—              

А кто тут из наших, итальянцев?

—

Десятка три будет. Тон задают венецианцы. А признанный глава здешней колонии — Аристотель Фиорованти. Он тут уже давно.

От друга синьор возвращался поздно и заметно навеселе. Онд- рей заботливо поддерживал его под локоть.

—

Здешние мёды обманчивы, — говорил Гвидо, покачиваясь. —

Пьёшь и не ждёшь, что так быстро захмелеешь.

Начались переговоры в Иноземном приказе. Четверо бояр больше молчали, вёл разговор дьяк Курицын. Договор был нужен обеим сторонам, о главном сговорились быстро. Много препирались о льготах для генуэзских купцов, но за три дня решили и это.

Спорить с Фёдором Васильевичем было не просто. Суть дела он схватывал сходу, в мелочах готов был уступить, но за интересы Дер­жавы стоял крепко: сбить или обмануть его не удавалось. Главное, о чём хлопотали московиты, — приезд в Москву добрых тосканских ма­стеров. Им сулили богатую оплату и наилучшие условия.

Гвидо клятвенно пообещал, что не меньше полудюжины масте­ров приедут с первым же купеческим караваном. Курицын сказал, что Великий князь посмотрит черновик договора, а там, как государь решит, так и будет.

—

Ну, Ондрей, виктория! — радовался синьор Гвидо. — Подпишем договор — и домой.

Важный вопрос о поминках, обязательных подарках государю и его близким, Спинола обсуждал с Пьетро Солари. Не дай Бог обидеть кого-то.

Для государя Гвидо привёз редкостный кубок из яйца страуса в прекрасной серебряной оправе. Для царицы и для вдовы Ивана Мла­дого были приготовлены по штуке прославленного генуэзского шёлка и по браслету с бирюзой. Трудно было выбрать подарки сыну государя Василию и внуку Дмитрию.

Для них остались парадный пояс из двенадцати серебряных ме­дальонов, на которых знаменитый ювелир Дель Марио изваял сцены Троянской войны, а также чеканный миланский панцирь и стальной шлем.

«Кому что? Подарки вроде бы и равноценные, но с намёком: пояс-то подобает государю, а латы можно и просто князю, воеводе», — размышлял синьор.

—

Пояс положен наследнику государя, — сказал Ондрей. — А кто станет наследником?

—

Лучше бы ты привёз два одинаковых подарка, — заметил Пьетро.

—              

Знать бы это в Генуе! Слышал я, что верх у государя берёт пар­тия Елены Стефановны. Говорят, и князь Патрикеев за неё. Пояс — Ди­митрию, — решил синьор Спинола.

Он передал поминки князю Ряполовскому. Назавтра дьяк Кури­цын сказал, что поминки государю понравились, и, подумав, государь

договор, наверное, одобрит. Однако царь спешить не любил.

В воскресенье, после ранней обедни, Ондрей возвращался домой. На улице кто-то хлопнул его по плечу.

—              

Загордился, дьякон! Не здороваешься.

—

Помилуй, Степан Фёдорыч. Виноват, задумался.

—              

Чего тебе думать-то? Почитай, за пару недель всё и решили. Не­виданное на Москве дело. Ну, скажи спасибо Фёдору Васильевичу. А с поминками-то твой фрязин похоже ошибся. Государыня шибко обиде­лась, ходит чернее тучи. Гляди, устроит эта хитрая баба вам какую-ни­будь каверзу. Она толста да коварна. Будьте настороже.

Ондрей поспешил рассказать разговор синьору. Тот отмахнулся:

—

Дело наше решённое. Не станет государь менять выгодный Державе договор.

В тот же день жившие в Москве итальянцы в складчину устроили пир в честь синьора Спидолы. Приодевшись, синьор Гвидо пошёл туда вместе с Ондреем. Удачливого посла окружили земляки. Венецианец Карло радостно расцеловал его:

—

Поздравляю! Блистательный успех. Мессир Дориа будет вами весьма доволен.

