– Э… Это еще почему?

– А за погляд приятный, – ехидно ответила Улина. – Мыслю я, что ты торгуешься так долго лишь для того, чтобы лицезреть меня подольше. А за удовольствие надо платить!

– Так мне что, за взгляд на парчу мою монеты с людишек ваших спрашивать? Тоже ведь красота неописуемая!

– Не за взгляд, Федор, – покачала та головой. – Если покупатель подойдет, да вместо тебя сам твой товар нахваливать начнет, неужто ты цены не поднимешь?

– Так-то оно так, да я не товар превозношу, а красоту твою…

– Так и я не набавляю, а лишь грожусь! А могу, если не прекратишь мне зубы заговаривать!

– Ну, хватит, Федька, – вмешался Кузьма, слушавший перебранку с насупившимися бровями. – Ты, девица…

– Баба я, Кузьма, давно уже баба вдовая, правильно ты меня назвал недавно…

– Будь, по-твоему, Улина, баба так баба. Какая цена твоя? Не для торга, а по какой отдашь? Иначе развернемся и уйдем. И на прибыток свой плюнем…

– На прибыток ты свой не плюнешь, купец, – замотала головой черемиска. – Разве что припечет тебя сильно… Но цену скажу. По дюжине кун с котлов скину от моей цены, по десять с горшков и по пять со сковород. Таков мой сказ.

Федор пододвинулся к Кузьме и скороговоркой нашептал ему конечную стоимость каждого покупаемого изделия. Тот поморщился и продолжил торг:

– Еще по десятку кун скинь с каждой вещи, красна дев… Улина, и по рукам ударим.

– Лишь по пяти могу, а со сковород только по три. Но ты заберешь весь мой товар, так?

– Заберу, слово даю. А Петр пусть уж у меня покупает, – хмыкнул Кузьма в бороду.

– Вот моя в том рука, купец. – Узкая ладошка утонула в лапе торгового гостя, вызывая гул одобрения со стороны окружающей толпы.

– Так, насчет погрузки… Сколь товара мы взяли, Федька? А то мне надобно сукно свое переложить для устойчивости.

– Дык… Так покидаешь, откель ему много быть? Хоть и грозилась мне она половину ушкуя загрузить, так если на двоих делить…

– Делить, делить… – передразнил Кузьма своего напарника, тряся бородой. – Федька! Белены ли ты объелся, не вызнав, за что торговался? Вот и имей дела с таким сиволапым… Ох, Захарий, Захарий. Ну да ладно, зарубку себе поставлю на память о твоем разумении.

– Нагнись ко мне поближе, купец, – поманила новгородца пальчиком Улина. – Ухо свое мне подставь, говорю, а то не достану я до тебя!

Черемиска приблизила свои губы к нагнувшемуся Кузьме и что-то ему прошептала. Тот недоуменно отшатнулся и попросил повторить еще раз. Однако та в ответ притворно надула губки и раскинула руки, созывая начавшую было расходиться толпу.

– Эгей, люди честные, купец-то не верит моему счету! – Улина полезла за сапожок и достала оттуда выглаженный кусочек бересты. – Читай, коли умеешь. Тут все написано про товар ваш. Чего, где и сколько. Добрые люди помогли, сама-то я письму не обучена.

– Э… да не наше это письмо, хоть и похоже чем-то, – помотал головой Кузьма, который некоторое время честно пытался разглядывать вырезанные знаки, но потом отдал бересту обратно. – Это где ж ты такого грамотея нашла, что совсем невнятные резы нанес? Небось и заплатила ему? А, девонька?

– Тетка Улина, дайте мне, – вперед протиснулся паренек с огненной шевелюрой и протянул руку за записью товара.

– Э, Вышата?

– Он самый, я давно тут стою, а на бересте сам писал.

– От какой умелец выискался, – начал похихикивать Кузьма со вторившим ему Федором.

– Вместе посмеемся, дайте срок, – пробурчал Рыжий и начал зачитывать список: – Котлы большие. Всего двести восемьдесят штук, котлы…

Смех мгновенно прекратился, и Кузьма хищно подобрался:

– Сколь, говоришь, по счету котлов?

– Две сотни и еще восемь десятков, чего непонятно-то?

– Ты, малец, не дорос еще, дабы возмущение свое проявлять при старших. – Рука Кузьмы выпросталась из суконной однорядки[8], накинутой прямо на доспех, чтобы дать затрещину пацану, но тот успел юркнуть за спину черемиски.

