Записи относились к 1636 и 1639 годам.

Третью выписку — про тайник и подземный ход во Владимирце я помнил наизусть…

Про подземный ход в Порховской крепости никаких записей не было…

За ужином я рассказал старой Просе про свою новую заботу.

— Старики не раз про ходы говаривали. И в Выборе был ход, и во Владимирце. — Проса охотно ушла в прошлое. — Слыхала что-то и про Порхов. А что, убей, не вспомню… Всякое говаривали. Ходов-то этих было без счета. Дело нехитрое. Вчера в бор ходила, так там у лисовина вся гора в норах. Костя Цвигузовский, охотник, говорит, что лисовин с одной стороны в гору войдет, с другой выйдет… Видишь гору, за озером? Борзун живет, тоже норы глубокие… И человек в старое время в землю хоронился… — Проса помолчала, негромко молвила: — Твой отец тоже меня про подземные ходы расспрашивал. Поищи в чемодане. Отец-то мудрой был, все, что узнает, сразу запишет. А что писано пером, не вырубишь топором.

Я во второй раз выволок чемодан, достал связки тетрадей, и в глаза сразу бросилась сделанная наискосок тетрадной обложки разгонистая надпись: «Порховская крепость».

Записи были отрывочными, сделаны разными чернилами.

«На уровне бойниц второго яруса средняя башня имеет два входа (с юга и с севера) с верха крепостной стены… Около ворот был раскат для обстрела подходов к воротам…» — Нашел? — спросила Проса из-за спины.

— Нет, про подземные ходы пока нету.

Отдельные записи были сделаны карандашом, почти стерлись, и я с трудом разбирал буквы и слова…

«В писцовой книге Шелонской пятины конца XV в. Порхов упоминается одной фразой: «Город Порхоз каменн, на реце на Шелоне, дворов 68».

«В 1430 г. стены крепости, имевшие толщину 1,8 м, были утолщены до 4,5 м. В 1457 г. замок здешний поновлен…

В начале XVII в. в Порховской крепости имелось 3 пушки полуторных и 28 пищалей затинных с запасом ядер к ним, а также «тюфяк» железной дробовой…» Я догадался о том, что этот-то тюфяк и устанавливали на раскате.

«Порховская крепость лежит на правом берегу Шелони в месте ее изгиба, так что две стороны крепости (западная и южная) омываются рекой. С севера и востока до крепости находится ложбина. В половодье она полностью заливается водой…» «Сложена крепость из местного известняка (плитняка). Раствор — белая известь с очень мелким песком. Цвет камня — серый, желтоватый, коричневый; редки камни красноватого и голубоватого оттенка».

«Башни крепости: Малая, Средняя, Никольская и Псковская стрельница…» Но вот, кажется, и то, что я искал: «Для снабжения водой во время осады в крепости был устроен тайник к реке Шелони. Тайник этот оказался «водою скуден», а копать больше нельзя, пришла плита». Поэтому был сделан новый тайник «ис под раскату по подземелью…».

Далее шли записи о другом: «Гарнизон Порховской крепости в XVII веке, не считая посадских людей, состоял из 50–60 стрельцов…» В сметной книге Порхова записано: «И всех в городе Порхове стрельцов пятьдесят человек, пятидесятник, да четыре человека десятники, да рядовых сорок пять человек. А бою у тех стрельцов у всех пищали, а топорки и бердыши покупали оне на себя… Три человека пушкарей… Два человеки воротников… И всех в городе Порхове посадских людей… сто двенадцать человек. А было у тех посадских людей своего ружья: сорок два человека с пищалями, сорок восемь человек с топорки, пятнадцать человек с бердыши, три человека с копьи…» Далее следовала почти стершаяся запись, и я присел с тетрадью к окну. Вскоре я прочел: «Из крепости, сквозь западную стену Средней башни ведет полузасыпанный землей проход…» Больше никаких записей в тетради не было…

— Только за этим и приехал? — спросила Проса, когда, просмотрев бумаги, я собрался на вечерний автобус. — Крутодел.

Я рассказал про областной словарь, попросил хозяйку помочь.

— Приезжала тут одна дамочка, все расспрашивала. Слово скажу — пером зачуфыкает. Бывалошние слова выспрашивала… Как старики говорили. Теперь, скажем, ягненочек, а раньше говорили — баранец… Костя дом ставил, коловорот принес. Прежде такого слова не было — свердел, по старинушке — бурав, буравец… В деревне верткий мужик был в войну, Буравцом и прозвали.

