В последний раз у них разгорелся спор, и Андрей Степанович очень резко высказался против идеи увязывать возникновение исторически сложившихся культурных слоев с политикой, считая что в любом месте земного шара, если там возникает культура, такой слой обязан появиться вне зависимости от политических изменений в дальнейшем. Он считал, что политика не так влияет на саму культуру сколько на возможность ее сохранить, и он приводил примеры исторических эпох, когда время создает одни условия, и они изменяются, а предметы остаются в том виде, в каком они когда-то были созданы.

Такие разговоры никогда не приводили ни к каким серьезным выводам, но сам процесс беседы носил всегда увлекательный характер, и всегда при расставании собеседники оставались друг другом довольны. После таких разговоров на Андрея Степановича находило приятное расположение духа, и он тогда чувствовал себя счастливым от того, что все в жизни временно и все куда-то уходит, а вот он один может всем этим распоряжаться по своему усмотрению, и в его голове все цивилизации, народы континенты, страны, океаны, реки и вся вселенная жили одновременно. Он чувствовал себя центром вселенной, которая ему принадлежала. И он ее любил и понимал как никто другой, и не зря он живет на свете – весь мир ему принадлежит и он в этом мире занимает свое единственное, уникальное место человека, которому открылись многие тайны этого мира, и все многочисленные жизни, которые он прожил, они в нем остались, они его делали таким, каков он есть теперь, и тут ему открылась тайна самая естественная и простая, что до него эти жизни жили в его родителях, и в их родителях, и теперь они будут все жить в одном единственном маленьком существе, его внучке Наташе, и ему становилось хорошо от того, что жизни вечны, и вдруг другая мысль пришла ему в голову – все что он смог сделать, это принадлежит всем, и обязательно кто-то прочитает его мысли, и не зная его будет думать о своем, и это Он источник мыслей людей его не знавших, и он засыпал тогда крепким сном, освободившись от своих переживаний многие месяцы его преследовавших.

Глава 15.

Когда он проснулся, первой мыслью было позвонить Сергею и Лиле. Он решил…

К телефону подошла Лилечка. Она так обрадовалась, что звонит Андрей Степанович, что как будто вся ее жизнь состояла в ожидании этого звонка. Это было правдой. Лилечка также мучилась неизвестностью, как и Андрей Степанович. Они двое знали, что надо прояснить ситуацию.

– Ну, что у вас нового? – спросил уверенно Андрей Степанович. В первый раз он так просто и спокойно себя чувствовал, когда говорил с Лилечкой. Он, наконец, решил для себя раз и навсегда поставить все на свои места, и не скрывать ничего.

– Все хорошо, – ответила волнуясь Лилечка. Уверенность, которую почувствовала Лиля в голосе Андрея Степановича, испугала ее. Она отвыкла от него, и раньше он никогда так уверенно и спокойно с ней не разговаривал.

– Наташа подросла и уже говорит какие-то слова. Ходит. Я не работаю, и все время с ней. Сергей в нашем бизнесе. Вот и все, – ответила Лилечка заученно.

– У меня к вам предложение. Приезжайте как-нибудь все ко мне. Пообщаемся. Нам ведь много надо сказать друг другу.

– На будущей неделе, в воскресенье, – ответила Лилечка, – вас это устраивает?

– Хорошо. Предварительно созвонимся.

На этом разговор закончился, и каждый ушел к своей жизни, испытывая и радостные и неопределенные чувства. Когда Андрей Степанович повесил трубку, он сразу пошел к себе в кабинет и стал перебирать свои рукописи, которые в беспорядке лежали на столе – так он всегда делал, когда волновался, так он наводил порядок на столе, единственном месте, которое принадлежало только ему. Другие места тоже ему принадлежали, но там Олимпиада могла делать необходимые для наведения порядка действия, а вот до его стола она не была допущена, и об этом ей прямо Андрей Степанович сказал:

– Олимпиада, вы хозяйничайте везде, кроме одного места. Мой стол – моя крепость, – пошутил он, чтобы как-то сгладить свою откровенность.