Стол был уже накрыт, но ждали Аристотеля Фиорованти. Нако­нец, приехал и он. Хозяин рассаживал гостей. Ондрея удивило, что на пир пригласили и несколько русских. Князя Палицкого, Ивана Рало, ближнего боярина государыни, и игумена Волоцкого монастыря Ио­сифа Санина усадили как раз напротив синьора Гвидо.

«Неспроста это!» — подумал Ондрей. Особенно не понравился ему монах, маленький, с яростными глазами. Ондрей шепнул хозяину. Но тот был занят разговором с соседом.

Пьетро Дебосис, прославленный литейщик, рассказывал об от­ливке величайшей в мире Царь-пушки. Итальянского вина и москов­ских медов хватало. Начались здравицы. Синьор Антонио Венецианец расспрашивал синьора Гвидо о Генуе:

—              

Здоров ли кардинал Коралли? Вы знаете его?

—

Вполне здоров и весел. Он часто бывает в нашем доме.

—

Как подвигаются его труды по унии с Греческой церковью?

—

Потихоньку. Впрочем, эти дела далеки от меня.

—              

Но ведь объединение христианской церкви под рукой Святого Отца станет величайшей победой над дьяволом! Вы с этим согласны?

—

Конечно, объединение всех христиан было бы благом, но до­биться этого не просто. Тут ещё так много трудностей.

Ондрей увидел, как Иван Рало что-то шепчет на ухо игумена. Монах покраснел, было заметно, что он в ярости.

«Что говорит этот грек? Похоже, он толмачит слова моего хо­зяина. Но что он говорит?» — подумал Ондрей и с беспокойством тро­нул за плечо синьора Гвидо.

Тот только отмахнулся:

—

Не мешай!

Во вторник сеньора Спинола вызвали в Иноземный приказ. За широким столом под образами сидели князь

Данило

Холмский, дьяк, Иван Рало и двое бояр, которых Ондрей не знал. Рядом с ними тере­бил серебряный наперсный крест Волоцкий игумен. У Ондрея от пред­чувствия беды на голове зашевелились волосы: «Ох, не к добру здесь этот черноризец».

—              

Донесли Великому государю, — начал князь

Данило,

— что при­ехал ты к нам не с добром и дружбой, как послу положено, а, аки змий аспид, с коварными замыслами супротив Великого государя и Святой Православной церкви. Отвечай истину, как на духу, был ли ты поза­вчера на пиру у фрязина Алонсо?

Ондрей перевёл.

—

Был, — ответил побледневший синьор Гвидо. — Но я приехал сюда как искренний друг московского Государя, и ни словом, ни делом не пытался нанести вред ему и его великой Державе.

—

Говорил ли ты, что кардинал Коралли — твой близкий друг?

—              

Я знаю кардинала Коралли. Он бывает в доме моего отца, но я не называл его своим другом.

—              

А знаешь ли ты, что сей сын сатаны замыслил подчинить Свя­тую Православную церковь еретику папе римскому и погубить дело Христово?

—

Но ведь объединение с Греческой церковью принято на Фло­рентийском Вселенском Соборе. И эти решения подписали патриарх Константинопольский и все греческие иерархи, в том числе и Митро­полит Московский Исидор. А я прислан в Москву от банка св. Георгия для заключения торгового договора. До церковных споров мне дела нет.

—

Лжёшь, фрязин! — прервал его игумен.

Преподобный

Марк, митрополит Эфесский, не подписал тех пагубных решений! И Православная Церковь Русская их не признала! А вор и еретик Иси­дор, подкупленный латынцами, отрешён от сана и изгнан из Державы Московской!

—

Но я никогда не говорил о присоединении русской церкви к

Унии!

—

Опять лжёшь! Ты сам сказал, что уния с еретической Латин­ской церковью являяется величайшим благом и что ты мечтаешь до­жить до того дня, когда Святая Русь поганому папе подчинится. Я собственными ушами слышал, — яростно потрясал маленьким кулач­ком игумен Иосиф.

«Вот что толмачил грек Иосифу Санину! — с отчаянием подумал Ондрей. — Попал Синьор в страшную ловушку. Хитра царица! Всё может простить Великий государь, а попытку совратить Русь к Унии не простит».

Князь Данило поднялся со своего места.