Я спросил Просу, помнит ли она наговоры, присловья.

— Помню одно. В крещенье снег на росстани пололи, гадали. Гадаем да припеваем: Полю, полю, белый снег, Где залает бурый псек…

Проса вдруг замолчала, закрыла лицо ладонью.

— Что-то хотела тебе сказать нужное, а забыла… Нет, даже и не припомнить…

Вечерний автобус был пуст. Кроме меня, пассажиров не оказалось, и шофер погнал машину на высокой скорости.

Въехали в лес. Громадные темные ели подступали к самой дороге, нависали над ней, грозно темнели. Я вспомнил отцовские записи, бурю, каменную крепость и вдруг увидел себя на крутой крепостной стене. Я был не взрослым воином, а совсем маленьким мальчуганом, таким, как в Отечественную войну…

Я узнал, что в древние времена в трудный час становились на защиту крепостей женщины и дети. На счету был каждый воин, каждое копье. В отцовских записях была выписка из писцовой книги семнадцатого века: «Подьячий Данилка Исаков, в бою у него пищаль птичья да топорок… Пономарей и звонарей 5 человек, бою у них по копью…» Даже священнослужители не могли уклониться от выполнения воинского долга. Птичья же пищаль — охотничье ружье того времени.

Я легко представил себя мальчуганом Смутного времени.

На мне были домотканые порты и рубаха, на ногах — крепкие босовики — плетенные из лыка лапти с голенищами. Рубаху перехватывал крученый льняной пояс с кистями, за пояс был заткнут игрушечный деревянный меч. Я стоял на крепостной стене и смотрел в воду. В воде отражались облака, белела крепостная стена. На стене вниз головой стоял я сам — щекастый, белоголовый, с длинными, как у журавля, йогами. Из-за длинных ног мальчишки прозвали меня Жоровом. Снизу меня окликнули, и я увидел возле стены своего товарища Ждана. Через минуту он был наверху.

Отец Ждана командовал «десяткой», с советом его считался даже воевода. Ждан подражал отцу, старался выглядеть гордым и суровым…

Одет Ждан был совсем не так, как я: на голове кожаная, отороченная мехом шапка, куртка и штаны тоже кожаные, сапожки вышиты красными шерстяными нитками. За широкий пояс Ждана был заткнут коротенький, похожий на крест кованый кинжальчик. На клинке Ждан выцарапал писалом свое имя.

Мы учились вместе со Жданом, дружили, не расставались с утра до вечера. Отец Ждана брал нас на охоту, мы по очереди носили и заряжали тяжелую пищаль, влет били по диким уткам. Ждан был сильнее меня, ходил и бегал быстрее, стрелял метче, но в драках с посадскими мальчишками он робел, если не было рядом меня. Ждан знал, что я не побегу со страха, мы становились спина к спине и легко отбивались… Ждан любил писать и рисовать. Писало у него было костяное, с резной головкой барса наверху. Весь стол моего друга был завален белыми полосами бересты. Ждан писал буквы, рисовал пушки и мушкеты…

В 1615-м под Порхов подошли войска шведского короля Густава-Адольфа. Это было самое суровое испытание ее защитникам. Вместе со всеми встретили это испытание и мальчишки крепости Порхов…

Шведы пришли от Новгорода. Пешее войско двигалось берегом реки, пушки и припасы везли в ладьях по Шелони.

Весть о том, что идут враги, привез гонец на узком челне, выдолбленном из старой лесины. Гонец рассказал, откуда идут враги и как велика их сила. О том, что враги идут, знал весь край: на холмах горели костры, в небо поднимались столбы дыма.

Мы со Жданом были на крепостной стене. Нас никто не гнал: защитником крепости считали каждого, кто мог подняться на стену, держать в руках оружие. На стене отец Ждана что-то объяснял пушкарям, приказывал; лицо его было хмурым.

Мой отец возился возле пушки, ему помогали мать и старшая сестра, одетые в мужскую одежду. Младшая сестра осталась с бабкой в деревне…

Со стены было видно на несколько верст. Когда показались ладьи, в крепости грохнули пушки. В полдень швеям ворвались в пролом. Кованые их шлемы катились сорвавшейся с горы лавиной…