Эскадрилья бомбардировщиков приземлилась на давно обжитом аэродроме близ города Бутурлиновка, который пилоты полюбили за тишину, обилие продуктов, особенно фруктов и овощей, сравнительно недорогих после Гудермеса, Моздока, Ставрополя. На аэродроме летчиков встречали командир дивизии полковник Алферов и представитель из штаба ВВС генерал-лейтенант авиации Дмитрюков, высокий, с гренадерской выправкой, лет пятидесяти, симпатичный, уверенный в себе, с твердой, решительной походкой. Минуту спустя на стоянку подъехали и местные городские начальники, которых капитан Геннадий Голубков встречал здесь не часто.

После того как последний самолет зарулил на стоянку и бомбардировщики выстроились, как на параде, комэск подполковник Синицын подал команду строиться. В считаные минуты летный и технический состав стояли напротив командирской машины, расправив по-военному грудь и вытянувшись в струнку. Генерал, за ним полковник прошлись вдоль строя, вернулись на середину.

– Здравствуйте, доблестные авиаторы! – зычно поздоровался Дмитрюков. – Поздравляю вас с возвращением, с успешным выполнением боевых задач.

– Здравия желаем, товарищ генерал-лейтенант! – слаженно гаркнул строй.

– Многие из вас уже получили заслуженные награды, – продолжил генерал, – другие получат в скором времени. Никто не забыт, ничто не забыто. Сегодня вечером в честь вашего возвращения в городском клубе состоится торжественный вечер с концертом, небольшим застольем и танцами. Не возражаете? – с улыбкой пошутил строгий генерал.

– Нет! Нет, – нестройно и не очень уверенно раздалось в ответ.

– Вот и отличненько, – кивнул генерал. – Зачехляйте самолеты – и по домам. Отдохните, почистите свое парадное обмундирование, погладьте – и в девятнадцать ноль-ноль ждем вас в клубе…

– Неплохо придумал генерал, – похвалил представителя штаба ВВС штурман Василий Захаров, шагая с аэродрома рядом с Геннадием. И глубоко вздохнул. – Только не очень-то хорошая весточка просочилась нашим технарям: наша отдельная АЭ якобы тоже попала под сокращение.

– Чушь! – не поверил Геннадий. – Лучшая бомбардировочная эскадрилья во всех ВВС и – под сокращение?! Кто ж тогда из гор будет выкуривать бандитов? Считаешь, мы всех уничтожили?

– Не считаю. Сам слышал вчера в последних известиях, как террористы в Дагестане пытались уничтожить штаб МВД. И, несмотря на это, Указ Президента о сокращении Вооруженных Сил не отменяется.

– Ну, Вооруженные Силы – это не наша отдельная эскадрилья, – стоял на своем Геннадий. – Думаю, кто-то специально распускает сплетни, чтобы испортить нам настроение.

– Дай-то бог, – снова вздохнул штурман.

– Да и что тебя взволновали чьи-то бредни? Домой вернулся живым и невредимым, с женой, дочкой встреча ждет. Должен радоваться, а ты будто на каторгу идешь.

– На каторгу, – грустно усмехнулся Василий. – И в самом деле. Не радует меня эта встреча. Я рассказывал тебе, как мы живем. И не знаю, как дальше будем жить. Жаль дочку, она милая, хорошая. Загубит ее маманя.

– Да, серьезная проблема, – согласился Геннадий. – Вот потому и не спешу я жениться. Обжегся, как говорится, один раз на молоке, теперь и на холодную воду дую.

Оба замолчали. Мельком в воображении Геннадия промелькнула его первая любовь Тоня, сразу сменившаяся почему-то Мусей, женой Василия. Когда лейтенант Захаров привез свою суженую в гарнизон, только и разговору было, что о красоте девушки. Многие офицеры и их жены удивлялись, как могла такая очаровательная куколка полюбить довольно ординарного и невзрачного офицера. Василий и в самом деле не выделялся ни лицом, ни статью: белокурый, среднего роста, с серыми глазами под широкими густыми бровями. Большой рот и мясистый, чуть курносый нос. В общем, ничем не приметный парень.

