– Ты меня не попрекай поступками, – начал заводиться Якун. – Я пытаюсь его спасти от колдуна вашего! Может, вы нас извести хотите по одному!

– В своем ли ты уме, купец, что такие речи мне в глаза бросаешь? – поднялся с лавки, стоящей в углу, Петр. – Не по своей ли воле вы к нам пришли, а потом помощи лекаря нашего попросили?

– Вот так вы и заманиваете путников, а потом режете их, как скот! – Слюна с ощерившегося в гримасе взбесившегося купца стала брызгать во все стороны. – Вон Онуфрия со всеми его людишками порешили в ночи, дабы ушкуем и рухлядью его завла…

Тяжелый кулак отодвинувшегося назад Кузьмы обрушился на затылок Якуна, заставив его щелкнуть зубами и медленно осесть на пол. Петр, уже положивший руку на изголовье меча, жестом остановил Пычея, начавшего заходить за спины новгородцам.

– Прощения прошу у вас всех за речи товарища моего, – прервал установившуюся тишину Кузьма, потирая ушибленный кулак. – Дурнем был, дурнем и помрет… Мало ли какие слухи ветер разносит, не стоит все так на веру принимать.

– И ты меня послушай, купец, – насупился Петр. – Догадываемся мы, зачем вы пришли. Не спорь со мной! Не малые дети тут перед тобой собрались… Утром отведу тебя к новгородцу, которого пощадили мы, – сам с ним потолкуешь, один на один, без послухов. Есть тут избушка одна недалече, плотники ее как раз достроили, вот туда его и приведут… Одно тебе скажу: не купец тот Онуфрий был, а тать, законы людские попирающий. Даже если бы не первый он на воеводу нашего поднял руку и язык свой поганый, то все одно с него за обиду спросили бы. Мальцов наших он силой держал у себя на ушкуе, измываясь над ними. А дети у нас… Под стрелы половецкие бабы наши вставали, дабы их защитить, не разбирая – своих прикрывают или соседских. Неужто после такого отдать чад наших зверю дикому в человеческом обличии на растерзание? Как потом смотреть в глаза матерям их? Так что выслушай сначала того новгородца – и тогда уж суди, как ты поступил бы на нашем месте…

– Спаси тебя бог за то, что на речи Якуна гневу не поддался и меч не вынул, э… воевода.

– За него я покамест, будет сам скоро. И еще одно. Людишек черемисских видел? Так вот, это вои кугуза ветлужского. Так что с князем будете дело иметь, если глупость какую замыслите, а мы не остановим вовремя.

– Пока я за воев наших в ответе, не будет тебе от нас никакого ущерба. А еще про Захария я хотел спросить лекаря вашего…

– Спрашивай, – кивнул головой Петр, отходя в сторону.

– Верно ли, что не пойдет лечение ядом этим поперек Божьего соизволения? Ведь смертушка наша лишь его промыслом приходит…

– Видимо, непонятно я объяснил, либо ты не так слушал, Кузьма, – хмыкнул Вячеслав. – Мы все из одних веществ состоим – что растения, что скотина, что люди. В том же Писании как сказано: «Из праха ты взят и в прах возвратишься…» Важно только с этим прахом не переусердствовать, когда лечить будем.

– Ну, сызнова не все понял, но раз в Писании сказано, так лечи Захария, – махнул рукой купец. – На себя грех возьму, коли преставится. Мне он поближе был, чем дурню этому. – Кузьма поддел носком сапога руку товарища, все еще лежащего без памяти.

– Крепок у тебя кулак, купец, – хмыкнул Петр. – Как бы не помер он: опять ведь слухи про нас пойдут. Заберешь своего языкастого земляка или лекарю оставишь?

– Заберу, оклемается.

– Ну, тебе виднее. По мне, таким ударом и быка свалить можно.

– Не, не свалю, – помотал головой Кузьма. – Но кулак мой на голове не раз испытан, так что к утру очухается. Гхм… я вот спрос имею еще. Нельзя ли все-таки расторговаться нам тут у вас, на пажити? Начал было Захарий про сукно говорить… А у нас и нитки с иголками есть, и другой всячины навалом.

– Я лишь рад тому буду, – согласился Петр, опять усаживаясь на лавку и приглашая собеседника устраиваться напротив. – Да и у нас будет что тебе предложить. Надеюсь, вои ваши от похлебки мясной и хлеба прямо из печи не откажутся? А нашим бабам хоть малый, да прибыток. Охотиться окрест мы вас все одно не пустим, а брюхо набивать чем-то надо, так? Будет и еще кое-что на продажу у нас… А клич по весям я нынче же брошу: страда закончилась, и для торга самое время. Да и приятнее это, чем головы друг другу сносить, так?

