И, умея делать все это, я не был футболистом. Я не умел играть. Я портил игру всей команде, когда дурацки топтался на поле, не зная, кому отпасовать мяч, я некстати путался в ногах игрока, который вел верный голевой мяч к воротам, я не мог правильно выбрать себе место на поле. И все матчи просиживал на скамье запасных.

Я видел, что Гвидо во мне разочаровывается. Однажды он мне сказал:

— Посмотри на вот этого полудохлого парня, который сейчас обрабатывает мяч. Скелет, и только, смотреть противно, а играет как бог. Знаешь, футбол — это как пение, одним это удается, а другому не запеть — хоть старайся изо всех сил. Тебе так не кажется?

Я старался как мог, я лез из кожи, чтобы стать игроком, но ничего не получалось.

Весь ужас моего положения заключался в том, что я ничего не умел, я не получил никакого образования, не имел профессии. А футбол… Я ждал со дня на день, что наступит конец терпению Гвидо и он меня выгонит. Что я буду делать?

Этот вопрос мучил меня днем и ночью.

Вот тогда-то, в самое подходящее для этого время, я влюбился.

Я встретил ее на пляже. Ее зовут Ева, и она самая красивая женщина на свете. Тогда я этого не знал. Не знал, разумеется, как ее зовут.

Как сегодня, помню этот день. Стояла адская жара. Ветра не было, волны лениво облизывали берег, и было слышно, как шипит на песке пена. Я лежал под навесом и с отвращением думал, что через два часа нужно идти на тренировку.

И тут я увидел ее. Она стояла бледная, и мокрые волосы падали ей на плечи. Ее окружили трое, знаете, из тех молодчиков, что все время околачиваются на пляже, иногда, словно невзначай, напрягая накачанные гантелями мышцы. Один из них положил ей руку на бедро, и она резким ударом отбросила ее. До меня доносились гнусности, которые они говорили ей.

— Господи, — вдруг с тоской сказала она, — ну неужели же никто не даст вам в морду? Неужели не найдется хоть одни человек, который захочет это сделать?

Я почувствовал, что это хочется сделать мне. Ничего в жизни я так не хотел. Но этого не хотели и три “собеседника” Евы. Они, видно, привыкли драться втроем.

Ева стояла в стороне, она не кричала, не звала на помощь, она как-то сразу поверила в меня.

Говорят, когда всех троих привезли в больницу, врачи были уверены, что это жертвы автомобильной катастрофы.

В этот день я в первый раз не пошел на тренировку.

А потом наступил вечер, я не буду о нем рассказывать — вечер с Евой, а потом еще много таких же вечеров.

Она иногда приходила на стадион, когда играл я, в эти дни я играл еще хуже.

— Милый, — как-то осторожно сказала Ева, — а не лучше ли тебе бросить все это и заняться чем-нибудь другим?

Бросить! Футбол мне давал возможность жить, а что будет, когда Гвидо выгонит меня из команды?

Еве я тогда ничего не сказал. Мы твердо решили пожениться, а над остальным не хотелось думать.

Утром я пошел на тренировку. Гвидо остановил меня перед раздевалкой.

— Не раздевайся, — сказал он. — Мне нужно с тобой поговорить.

Я шел за ним и думал, что все кончено и завтра мне придется на этом же стадионе продавать программы матчей или разносить сигареты и воду.

— Слушай, — сказал Гвидо, когда мы отошли от раздевалки, где нас могли услышать. — У тебя, наверное, было время заметить, что я к тебе хорошо отношусь? Ага. Ну так вот, я сделал все что мог, но не моя вина, что из тебя футболиста не получилось и не получится, что бы ты ни делал.

Я сказал, что все правильно, и встал, чтобы уйти. Мне было неприятно оставаться в этом зале — я еще помнил, с какими надеждами я пришел сюда в первый раз.

— Подожди, — остановил меня Гвидо. — Я неспроста упомянул о том, что хорошо отношусь к тебе. Футболиста из тебя не получилось — это верно, но надо подумать и о том, на что ты будешь жить. У тебя есть деньги?

Я засмеялся.

