Улица закончилась просторной, залитой солнцем площадью, посреди площади росло несколько раскидистых деревьев с широкими листьями — такими листьями, похоже, крыли навесы над крышами — и виднелись несколько колодцев… С краю площади, справа от нас, стоял до боли знакомый мне автопоезд марки «Скания», блестя на солнце сине-серой гаммой окраски кабины. При виде него я даже ощутил некоторое стеснение в груди, словно дорогого друга встретил. От борта прицепа был натянут светло-камуфляжный тент, крепившийся другими своими концами к вкопанным шестам. Под тентом уютно стояли складные матерчатые стулья — почти шезлонги! — там же расположился складной походный стол, на котором многообещающе желтел пакет с острой горчицей, стояли кружки из нержавеющей стали… Рядом с тентом дымил сложенный из камней очаг, над которым на импровизированном вертеле висела половина чьей-то тушки…
Мы подошли к автопоезду, и я поставил мотороллер на подножку. Медленно прошел мимо кабины, провел рукой по трещине в бампере… даже сам удивился, как ласково это сделал. Вблизи стали заметны царапины и вмятины на бортах прицепа, недостающие колпаки на замененных колесах, разбитая левая фара и сигнал поворота… Видно было, что «Скания» преодолела немалые трудности, пока выбралась с Пиона.
И на ней поставил свою печать мертвый город…
Запах жареного мяса аппетитно защекотал нос, отвлекая от грустных мыслей. Меня так и потянуло упасть на один из стульев и впиться зубами в хороший шмат мяса, запивая его каким-нибудь соком или легким вином… Только бы вот еще ополоснуться перед едой…
— Мне нужно привести себя в порядок! — тут же заявила Люська и нырнула в мою спортивную сумку, видимо отыскивая свой зеленый лаковый рюкзачок.
— Да вы тут шикарно устроились! — высказал Данилычу я свое восхищение. — Прямо курорт какой-то…
— Да, неплохо, — довольно протянул Данилыч. — Еще бы море под боком…
Слово «море» царапнуло мой слух. Слишком уж яркими оставались мои воспоминания о тех морях, что попадались мне на Дороге. И родное Черное море не успело этих воспоминаний стереть, или… вылечить?
Мои грустные мысли враз прервались, когда из приоткрытой дверцы пассажирского отсека автопоезда легко выскочила стройная девичья фигурка и подбежала к нам, по пути заботливо крутанув вертел, чтобы мясо не подгорело…
Ками! Улыбающаяся, с ямочками на щеках, с широко распахнутыми миндалевидными глазами и пышным хвостом на голове, она казалась выхваченной из какой-нибудь американской рекламы (на чистокровную японку она мало походила) и вставленной в этот мир. Только, в отличие от рекламных девушек, в ней кипела жизнь. Ками была настолько настоящей, насколько только может быть переполненная энергией юная девушка. Оделась она в светлую рубашечку, выгодно подчеркивавшую ее стройную шейку, и знакомые мне, идеально сидящие стильные брючки, которые выглядели так, словно их доставили только что из магазина. И как девушки умудряются так бережно носить вещи? На миниатюрных ступнях пестрели какими-то цветными побрякушками изящные сандалии. Не девушка, а картинка. У меня даже настроение поднялось.
— Здравствуй, Ле-ха! — Ее карие глазищи сияли… белоснежные зубы блестели в милой улыбке…
Нет, ну в самом деле…
— Здравствуй, Ками! — Я удивленно рассматривал ее. Надо же, я такой ее еще не видел… словно другой человек!
— Петр Данилович, — раздался из-за спины Люськин голос, — а здесь как с водой? Леш, у тебя что — ни одного нормального полотенца с собой нет?
Ками разом подобралась, взгляд ее сузившихся глаз стал острым, как «кото-хи», висящий на моем поясе, и я сразу увидел ее ту, прежнюю, готовую стрелять с двух рук, кидать равнодушно гранаты или — разбить отточенным ударом чей-нибудь кадык… Готовую предавать, способную на хладнокровное убийство и горячую боевую ярость.
И также — способную разнести кого-нибудь в клочья из спаренного пулемета, как она сделала со своим лжебратом там, на Пионе…
И чего это она?
— Знакомься, Ками, — это моя сестра, Людмила, — каким-то замороженным голосом проговорил я. — Людмила, это — Ками…
— Ты не говорил мне про нее… — улыбнулась Люська, пристально всматриваясь во враз расслабившуюся шебекчанку.
