—

Ближний государев дьяк Фёдор Васильевич Курицын — боль­шой человек. Я супротив его — козявка, мне его просить невместно.

Маруся,

наклонив голову на руку, поглядывала на мужа.

—              

А ежели попросить Волка, брата Фёдор Васильевича? Ты ведь выручал его, было дело, — сказала она раздумчиво.

—              

Через Волка просить можно. Умница ты у меня, Марьюшка! —

оживился Степан. — Завтра я его и увижу. Приходи завтра вечером.

Скоро Ондрей встретился с Фёдором Васильевичем. Тот смотрел невесело.

Дьякон начал говорить ему о коварстве и лжи венецианцев и боя­рина Рало, но Фёдор Васильевич остановил его:

—

Всё сие мне ведомо. Да не в том суть. Государь латынцев нена­видит пуще басурман. И правильно. К басурманам-то мы привыкли, при случае и сговориться можем. А папистская Литва да Польша нам нынче — злейший враг. Ты пойми, дьякон, ведь уния сегодня — подчи­нение Литве завтра!

—              

Да ведь мой-то хозяин про унию и слова-то не сказал!

—              

И это знаю. Государь Волоцкому игумену верит. Да и упрям он. Принятого решения менять не любит.

Брат говорил, что у тебя в том деле свой интерес. Что ты не хо- зяина-латынца, а родных защищаешь. Так ли?

—              

Так, — ответил Ондрей, и в который раз поведал о своей беде.

—

Сурьёзно тебя повязали. Аки медведя, кольцом в носу, — заду­мался дьяк. — Не дурак твой хозяин. Знает, своих не бросишь, совесть не позволит. Ну и что ты надумал?

—Архимандрит Митрофаний и епископ Прохор пообещали бить челом государю за невинно осуждённого.

Курицын глянул на Ондрея с уважением.

—

Ты молод, да умён. Верно придумал. Я могу сказать, только ежели государь спросит. А они по чину должны печаловаться о каждом невинно осужденном, хоть он и латинский еретик. Так Господь запо­ведал и Никола Угодник. А государь к архипастырям прислушивается. Говорил я давеча с князем Патрикеевым. Государю близкий человек. Да осторожен князь. Не хочет лезть в эту склоку. Зайди завтра в Успенский собор. Протопоп Алексей Иосифу Волоц- кому — первый враг. Я ему скажу, при случае и он замолвит словечко.

—              

А нельзя ли и Митрополита попросить? — спросил Ондрей.

—

Без пользы. Робок. Коли государь гневен, у Митрополита ко­лени дрожат.

Подождём до Рождества Богородицы. Государь большой корм ар­хиреям в Кремле давать будет. Попечаловаться святым отцам удобный случай. Гнев-то у него к тому времени пройдёт. А спешить у нас на Москве негоже.

Ондрею отвели в Чудовом монастыре маленькую, полутёмную, но тёплую келью. Туда и приходил каждый вечер Васька Ворон.

—

Кормят синьора хорошо, с барского стола, — рассказывал он. — А пройти к нему никак невозможно. Пускают только Донателло, да и то под надзором. Там Фома, дворовый, здоровенный такой мордово­рот, все норовит в харю въехать. Но нынче воевода в Торжок отъехал. Говорят, недели три не будет. Я придумал, как к хозяину добраться. Зав­тра попробуем, как стемнеет.

Назавтра к вечеру Ондрей пришёл в усадьбу воеводы Образца. Дотемна сидел в людской. Челядь, поужинав, начала расходиться — спать. Выждав, Ондрей с Вороном вышли потихоньку во двор. Здоро­венный кобель Хватай подошёл к Ваське, ткнулся мордой в руку. Васька отдал ему горбушку:

—              

Я его уже третий день прикармливаю. Пошли.

В углу, за поленицей дров, стояла лестница. Они подтащили её к дому и поставили под окошком горницы синьора.

—              

Лезь, Ондрей. Я покараулю.

Под окошком, забранным частым свинцовым переплётом с ку­сочками слюды, была продушина для свежего воздуха, задвинутая из­нутри липовой доской. Дьякон осторожно, кончиком ножа, отодвинул доску, и тихонько позвал:

—

Синьор Гвидо! Синьор...

