Это не ускользнуло от Федора — некоторая озабоченность молодой женщины, — и это обычно нравится мужчинам свободным и раздражает мужчин несвободных, если на них распространяется внимание таких женщин. И несвободного мужчину на самом деле раздражает не то, что женщина проявляет к нему интерес, а то, что он не свободен, и это всегда так, потому что состояние “несвободы” не свойственно мужчине от природы.

Но когда встречаются свободный мужчина и женщина, проявляющая интерес вообще к мужчинам, это всегда приводит к возникновению романтических отношений. У Федора и Нины была именно такая ситуация, и оба это почувствовали по тому волнению, которое давало о себе знать. Оно прорывалось через трепетность интонаций, и это сразу находило отклик.

Пока Федор и Нина обменивались общими фразами, в комнату вошел Владимир и предложил всем пройти в гостиную, где уже был накрыт стол. Видно было, что хозяева еще кого-то ждут.

— Я знаю, что вы были в Португалии, — начала непринужденно Нина. — Как вам понравились португальские женщины?

Федор почти не слушал, что говорит Нина, он был полностью поглощен тем, что он хочет сейчас узнать об этой женщине, и он, чтобы прекратить этот ему не нужный разговор, ответил стандартно:

— Наши значительно интереснее, — и сразу перешел в атаку. — А вы работаете референтом у Николаева давно?

Нина была немного удивлена этим, как ей показалось, неуместным вопросом. Она из этических соображений не любила рассказывать о своей службе, а Федор чувствовал, что главный интерес для него состоит в ее работе. Как только она для себя поняла это, она как будто утратила интерес к Федору. Это было защитной реакцией от ненужных ей деловых отношений, и словно кто-то, а не она сама, ответил:

— А что? Разве это для вас важно — знать, где работает женщина? — Она смотрела в глаза Федору.

Едва Федор почувствовал, что повел себя неверно, тоже как будто кто-то, а не он сам, ответил:

— Для меня важно знать о вас все. И если говорить честно, если бы вы не были помощником Николаева, я бы не задал этого вопроса. — Федор пошел на провокацию.

Нина почувствовала, что ей предоставлена возможность продемонстрировать свой ум:

— Мне очень жаль, что именно это для вас интересно. Я всегда считала, что место работы женщины не интересно для настоящих мужчин, — она хотела обуздать Федора и ждала его ответа, чтобы продолжить эту словесную игру.

— Мне кажется, что вы очень гордитесь тем, что вращаетесь в таких сферах, которые интересны таким простым смертным, как я. — Федор вошел во вкус и испытывал удовольствие от того, как поворачивается эта тема.

Нина чувствовала, что ее загоняют в угол.

— Да, я очень этим горжусь, и даже перед таким “простым”, каким вы хотите выглядеть, но скажу честно, мне бы не хотелось думать, что мужчины мной интересуются только с такой точки зрения.

Федор смотрел ей в глаза, и это ее искреннее признание тронуло его душу.

— Ну что вы, что вы, я, конечно, вами интересуюсь как женщиной для меня интересной, — он специально сказал “интересной”, чтобы не окончательно сдавать позиции, ведь то, что она помощник депутата, тоже входило в понятие “интересная”. На этом разговор прервался.

В гостиную вошла пара — мужчина маленького роста с очень молоденькой девушкой в очках. Казалось, девушка выше мужчины на целую голову. Владимир подошел к Федору.

— Знакомься. Тенгиз Мурадишвили, он директор известного тебе холдинга “Меридиан”, с дочерью Тамарой. Они прямо с самолета.

Федор протянул руку Тенгизу.

— Федор Иванович. Владимир, — обратился Федор к Владимиру, — как ты меня представишь?

Владимир улыбнулся и обратился к Тенгизу:

— Мой шеф, Федор Иванович.

Владимир сделал знак Федору, и они отошли в сторону.

— Помнишь, я тебе рассказывал о человеке, которому удалось выйти сухим из воды после всех этих бесконечных историй с легализацией денег за границей. Это он. Обрати внимание — в нашем деле он может быть нам полезен. У него связи везде, и очень крутые.

