В первый же день каникул отец сказал мне:

— Сегодня поедем в деревню к дедушке. Я взял отпуск на три дня.

У меня дух захватило от радости, но я спросил, притворившись равнодушным:

— А потом в лагерь?

— На все лето поедешь! — упрямо и зло сказал отец и добавил, наверно, подумав, что мне неохота в деревню. — Посмотри, на кого ты похож. Я в твои годы был в два раза выше. А лицо? Бледное, как черт знает что. Стыдно деду показываться. Чахлое ты дитя города. Кибернетические кружки и книжки, которые ты глотаешь, сделают тебя к тридцати годам стариком. Да! Да! Не улыбайся! С лысиной и одышкой. А там — инфаркт. И что дальше? Калека. И никакой от тебя пользы и радости ни людям, ни этой же кибернетике, ни самому тебе…

Отец еще что-то говорил насчет здорового тела и духа, а я смотрел на себя в зеркало и думал: «Ну, маленький, ну, бледный, ну, узкоплечий. Ну и что? Главное в человеке — мозги. А они у меня хорошо работают. Это все говорят. И лучше уж я буду я, а не Булкин — чемпион школы по боксу. Из-за этого бокса у него голова плохо работает по физике».

— Если тебя не заставишь — ты целый день будешь ходить голодный. Ты есть разучился! Ты бы о нас подумал! — крикнул отец.

— Скоро изобретут питательные таблетки. Правда, сначала для астронавтов, а потом для нас, чтобы не теряли время на еду, — сказал я.

— Дед тебя там поставит на ноги. И не бери ты с собой книжки! — сказал отец так умоляюще, как будто книжки были страшным ядом, подтачивающим мое здоровье. — Ты уже перевыполнил план по чтению на тысячу процентов.

— В книжках заключена информация, — сказал я, — она оседает в памяти, а потом всплывает. Чем больше я прочту сейчас, тем меньше времени потрачу в будущем.

— А не лопнет твоя голова от информации? — спросил отец, закипая. — И почему моя и мамина информация не оседает в твоей голове и не всплывает? Может быть, это плохая информация, когда тебе пользы желают? А?

— Информация не бывает плохой. Она бывает неверной, — вежливо, чтобы не заводить отца, ответил я.

— Значит, она неверная?

— По-моему, да, — сказал я.

— Иногда мне кажется, что я разговариваю с роботом, — задумчиво сказал отец. — Надо бы с самого начала водить тебя на мороз и заставлять работать. Фрукт парниковый!

— Человека нельзя насильно программировать. К сожалению, он пока что еще не робот, — заметил я.

— Короче говоря, никаких книжек! — потребовал отец. — Дай слово!

— Зачем слово? Я сам решил ничего не читать летом. Я же не маленький уже. Я уже са-мо-о-бу-ча-ю-щий-ся! Не могу же я себя правильно запрограммировать, а поступить лживо. Это недостойно человека. Я уже не говорю о роботе, — заявил я.

— Значит, ты совсем стал роботом? Самообучающимся, говоришь? Значит, обучать тебя уже никто не может? — Тут отец взорвался. — Простите, а высечь вас могут, если мое программирование не действует?

— Могут, — сказал я тихо. — Но это — нелепо. К примеру, тебе показалось, что электронная машина ошиблась, а ты по ней от злости — кувалдой!.. Полупроводники разбиты, реле разломаны. Нельзя и нелепо. Вот тебя бил дедушка?

— Ну, не то чтобы бил… так, крепко за грудки потряс. Он хотел сделать меня ветеринаром, а я не хотел и не стал, — признался отец.

— Вот видишь! Он потряс за грудки, и у тебя в голове что-то стряслось. И ты не стал ветеринаром, — схитрил я, и отец попался на удочку.

— Зато я стал модельщиком! Понял? Со мной академики советуются. Нет таких машин, чтобы умней моих рук были!

— Нет — значит будут, — сказал я. — Наши возможности безграничны. Подумаешь — модели из дерева! Мы скоро научим машины моделировать чувства!

Отец задумчиво посмотрел на свои руки, подобрел и спокойно сказал мне:

— Дурак.