– Погодь, Кузьма, моих мальцов обижать, – начала та недовольно поднимать голову.

– Какой он твой, если ты даже имени его не знала?!

– Какая разница – все равно мой! По делу говори, там ведь мелкого товара не меньше, чем котлов этих будет. Да и приблизительную цену я тебе назвала, или ты опять скажешь, что не расслышал?

– Кхе, – крякнул Кузьма, озадаченно хватаясь за бороду. – Ты вот что, девонька, не позорь меня перед честным людом…

– И ты не обессудь за настойчивость мою. В стороне потолкуем? – Улина пробралась через расступившуюся толпу и пошла в сторону от торга, увлекая за собой обоих купцов. Вырвавшись вперед, черемиска пружинистым шагом достигла середины пажити и остановилась перевести дух. Сердце забилось в груди в диссонанс с дыханием: каждое старалось перегнать друг друга в стремительном жизненном забеге, качая кровь по жилам и наполняя ее кислородом… Не выдержав паузы, Улина опять продолжила движение, неспешно продвигаясь к кромке леса. Постепенно взбудораженный организм успокоился, и к тому моменту, когда ее догнали купцы, лишь розовый румянец выдавал ее переживания.

– Моя оплошка, да еще какая… – прервал свою перебранку с Федором Кузьма и с возмущением добавил: – У нас, если мы сложимся с Федькой, столько монет все одно не будет. Захарий на сукно почти все серебро пустил… Разве что им возьмете? Нет? Даже если с мошной Якуна считать, то малости не хватит! Да откель столько монет у кугуза вашего, а? Он же в нищете сидит и даже без мехов! Ах ты, вот он куда их пустил, а мы-то гадали…

– Да ты не переживай, Кузьма, сговоримся мы о нехватке твоей, – промурлыкала черемиска. – От чего откажешься, то Петру пойдет. Если возьмет он по такой цене, конечно… Остальное тебе в долг запишем. Все честь по чести, на бумаге.

– Ишь ты, на бумаге… А не боишься, девонька? Законы у нас свои, моему слову поверят быстрее, чем расписке этой!

– Вчера обманул – сегодня не поверят, Кузьма. Да и вои твои – разве не видоки?

– Это мои люди, – брякнул Кузьма и напрягся, ожегшись о взгляд Федора. – Все в одном деле, Федька… Да я не о том, девонька.

– И я не о том. В следующем году приходи сызнова – будет тебе товар, с которым не стыдно в тот же Готланд пойти. И опять же в долг часть дадим.

– Да и с этим вроде незазорно идти…

– На твое усмотрение, купец. – Улина с вызовом посмотрела на Кузьму. – Но условия у нас будут для тебя на этот счет, если придешь… скажем, в начале лета.

– Это какие же? – Хмурый взгляд новгородца говорил сам за себя.

– Не бойся, тебе не в убыток будут, а какие… Точно я и сама про то не знаю. Сам воевода местный с тобой говорить будет, а то и кугуз ветлужский. Не согласишься – никто тебя не приневолит, возьмешь лишь то, что укупишь. А согласишься – в скором времени в золотую сотню новгородскую войдешь.

– Это не тебе судить… гхм.

– Я и не сужу, купец, мое дело – слова тебе эти передать. От кого – не спрашивай… И так понятно. Тебя все это тоже касается, Федор. Да и приведете кого-нибудь с собой – серчать на вас не будем. Лишь бы торговать шли, а не войной на нас.

– Кхе… Ну ладно, девонька. Спаси тебя бог, э… боги твои. Не дала лицом в грязь упасть перед воями моими. Когда товар ждать?

– Свозить сей же миг начнут, а часа через три после полудня остаток доставят, тогда и расплатишься… – выдохнула Улина и тут же добавила, увидев в глазах купца невысказанный вопрос о такой задержке: – В лесу скрытно лежит наш товар, думали его следующей весной по Оке развозить.

– Еще к тебе дело, девонька, – помялся Кузьма. – Стыдно мне самому к Петру идти. Предупреждал он, дабы не совались мы куда не следует, однако молодой отрок Захария с дружками, ну… полезли куда-то без спроса. Тех привели, а этот запропастился куда-то. Уж выведай – не случилось ли с ним чего?

– Так вестник поутру прибегал, купец. С мальцами местными он в мяч играет. Не спрашивай – сама не знаю, что это за диво. Просил лишь передать, что вскоре вернется. Да Федор все одно Захария останется дожидаться, так что не волнуйся за воя вашего – не пропадет.