Федор посмотрел на Тенгиза, и первое впечатление о нем как о простом и непосредственном человеке сразу сменилось на другое, пока им не формулируемое, но другое. Федор отметил про себя, что информация, плохая или хорошая, кардинально меняет взгляд на человека, отчего всегда приятно общаться с людьми, о которых мало что знаешь, когда есть возможность оценить его так, как тебе это видится, а не подпадать под уже устоявшееся мнение. “Только непосредственный взгляд верен”, — подумал про себя Федор.

Все сели за стол, и разговор сразу перешел на актуальную для всех тему налогов. Тут же образовались два лагеря: одни считали, что идет наступление на нелегалов, другие считали, что ничего подобного нет. Федор молчал, он чувствовал себя еще среди тех, кого преследуют, — ведь его официально не предупредили, что к нему нет претензий, — и он не имел своего мнения, но внутри он чувствовал себя пострадавшим от ужесточения мер. Чтобы не углубляться в разговор, Федор обратился к Нине:

— Как вам шампанское?

— Это брют, но я слышала, так говорят французы, что наше шампанское ничего не имеет общего с настоящим шампанским. А мне наше нравится, — она посмотрела на Федора, и оба поняли, что говорят для приличия, что они друг другу нравятся, и оба рассмеялись.

— Вас не интересует политика? — сказал Тенгиз, не зная, как привлечь внимание гостей к себе.

— Нет, — весело ответил Федор. На него после шампанского нашло игривое настроение, — меня интересует политика в той мере, в какой моя жизнь может от нее зависеть. Скажу честно, политика — дело важное и тонкое, а взгляд на нее всегда субъективен.

Федор замолчал, думая о своем.

— Вы меня заинтересовали такой формулировкой. Я думал, вы будете повторять навязшее в зубах: политика — дело грязное.

Тенгиз своими выразительными глазами буравил Федора. Этот человек был не его круга, а это всегда интересно. Федор откликнулся на его замечание:

— С возрастом многие вещи воспринимаются по-другому. Вы помните, что творилось в первые годы перестройки? Эти ларьки, песни в метро, очереди за сигаретами, всякие объединения, информация захлестывала, — он остановился, и тут Нину как прорвало:

— Это был какой-то кошмар, цунами, все сметающее. Наш институт просто исчез, как тысячи других. Я оказалась без работы.

Нина замолчала, и сцены из ее прошлой жизни замелькали перед глазами, и почему-то ей вспомнилось, как мама ей покупала дорогой букет из гладиолусов к первому сентября, как перед этим сидела неделю за машинкой — шила новые белый и черный передники из сатина, и всегда они спорили о форме крылышек, как потом она пришивала белоснежные воротнички швом вперед иголкой, как их обучали на уроках домоводства. И что-то больно кольнуло ее в сердце, когда вспоминала, какой скромный завтрак брала в школу: хлеб с маслом, когда у других были бутерброды с копченой колбасой и яблоко, — денег в семье всегда не хватало. И сейчас, сидя перед роскошно накрытым столом, она ощущала, что все это ее волнует не отстраненно, а как что-то для нее имеющее значение. Все это серьезное отношение к мелочам еще в ней оставалось, и пока она еще только входила в богатую другую новую жизнь, и мужчина должен был соответствовать ее внутреннему представлению об этой жизни, и то, что она всегда видела в перспективе квартиру, обставленную новой современной дорогой мебелью, — все это подтверждало ее мнение о себе как о женщине современной. Она не знала, что ее “современность” была категорией вневременной, и в любую эпоху женщина средняя “современна” в том смысле, что “бидермаер”, о существовании которого она не подозревает, всегда будет ее стилем и она не будет знать, что это название произошло от псевдонима нескольких немецких поэтов, писавших в буржуазном стиле. Это будет знать другая женщина, которую назовут “интеллигентка”, а вот Нина, всю жизнь проработавшая где-то при власти, принадлежала по своим внутренним устремлениям к нарождавшейся буржуазии, называющейся средним классом, а мечта ее была попасть в жены к “новому русскому”. И Федор точно был таким, казалось Нине.