Лейтенанта назначили летчиком-штурманом в экипаж Геннадия. Они быстро сдружились, и командир в первых же полетах отметил незаурядные летные качества лейтенанта. И по характеру Василий оказался добрым, услужливым человеком, который не отказывался помочь любому и в любом деле. Вот за это, наверное, и полюбила его черноокая, чернобровая, с точеной талией и неподражаемо стройными ножками девица.

Василий подробно рассказывал, как он женился, как Муся после рождения дочери будто переменилась, стала помыкать им, капризничать и вымещать на нем свое плохое настроение и злобу.

– …С этим я еще кое-как мирился, – рассказывал Василий. – Но самое главное, что меня возмущало, это ее жадность, нечистоплотность. Я удивлялся: откуда это? Росла в многодетной семье (пятеро детей), отец труженик, работал проводником пассажирских поездов, почти не бывал дома, зарабатывая детишкам на пропитание; мать – домохозяйка, от темна до темна занимающаяся приготовлением еды, стиркой, уборкой. Старшая дочь вышла замуж, и теперь старшей осталась Муся. Она помогала матери, ухаживала за младшим братиком, которому пошел второй годик. Одним словом – труженица. И то, что она после семилетки никуда не поступила, меня не обескуражило: в семье летчика хозяйка должна быть, а не барыня. Помнишь, как у Пушкина старик Дубровский ответил Кириллу Петровичу: «Бедному дворянину… лучше жениться на бедной дворяночке, да быть главою в доме, чем сделаться приказчиком избалованной бабенки». Вот тот постулат и запомнился мне, стал моим идейным талисманом; выбрал я полуграмотную, работящую дивчину. А тут вдруг выясняется, что она стала припрятывать от меня деньги, – я отдавал ей всю получку, оставляя себе гроши на мелкие расходы, а она и их умыкала из кармана. Не очень-то заботилась о моем питании, когда летная столовая не работала; равнодушно относилась к моим делам, моей внешности. Однажды мы сильно поссорились. Я собирался на ночные полеты, а она хотела заняться стиркой пеленок. Мы жили на частной квартире у старика и старухи в небольшой комнатенке с верандой. Было лето, жаркий солнечный день, и я предложил Мусе заняться стиркой на улице. Она вспылила, забрала дочку и, бросив ванну с пеленками, ушла к подружке. Я тоже психанул: как отдыхать, когда в комнате вонь? Тоже собрался и ушел из дома. Хорошо, что в ту ночь полеты не состоялись, и мы с другом Виталием Кононовым зашли в бар городского парка. Выпили, разумеется, потом и на танцплощадку потянуло. Там я познакомился с еще одной красоткой, теперь блондинкой, Диной. Утром с Мусей состоялся крутой разговор. Я предложил ей, если разлюбила, ехать к родителям в Армавир. Она уехала. Я встречался с Диной, просто от скуки, ничего серьезного не планируя и ничего девушке не обещая. Был уверен, что Муся одумается и родители вразумят ее. Я любил ее. Вскоре получил от жены письмо с покаянием и просьбой простить. Учебный год подходил к концу, топлива на полеты не было, и мне предложили очередной отпуск. Я поехал в Армавир. На перроне меня встретила Муся с девочкой, и когда увидел малышку, бледненькую, худенькую, у меня сердце сжалось от жалости. В общем, я простил, и мы снова стали жить вместе. Но узел остался, и как его развязать, я не знаю…

Автобус довез летчиков до центральной площади, и Василий пошел к своей мучительнице на квартиру, а Геннадий – в гостиницу, построенную специально для одиноких офицеров.

Геннадий жил в двухместном номере с коллегой, старшим лейтенантом Соболевым, неплохим летчиком, тоже побывавшим на Северном Кавказе, три месяца назад раненным осколком ракеты «Игла». Николаю здорово повезло: ракета взорвалась, столкнувшись с тепловым снарядом, метрах в пятидесяти от бомбардировщика; и летчику, раненному в ногу, удалось дотянуть на поврежденной машине до своего аэродрома, благополучно приземлиться. Соболев был отправлен в госпиталь в Моздок, подлечился там и за три дня до возвращения эскадрильи на свой аэродром получил приказ комэска ехать в Бутурлиновку.

Николай встретил Геннадия радостным приветствием: «Ну, слава богу!» и обнял по-братски. Выглядел он бодрым и энергичным, совсем не таким, каким видели его в Чечне после ранения. Ожил парень!