Андрей Степанович был ретроградом во всем, и все что касалось научных занятий делалось не на компьютере, а писалось паркеровской ручкой с золотым пером. Эту ручку ему подарили к одному из юбилеев и она ему пришлась по вкусу, и чернила для нее он покупал в специальном магазине и всегда выбирал цвет, и всегда покупал про запас пару – тройку флаконов. Ему нравилось, что перо на конце раздвоено и можно при желании делать нажим, что придавало его рукописям подобие старых записок, которые он всегда с интересом рассматривал в музеях. Пожелтевшие листы бумаги исписанные каллиграфическим почерком людей прошлых эпох всегда вызывали в душе Андрея Степановича волнение, которое он долго сохранял, возвращаясь мысленным взором к буквам, и он даже не вчитывался в текст, делал это в редких случаях, именно буквы вызывали игру воображения, и он их запоминал и всегда его удивляло, как можно так тонко писать пером, проводить эти ниточки, переходящие в ровные нажимы пера.

Перебирание бумаг его успокаивало, и сейчас был такой момент, когда ему нужно было это делать, чтобы решить, как быть? «Сказать Сергею прямо, что он его сын, и тогда Лилечка непременно должна будет пережить это очень глубоко. Ну да! Для Сергея в этом не будет ничего плохого, – так думал Андрей Степанович. – Конечно, мысли о тяжелом детстве, о судьбе матери – все это обязательно затронет его душу, но сам факт никак его не огорчит». Все это в разных вариантах в своей голове прокручивал Андрей Степанович. Он подбирал наиболее подходящие слова, старался представить себе лицо Лилечки, Сергея, но потом отвлекался на какое-нибудь слово и погружался в чтение своего текста, и сразу начинал его править. Он так увлекался этой работой, что забывал все на свете, и тут начинал писать на чистом листке дополнительные тексты, комментируя, делая сноски, и потом где-то заполночь ложился спать на свой любимый диван, который постоянно ждал его рядом со столом, и сразу волнами разные картины наплывали на его уставший мозг, который превращал их в фантастические образы.

В последнее время сны Андрея Степановича были какие-то особенные. Он их вспоминал и в течении дня какие-то из них вдруг всплывали перед глазами. Это были обычно отрывочные воспоминания детства, и поэтому они всегда оставляли приятное чувство покоя и радости. И жизнь Андрея Степановича была спокойная и не было ни грусти, ни переживаний, несмотря на то, что встреча с Лилечкой и Сергеем приближалась, и мысль об этом наполняла сердце Андрея Степановича легким волнением, но он не углублял мысль об этом, а просто ждал когда все это случится.

Глава 16.

Тем временем Лилечка очень волновалась в ожидании встречи с Андреем Степановичем. Ее нервозность передавалась ребенку и он ночью плохо спал, отчего они по очереди с Сергеем вынуждены были дежурить у кровати и укачивать иногда Наташу на руках.

Сергей заметил как-то:

– Ты какая-то странная. У меня впечатление, что ты волнуешься от чего-то. – Он внимательно на нее посмотрел.

– Это кажется. Все в порядке, – она отвела глаза в сторону. – Знаешь, в следующее воскресенье мы поедем в гости к Андрею Степановичу, – при этих словах она увидела, как Сергей весь съежился: он то помнил свою ревность и тот ужасный эпизод на улице, и вся эта история болью отозвалась в сердце.

– А зачем нам ехать к этому Андрею Степановичу, – спросил он, искренне не понимая, для чего это нужно.

– Понимаешь, я думаю будет хорошо, если он будет Наташиным крестным отцом, – она замолчала, не находя другого объяснения.

– Я думаю, – продолжала Лилечка, – он не откажется, тем более вся эта неприятная история уже в прошлом, и мне хотелось бы, чтобы ты не имел зла против него. Он очень славный человек. – Она замолчала, смотря в сторону, чувствуя, что Сергей весь напрягся.

– Не хочу я с ним знакомиться. Ты с ним была, я это забыл, а теперь ты опять эту историю вытаскиваешь, и совсем некстати. Мне он не интересен, и зачем все это… – он замолчал, высказав все, что у него было на душе.