— Вчера ко мне приходил один человек. Я его знаю — он ученый. Я видел книги, которые он написал, — какие-то исследования мозга. Он сказал, что давно наблюдает за тобой, и спросил, что я о тебе думаю как тренер. Я ему сказал то же, что и тебе: что у тебя самые лучшие данные для футболиста, какие только я видел, и что ты никогда не станешь футболистом — ты бездарен. Ты извини, что я говорил так резко, но у нас был деловой разговор. Он сказал, что ты ему нужен, для чего, он не объяснял, и что он будет платить тебе в два раза больше, чем ты получаешь у меня. По-моему, над этим стоит подумать. Он оставил мне адрес.

Вечером я отправился к этому человеку… Пошел с Евой.

Мы подошли к небольшому двухэтажному особняку на одной из отдаленных от центра тихих улиц. Ева осталась ждать меня в сквере напротив. Я шел, не веря, что из этой затеи получится что-нибудь путное. На звонок мне отворил дверь старик слуга. В руках он держал садовые ножницы. Он стоял в дверях и вопросительно смотрел на меня. Тогда я, конечно, не мог знать, что отныне наши судьбы — этого старика и моя — неразрывно связаны.

Он провел меня в кабинет своего хозяина. Я сказал “кабинет”, но скорее это была лаборатория. В огромной светлой комнате рядами стояли клетки, а в клетках возились крысы.

Мне стало как-то не по себе, и я даже не сразу заметил человека, который что-то делал в углу.

Я подошел к нему, это был человек лет пятидесяти, с седыми, аккуратно причесанными на пробор волосами. На нем был хорошо сшитый костюм и модный галстук. А!.. Костюм, галстук, волосы… тогда я видел только его глаза. Острый, пронзительный взгляд его глаз как будто проникал в душу.

Я сказал, что я Санто ди Чавес и пришел, потому что меня послал тренер.

— Знаю, — не дослушав, перебил он. — Садитесь. Я вас много раз видел в игре и на тренировках. Я никогда в жизни не видел такого великолепного тела, как у вас. Солеквани говорит то же самое. Кроме того, он уверен, что вы самый бездарный футболист из всех бездарностей, каких только ему приходилось видеть.

Я сказал — тогда я еще не очень хорошо знал этого человека, — что никому не позволяю разговаривать с собой таким тоном.

Он засмеялся.

— Ты самолюбив, мальчик, — сказал он. — Но это не имеет никакого значения. Итак, перейдем к делу. Солеквани тебе говорил, сколько я тебе буду платить? Тебя это устраивает? Хорошо… Возможно, впоследствии ты будешь получать еще больше. Но одно условие. Ты не будешь задавать никаких вопросов. Все, что я найду нужным, я тебе расскажу сам! Да! Еще. От того, что здесь будет происходить, тебе никакого вреда не будет.

Я спросил у него, за что же я буду получать деньги и что я должен делать.

— Ничего, — успокоил меня он. — Ровным счетом ничего. Считай, что ты подопытная собака, крыса, что ты мне нужен для опыта.

Я спросил, для какого опыта.

— Я хочу сделать из тебя великого футболиста, — сказал он.

Он посмотрел на меня, ожидая, что я скажу. А мне нечего было сказать. Все происходящее казалось мне сном. Я машинально сунул в карман деньги, которые он протянул мне. Мои деньги за месяц вперед.

— А теперь начнем, — сказал он. — По ходу дела я тебе все объясню.

Он отошел в тот угол, где, как мне казалось, стоял радиоприемник, и снова включил его.

— Как по-твоему, — спросил он, — крысам отсюда видно, что делается в коридоре?

Я сказал, что нет. Крысы и вправду не могли видеть коридора. Лаборатория отделялась от него крошечной прихожей.

— Встань в прихожей, — сказал он мне, — и выгляни в коридор.

Я повиновался и увидел в дальнем углу коридора стеклянную клетку, в которой сидел большой пушистый кот.

В то же мгновение в лаборатории раздался писк и топот маленьких лапок. Крысы в ужасе метались по клеткам, опрокидывая друг друга.

Он с удовольствием потирал руки.

— Войди в лабораторию, — сказал он.

Я вошел.

Беготня в клетках сразу прекратилась.

— Выйди в прихожую.

Я вышел, и снова в клетках началось столпотворение, которое прекратилось только тогда, когда я вошел в лабораторию.

— Ты понял? — нетерпеливо спросил он меня.