– Знамо дело… А поселение тут не одно, значит, стоит? Тогда место доброе мы нашли, дабы прибыток торговый поиметь.

– Поглядим, как дела пойдут… Вот только прошу тебя, Христа ради, не бродите в округе – держи своих воев в узде. Мои церемониться не будут. Других же недужных с нашими людьми сюда посылай. Кхм… А пока лекарь болезного Захария пользовать начнет, может, поснедаем чего, а? Сам Вячеслав опосля к нам подсядет. Заодно под чарку меда и вести какие из Новгорода узнаем… Да не трогай ты дурного этого, Пычей, пусть полежит на полу. Ему сейчас все равно. Кликни Агафью со двора лучше, я ее упреждал насчет того, что вечерять сядем. А я сей же миг у Любима по сусекам пошвыряюсь – где-то было у него хмельное…

Стена, на которой только мгновение назад можно было рассмотреть смоляные подтеки, ходы жуков-точильщиков, извилистой дрожью проползших по поверхности бревна, и сбитые топором сучки, уходящие белеющими пятнышками вверх, вдруг подернулась масляной пленкой и расплылась. Якун прищурился, попытавшись вернуть мелкие детали, но даже такое небольшое напряжение сразу отдалось пронзительной головной болью, от которой он сразу пришел в себя.

– Никак очнулся? – прогромыхал над ухом голос, в котором еле уловимо скользнули знакомые нотки. – А мне Кузьма наказал ожидать, как ты очнешься. Федька, говорит, к хозяину твоему тебя все одно не пустят, так посиди с его товарищем, проследи, дабы он еще раз о притолоку головой не ударился!

– Где я? – Якун, превозмогая боль, сел на полатях, тянущихся вдоль стены на несколько десятков шагов. – Че было-то?

– Че-че… Сказал бы я тебе! Что, совсем ничего не помнишь?

– Бр-р-р-ра… – потряс головой Якун, после чего согнулся в рвотном спазме, наклоняясь под полати. – Смутно помню, как Захария отнесли к лекарю… О! Потравить хотел его лекаришка. Никак меня опоил чем? Где мы?

– Успокойся, все по-доброму нынче. Солнышко светит, дружинные наши погреться вылезли из избы, дозоры у ушкуев стоят. Кто-то торговлишку справляет, кто-то в состязаниях забавляется.

– Да ты что, Федька! Порежут ведь всех… Даром мы сюда такую рать гнали?

– Окстись, Якунюшка! Долбанули тебя по голове, хм… вот ты и не помнишь ничего.

– А кто долбанул?! – Якун поднялся, шатаясь, с полатей, нащупал висевшие ножны и стал судорожными движениями вытаскивать меч, который чуть вышел и застрял, не поддаваясь резким рывкам. – Они, паскуды, и напали! Поднимай дружинных! Всех вырежу… Мы с Онуфрием на одной улице жили, я его с малых лет знал. А-а-а-а… – Купец рванул посильнее, и ножны соскочили, освободив лезвие.

– Зря ты веревочку порвал, – спокойно произнес Федор, устало усаживаясь на нары. – Не пустят тебя на пажить теперь. Воевода местный у всех, кто на торг захочет выйти, оружие перевязал и воском запечатал. Вроде и не мешает, но лишний раз подумаешь, прежде чем меч из ножен тащить. Кроме того, Кузьма запретил тебе выходить. Во-первых, отлежаться после его удара надо, во-вторых…

– Так это он? Продался, душегуб?!

– Ты тут мечом не размахивай перед моим носом! Смотри-ка, правдолюбец выискался! А кто нас всех заложил перед этими, как их там… ветлужцами, а? Кто сказал причину, по которой мы тут все оказались?!

– Ты что, Федька! Белены объелся? Как это я мог?

– Как-как! А вот так! Взбеленился у них так же, как сей миг кобенишься, и выложил все как на духу! Думаешь, зачем тебя Кузьма по загривку приложил? Да чтобы не выболтал еще чего! Но и того, что было, хватило… Как потом перед ивановскими оправдываться будешь?

– Ик… – Якун побледнел и молча подошел к Федору, присаживаясь рядом. – Вот попал я… По миру ведь пустят за долги мои.

– А ты помалкивай больше и оружия не тягай! Все одно ничего не получится. Кузьма троих посылал, дабы разведали, что творится в округе. Двоих тут же привели, а третий совсем пропал… У них на опушке с луками да самострелами почти два десятка воев расположились, не скрываясь, лодья выше по течению с ратниками стоит, да черемисы около веси посменно ходят. Если тех добавить, кто на торгу стрелы кидает в болтающееся на веревке поленце, так лишь чуть-чуть меньше, чем нас, будет…