Убитая стыдом, Кейт опустила лицо в ладони.

— Прости, — прошептала она.

— Тебе не в чем извиняться передо мною.

— Мне жаль, что ты вынесла столько страданий. Я…

Кто и как способен возместить муки, пережитые Ррру-иф? Как можно приговаривать к смерти ее, когда на самом деле виноваты люди, которые убивали родных девочки, сделали ее рабой… продавали и покупали ее? Где суд, который вынесет справедливый приговор?

Возрожденный освободит рабов, вспомнила Кейт. Он принесет с собой мир, справедливость, залечит раны Ррру-иф.

— Мне жаль, что ты столько претерпела и в итоге оказалась виноватой. — Кейт встала и опустила руку на плечо Ррру-иф. — Но теперь все переменится. Все будет иначе.

Ри метался по палубе — вперед, назад, снова вперед — и не желал ни с кем говорить. Она была впереди, далеко впереди него, и уже приближалась к цели.

К губам его прикоснулась соленая пена — Ри посмотрел на море. Облака затягивали южный горизонт, и черная полоска казалась в этот миг далеким горным хребтом. Солнце склонялось к западному окоему. Стая китов, провожавшая «Сокровище ветра» почти два дня, после полудня либо утомилась от игры, либо утратила интерес к людям и их кораблю… а может быть, морские гиганты просто отвлеклись, заметив аппетитный косяк рыбы. В любом случае они куда-то ушли, и весь остаток дня Ри не видел в океане ничего живого.

Капитан сказал, что такие облака предвещают беду, развернул корабль носом на север и приказал прибавить парусов. Быть может, подобные меры сулили безопасность, однако они уносили Ри далеко от Кейт.

Он терял терпение. Он устал ожидать, устал от белесых волн… он устал желать ее, не получая. Кейт была подобна наркотику, и чем дольше он был разлучен с нею, тем сильнее становилась похоть.

Засев в своей каюте, Валард и Янф играли в кверист, Джейм корпел над очередной длинной записью в дневнике; Карил же взял в руки гуитарру, сочиняя очередную печальную любовную песенку — из тех, которыми заманивал женщин в свою постель. Лишь Трев находился на палубе после вечерней трапезы, однако держался поодаль, безмолвно наблюдая за Ри.

Сперва вперед, а потом назад. Недавно картины, которые он видел глазами Кейт, переменились. А сегодня поздним вечером Ри увидел мужчину… почему-то показавшегося настолько знакомым, что присутствие оного в постели Кейт еще более его разъярило — из-за этого самого искусительного сходства. Они были любовниками — Кейт и этот незнакомец.

Ри были известны все потребности Карнеи, собственные он подавлял чарами — огромной ценой. Подступавшую похоть он одолевал с помощью заклинаний — но при этом пылал изнутри, страдал от ужасных припадков ярости, доводящих до слепоты, головных болей, и Трансформация приходила к нему быстрее и мучительнее. Тем не менее он не покорялся похоти и потому не сумел представить своей матери с полдюжины незаконных отпрысков, когда она потребовала от него занять место отца.

Кейт очевидным образом не была знакома с магией Волков. И с заклинанием, способным подавить похоть. Она не могла обуздать желания Карнеи.

Ри это безразлично.

Она предназначена ему. Он объявил ее своей, пометив своими чарами; Кейт просто не могла принадлежать другому мужчине. Но, закрывая глаза той ночью, он увидел, как она ласкает этого незнакомца, целует его, занимается с ним любовью, и поклялся себе: настигнув Кейт и объявив ее своей, он вырвет сердце этого незнакомца и раздавит его в собственной ладони.

Даня зашевелилась во сне и вскрикнула, пробудившись от этого вскрика. Еще один кошмар, новое возвращение брошенной своей же Семьей узницы в темницу Сабиров на пытки и муки. Пробуждение оказалось ничем не лучше, ибо кошмар остался в ночи, а реальность вновь протянула к ней несчетные, назойливые щупальца. Невидимые глаза следили за ней; невидимые незнакомцы проникали внутрь нее и ласкали дитя, которое она носила. Эти незнакомцы сулили ей ложь: любовь, безопасность, спокойствие, заботу, сочувствие, радость. Она отгоняла тех, кто пытался удушить ее лживыми утешениями, но не могла отгородить от них своего незаконного ребенка.

Их присутствие не прекращалось целыми днями. Она просто не могла выносить его. Ей хотелось кричать, ломать все вокруг, избить кого-нибудь — но, как и прежде, она была бессильна. Даня поежилась под меховой одеждой, но не от холода.