В продушине показалось бледное лицо синьора.

—

Андрео! Ты на свободе? — удивился синьор Спинола и стал жадно расспрашивать Ондрея обо всём, что произошло после его за­точения.

—

Я ничего не знаю! Московиты не понимают человеческой, тос­канской речи, а Донателло знает по-русски пять слов.

Узнав о хлопотах Ондрея, синьор приободрился:

—

Старайся, Андрео! Да поможет тебе Святая Дева. Но неужто я просижу здесь до Рождества Богородицы?

«Да ежели хоть после Рождества Христова удастся тебя выта­щить, — подумал Ондрей, — так я Николе Угоднику большую свечу по­ставлю!».

—              

Здесь так тоскливо! — пожаловался синьор и попросил взять у Пьетро Солари Библию и что-нибудь ещё из книг, а также бутылку вина и принести ему.

Осторожно, стараясь не шуметь, Ондрей выбрался со двора вое­воды через дыру в заборе. Ворон присмотрел её заранее.

Протопоп Алексий провёл Ондрея в ризницу. Разгладил тща­тельно расчёсанную и подвитую бороду.

—

Так что за пакость учинил Иосиф Санин твому хозяину?

Ондрей рассказал.

—

Говоришь, епископ Прохор обещал печаловаться за него перед Великим князем? Добро. Будет случай, и я замолвлю словечко. Слышал я, ты книги редкие привёз, труды Василия Великого и Исаака Сирина. А других книг у тебя не было, тайных?

—              

Да нет, отче Алексий. А что за тайные книги ты разыскиваешь?

Протопоп осторожно выглянул за дверь. В церкви уже никого не

было.

—

Есть такая тайная книга. В ней великое знание сокрыто. И че­ловек, познавший сии тайны, обретёт великое могущество.

—

Не слыхал я о сем. А что за книга-то?

Протопоп понизил голос:

—

Каббала. Книга сия на жидовском языке написана. У вас в Крыму, я слышал, много жидов?

—              

Хватает. И жидов, и караимов. Я многих знаю, но о Каббале ни- коли не слышал.

Протопоп встал.

—

Жаль. Говорят, есть там и секрет вечной молодости, и как зо­лото из свинца варить, и как чудеса делать. Такую книгу не каждому по­кажут. Вернёшься в Кафу, поспрошай. А насчёт твово фрязина, я запомнил. Что смогу, сделаю.

Вечером Ондрей осторожно спросил отца Анфима:

—              

Чего это Успенский протопоп жидовской Каббалой интересу­ется? Зачем ему?

Монах встревожено посмотрел на Ондрея:

—

Отец Алексий? Ох, дьякон, держись от него подале. Он хоть и ближний поп государев, а бают люди, что тайный еретик. Сказывают, не одного хрестьянина совратил в ересь жидовствующих. Геннадий, архиепископ Новгородский, да Волоцкий игумен Великому князю донос за доносом пишут на этих еретиков. Да государь прикрывает их до времени. Должно, нужны они ему. А ты, Ондрюша, поберегись! В ересь впутаться просто, выйти трудно.

—              

А в чём сия ересь, отец Анфим?

—

Ну, досконально-то я не ведаю. Слышал, что признают они только Бога Отца. А Иисуса и Матерь Божью не признают.

—              

Вот еретики! Да как же без Божьей Матери, заступницы за нас грешных? Зачем им это?

—

Блазит их волшебство, якобы в Каббале сокрытое. Все хотят всемогущества. Гордыня, Ондрюшенька, — корень всех грехов. А сми­рение — первая добродетель христианская. Не заносись, сын мой.

Ондрей тайно посещал синьора Гвидо. Приносил ему книги, вино, вкусную рыбку. Старался утешить бедного узника. В этот раз, как обычно, он допоздна засиделся с Вороном в людской, дожидался, пока дворовые разойдутся спать. Потом они вытащили лестницу, и дьякон, передвинув на спину кожаную суму с гостинцами, полез к окошку. Синьор Спинола ждал его, отодвинув досочку.

—

Ну что ты нынче так поздно? Я замёрз совсем.

Однако Ондрей не успел ответить.