Ками снова заулыбалась и протянула Люське руку. Странно, шебекцы ведь не здороваются за руку: у них это — дурной тон! И кто поймет этих женщин, пусть им даже двадцати нет?
Ками убежала в автопоезд, пообещав приготовить миниатюрную душевую кабинку и повесить нормальное большое полотенце. Я устало бухнулся в кресло, в то, что стояло поближе к шипящему на огне очага мясу. Рядом с креслом тут же уселась Маня, умильно поглядывая то на меня, то на вертел.
Люська, держа на плече свой сверкающий салатовыми бликами рюкзачок, подошла ко мне.
— Какая красивая, — проговорила она, словно обращаясь не ко мне, а говоря в пространство. — Просто куколка! А фигурка… Расскажешь о ней?
— Чего о ней рассказывать? — испуганно-недовольно буркнул я и тут же подумал, что и Саньку нужно заказать болтать лишнее о Ками.
Куколка! Смотри-ка, куколка!
Куколка-куколка, скажи, кто твой кукловод? Сообщи, что делать, как с тобой обращаться, чтобы ты не разнесла и не спалила весь театр?..
Я закрыл глаза, глубоко вдохнул и выдохнул теплый, но не иссушающий воздух. Оказывается, я до сих пор был изрядно напряжен. Не-ет, так дело не пойдет! Нужно научиться расслабляться, иначе нервная система даст сбой, а это… это чревато.
Прощебетали женские голоса, брызнули серебристым смехом…
— Леш, — сказала над моей головой Люська, — иди первым в душ, а? Я еще не знаю, что мне надеть…
Глава 4
Привет тебе, Луна-Селена,—
Команч уж лысый как колено!
Хромой Фрэнк, друг Сокрушающей Руки и Виннету
Освеженный и расслабленный, я сидел на складном стуле и с удовольствием жевал жаркое из какого-то местного животного, надеюсь — млекопитающего, а не какого-нибудь крокозавра. Хотя… мясо было нежным и вкусным, желудок довольно урчал, жадно хватая спускающиеся по пищеводу куски, впитывая живительные соки, и — пусть это хоть гигантская сороконожка! — мне мясо нравилось.
Я перевел взгляд на еще пребывающие на вертеле остатки тушки — не-е… на сороконожку явно не похоже, все-таки — млекопитающее. А вот закипающий на огне чайник — это интереснее. Как, впрочем, и свежая лепешка, коей я закусывал жирное мясцо: лепешка была определенно кукурузной, что наводило… да кто знает, на что это наводило!
Из каютки в прицепе доносилось женское щебетание, смешки — Люська при помощи Ками подбирала себе послеполуденный туалет. Вот и славно. Судя по моему знанию женской природы, мне в ближайшие полчаса можно свободно побеседовать с Данилычем, не беспокоясь о том, что нам помешают: раньше с перемеркой всех тряпок девчата не закончат, это так же верно, как закон всемирного тяготения.
— Подъел? — Данилыч присел над чайником, поднял крышку и всыпал внутрь чуть ли не полпачки заварки. По его непоколебимому убеждению, сквозь стакан чаю не должен проходить свет, иначе это не чай, а пойло. Ну и конечно, чай должен быть горячим.
— Отличное мясо, Данилыч! — Я облизал пальцы, благо помешанная на аккуратности Люська не видела, и откинулся на тканевую спинку стула.
— Имар добыл — из своей винтовки с оптикой пристрелил. Какой-то тушкан местный. Здоровая тварь, в отличие от земной мелочи! — Данилыч снял чайник с огня и принялся срезать пласты мяса с тушки. — И жирная, как откормленный поросенок. Мы половину местному председателю отдали. Такой, знаешь ли, мужик — пофигист… Да они здесь все пофигисты. Мужское население сидит целый день и в небо глядит, трубки с каким-то зельем покуривает, пока жены на плантациях кукурузы горбатятся…
Данилыч поставил на стол здоровенную тарелку с мясом, уселся на стул напротив меня, щедро намазал горчицей приглянувшийся кусок, отправил в рот, прижмурился, пережевывая.
— Удалось, мяско-то! — Он прожевал еще кусок и усмехнулся: — А наш Санек поглядел-поглядел, да решил их местного курева попробовать: думал — вставит его, навроде конопли…
