажется, обшарили всю площадь, по обе стороны полотна. Некоторые уползли – почти за километр от дороги. Мертвых не собирали. Тяжело на душе из-за этого, но что же делать? Нужно думать о живых. Если бы сносить трупы или даже документы собирать – не хватило бы времени дотемна живых увезти. Утешаем себя тем, что завтра жители из соседних деревень похоронят или, может быть, боевые части…
* * *
В школе работа на полном ходу. Всех легкораненых вывели на улицу и в землянки, на носилках разложили и усадили вновь прибывших, более тяжелых. Оказалось, что привезли почти сто человек. Очень осложнилось наше положение в связи с этими ранеными. Хаминов даже проворчал, когда я пришел:
– Не мог еще побольше привезти? Есть другие, машинные госпитали… Ладно, ладно, не задирайся…
Это он увидел, что я сейчас взорвусь. Я ведь вспыльчив. Но твердо знаю – в пределах. Могу сдержаться. Сейчас – следовало нагрубить. Он отступил. Ну, и хорошо.
– Я должен заняться ранеными. Некоторых придется оперировать… Так что ты на меня не надейся при формировании рот и команд. Возьми Чернова за главного над ходячими…
Началась работа. Примерно так я ее представлял по «Указаниям». Сначала полагается сортировка. Мы с Любовью Владимировной прошлись по палатам и бегло осмотрели и опросили раненых. Жетонов, правда, не раздали, но списки очередности составили – набралось около 40 человек, которых следовало обязательно посмотреть…
Теперь – в перевязочную. Перевязывают три врача – Лина, Лиза, Ковальская. Я оперирую, если нужно. Тамара обеспечивает наркоз. Вот они – настоящие раненые! Как жаль, что нет времени, я бы сделал им обработки!.. («Опять хвастаешь!») Но я знаю, как надо, и сумею! Вот положили на стол солдата с огнестрельным переломом плеча и повреждением артерии. Много крови потерял – переливание бы нужно, а у нас нет.
– Отнимать руку нужно, товарищ. Главные жилы перебиты.
– Что вы, доктор! Куда я без руки! На бабины хлеба?
– Все понимаю, но ничего не сделать. Смотри – мертвая она.
Синяя, не чувствует, и пальцы не работают. Подвигай пальцами! Он пытается двигать, и, странное дело, ему кажется, что может… Долго приходится уговаривать. Последний довод:
– С такой рукой тебя на эвакуацию нельзя направить. Заражение крови будет в дороге. Придется здесь оставить, в местную больницу отдадим.
– Немцам, значит?
– А что делать? Если не веришь и понять не хочешь.
– Режь, черт с тобой!
Делаю свою первую военную ампутацию. «Усечение по месту ранения». Осколок прошел в средней трети. Жгут, циркулярный разрез до кости большим ампутационным ножом. (Страшный нож, если незнающему показать!) После этого рука отвалилась по перелому. Щипцами держит ассистент торчащий неровный конец плечевой кости, и я отпиливаю его пилой. Перевязываю главные сосуды, усекаю нерв…