Тихо, дитя, промолвил Луэркас. Тихо. Страх не поможет тебе и ничего не изменит. Пусть пользуются, не трать свои силы на напрасное сопротивление. Настанет и твой час. А теперь вставай, пойдем со мной — я покажу тебе нечто удивительное.

— А какое это имеет отношение ко мне? — спросила она.

Тихо. Об этом не здесь и не теперь. Довольствуйся тем, что они не причиняют тебе боли. Скоро мы поговорим с тобой о том, кто они и чего хотят. Скоро. А пока пойдем. Пока есть еще время, пойдем.

Луэркас не понимал, что эти постоянные прикосновения ощущаются ею как насилие. Он говорил, будто причиной его смерти послужило нечто подобное происшедшему с ней… однако он уговаривал ее уступить, прекратить сопротивление, а это означало, что на самом деле он уже ничего не помнит.

Тем не менее лучше хоть что-нибудь делать, чем лежать во тьме и терпеть бесконечные прикосновения незнакомцев. Даня встала, и балахон сполз на пол. Она натянула меховые штаны, которые сшила для нее Тейайейи, жена хозяина, и переделанную специально для нее меховую куртку — подарок женщин из соседнего дома, — прятавшую шипы на ее хребте и суставах, подчеркивая возмутительное уродство. Потом Даня надела выложенные соломой сапоги — они согревали ноги, но оставляли на виду ее когти. Она прислушалась… Тейайейи, Гоерг и их дети мирно спали на сеновале, и Даня неслышно поползла по коридору, шедшему от большой комнаты, в которой она жила, к выходу. Хозяева спали чутко, и хотя они никогда не задавали ей вопросов, Даня считала своим долгом предоставлять им объяснения собственных поступков и передвижений — на все еще ломаном карганезийском.

Снаружи по-прежнему царила долгая ночь и арктическая зима. Низкие злобные звезды сияли холодным светом. Снег скрипел под плоскими кожаными каблуками ее сапог, ему вторило лишь завывание ветра на далеких сугробах.

Иди по главной дороге. Спустись к реке. А когда дойдешь до нее, переберись на другой берег и поверни направо вдоль утесов.

Она уже успела довольно хорошо ознакомиться с местностью. Нужно было хоть чем-нибудь заняться, и она предложила свои услуги деревенским жителям… Через несколько дней, с опаской, карганезийские женщины попросили ее вместе с ними носить припасы из далеких потайных складов в подземные дома. Она согласилась, и нагруженная пищей процессия уже возвращалась в деревню, когда на женщин набросилась стая лоррагов.

Звери эти, точнее Шрамоносные чудовища, прежде — до изувечившей их Войны Чародеев — были, наверное, медведями или волками, а может, и кроликами. Они рыли себе норы под снегом — и там, где такое было возможно, и там, где этого нельзя было даже заподозрить, и разгуливали по насту на четырех широких лапах, почти незаметные в своих плотных белых зимних шубах. Жуткие были звери, куда страшнее и коварнее волков — правда, чуточку поменьше, постройнее, побыстрее и покрепче. Четверо лоррагов, вынырнувших из проделанных под снегом ходов, ничем не предупредили о своем появлении и, не окажись здесь Даня с ее клыками и когтями, погибла бы не одна карганезийская женщина.

Спасение женщин — как, впрочем, и то, что селение не потеряло ни крохи еды, — помогло Дане снискать всеобщее доверие и благодарность. Теперь уже никого не смущало, что она покрыта Шрамами, не похожими на их собственные. Она стала участвовать во всех походах за провиантом; ее начали приглашать на обработку шкур и шитье, хотя Данины руки не были способны удержать крошечную костяную иголку или вставить в ушко тонкую жилку. Физическое сложение ее теперь более соответствовало занятиям охотой, и посему мужчины-карганы всегда рады были взять свою гостью с собой. Она обладала более острым обонянием и на коротких дистанциях успевала перехватить дичь, которая вполне могла бы уйти от хозяев здешних мест. Присутствие Дани положительно сказалось на благосостоянии поселка, и карганы, в свою очередь, были очень признательны ей. Женщины приносили ей подарки, старшие приглашали на советы. Ее приняли в племя, совершив положенный ритуал в дымовой хижине, и юноши, коим рано было ходить на охоту, вместе со стариками и искалеченными на охоте обновляли для нее заброшенный дом, как делали это для взрослых детей, остававшихся жить в деревне.