— Значит, ты тоже был самообучающимся, если сам не послушал дедушку? — спросил я.

— Не путай, не путай! Мне было тогда восемнадцать. И я не ошибся. И вообще: вещи ты будешь собирать, самообучающийся?

— Да, — сказал я.

— Ну, спасибо. Как-то полегче стало, — сказал отец.

— Можно я возьму в деревню пластинки и проигрыватель? — спросил я.

— Зачем? — насторожился отец. — Ты же презираешь «симфонии» и «дрыгалки»?

«Дрыгалками» я называл джазовые пластинки.

— Мне нужно провести небольшой опыт. Я хочу убедиться в том, что одна биологическая загадка действительно существует.

— А отдых?!

— Проведение любопытного опыта и будет отдыхом. У меня же голова на плечах. А в ней — мозг. Что же ему простаивать? Знаешь, во что обходится простой электронной машины? И потом, я даже не буду слушать музыку. Она мне нужна только для опыта.

Отец брезгливо посмотрел на меня и задумался.

— Ладно, бери проигрыватель. Физик ты.

— От лирика слышу, — радостно парировал я.

Днем, когда отец ушел за билетами, я быстро сложил в рюкзак вещи и взялся за подготовку самых главных деталей своего плана — пластинок.

Мне нужно было взять с собой симфонии и джазовую музыку. Потому что недавно в старом номере журнала «Знание — сила» я прочитал заметку о влиянии музыки на рост растений.

Оказалось, что после порций джазовой музыки опытные растения вытянулись намного больше, чем растения, получившие порции «симфоний».

Я подумал, что если результат опытов не случаен, а это и должны были доказать мои опыты, то какие откроются возможности!

Десятки фантастических проектов замелькали у меня в голове и дух захватило от радости, когда отец сказал: «Поедешь на все лето».

«И вообще, не из-за того ли я такой маленький, что отец каждый вечер после работы заводит симфонии?»

Я положил наугад несколько пластинок на дно чемодана, подумав при этом: «Какая все-таки это глупая часть человечества! Композитор Бетховен, например, выдумал симфонию. Ну, ладно. Слушал бы ее сам, а он ведь отрывал от дела целый оркестр. Человек пятьдесят! А сколько людей сидело в зале и, вместо того чтобы изобретать самолет или пароход, смотрело, как дирижер машет своей дурацкой палочкой, и слушало пиликанье.

Вот и жили люди столько веков без умных машин из-за всякой музыки и прочего искусства. Небось композиторам не попадало от средневековья, а изобретателей и астрономов сжигали на кострах».

Я с отвращением кинул в чемодан три долгоиграющих джазовых пластинки. «Куда ни шло задумчиво слушать симфонии, но специально ехать в танцзал и целые вечера убивать на дрыганье ногами!.. Вот так же, наверное, согревались дикари и не догадывались, что лучше сесть, подумать и открыть огонь. Хватит! Пора поставить музыку, вернее, звуковые колебания, на пользу людям. А то еще пять веков будем топтаться на месте, вместо того чтобы осваивать другие планеты!!!»

Поверх пластинок я положил кое-какие инструменты и большой моток провода в прозрачной изоляции.

Банку с проросшим горохом для опытов я решил нести в руках, чтобы горошинки не задохнулись в чемодане.

Светло-желтые и зеленоватые с белыми язычками ростков они разбухли на влажной вате в запотевшей изнутри банке, и я с волнением рассматривал их на солнце…

Как только поезд тронулся, отец сказал:

— Люблю стук колес… Добрая музыка… Всегда она меня убаюкивает, — и уснул.

А я подумал: «Действительно. Как трудно по ночам машинистам, когда их убаюкивает стук колес, не спать и смотреть вперед…» — и тоже уснул.

Нас разбудил проводник. Справа за окном вагона была сплошная темень, а слева розовело, мелькали столбы и деревья, как будто поезд мчался по самой границе дня и ночи.

Я первый спрыгнул с подножки, а отец, уже на ходу, за мной, потому что на нашей станции поезд стоял всего одну минуту.