Для чего она все это рассказывала? Будто я мог не знать, что она балерина! А разве еще не в бытность мою здесь они с Юрой отправились в загс? И мне захотелось узнать, где сейчас Юра и что с ним. На афишах его имени я не встречал… Значит, в ведущие солисты не вышел.

— Что это вы так много курите? Не успеете выкурить сигарету, как хватаете новую!

— Вы нервничаете. Мне и передается.

Она засмеялась.

— Этак мы вправду не услышим и не поймем друг друга. Попробую по порядку. У меня есть муж. Вернее, был. Он пел в нашем же театре в хоре. Баритон. Не очень сильный голос. И звучал несколько глухо, туманно на верхних нотах. Вам это понятно?

Вот она, наконец, и заговорила о Юре!

— Серьезный недостаток, — согласился я. — Многим он помешал сделать вокальную карьеру.

— Юра из-за этого не получал хороших партий. Например, ему очень хотелось спеть в «Кармен» тореадора, а он пел Моралес. Две-три фразы… «Сама судьба сюда тебя толкнула, придет Хозе на смену караула». А в «Риголетто» пять лет он выходил на сцену в качестве офицера стражи: «Откройте, идет в темницу граф Монтероне!» Другие ездили на международные конкурсы, становились ведущими солистами, а он все возвещал и возвещал, что графа Монтероне ведут в тюрьму. Как заевшая пластинка…

— Да ведь не все могут стать Собиновыми.

Она внимательно и серьезно посмотрела на меня, будто впервые увидела. Во взгляде у нее что-то странное — какая-то сумасшедшинка. Но все равно до чего же красивые глаза! Даже при электрическом свете они кажутся кусочками неба… Существуют разного рода заболевания, некоторые связаны с потерей памяти… Может быть, она больна и поэтому меня не узнает? Да и всерьез ли этот наш разговор? Не похож ли он на шутку, розыгрыш?

— Миллионы никогда не станут ни Собиновыми, ни рекордсменами мира, скучным голосом повторил я. — И многие, представьте себе, не испытывают при этом мук неудовлетворенного честолюбия. Живут вполне счастливо. Покупают автомобили и новую мебель, строят дачи и воспитывают детей…

— Да, да, все это правильно, — перебила она. — Никто, кроме Собинова, стать Собиновым не может. Но как плох тот солдат, который не мечтает стать генералом, так и плох тот певец, который в молодости не стремится стать большим артистом. А великими становятся лишь единицы — остальные всю жизнь поют в хоре. И эти солдаты тоже когда-то собирались стать генералами. И подумайте, так трудно дается им понимание, что даже до сержанта дослужиться будет не так просто. Вы когда-нибудь пробовали представить себе будни этих людей? Знаю, что скажете. Ситуация, мол, не нова. Моцарт и Сальери. Гении и люди обычные… Не вскипел ли чайник?

Пока я заваривал чай, она вытащила из сумочки несколько мятых листков, вырванных из ученической тетради.

— Спасибо, чаю не надо. Я боюсь, что вы решите, будто я хочу вернуть ушедшего мужа. Это совсем не тот случай. И жаждой мщения не пылаю. Просто мне по-человечески жаль Юру. Полагаю, что он попал в беду. Да и вообще, в последнее время с ним происходило нечто загадочное. Если хотите фантастическое. Вижу, вы решили, что я сумасшедшая или истеричка.

Ее глаза — кусочки неба — потемнели. Может быть, она сердилась.

— В вашем визите много странного. Я удивлен. Это естественно. Мне казалось, что нам с вами не надо представляться друг другу…

Но она отвела взгляд и заговорила быстро, лихорадочно, как будто испугалась, что будет названо то, чего называть нельзя.

— Я знаю, в каком театре он теперь работает. Юра действительно в один прекрасный день стал хорошо петь. Не подумайте, что, как говорят, годы упорного труда сделали свое дело. Все иначе. Изменилась сама фактура голоса. Ну, будто ему подменили голос, как меняют с помощью пластической операции лицо. Впрочем, прочитайте-ка письмо.

«Марина! Ты мне не поверишь. Но так или иначе, важно, чтобы ты знала правду. До недавних пор я больше, чем ты, был заинтересован, чтобы мы с тобой оставались вместе. Ведь именно я убедил тебя полгода назад не спешить с разрывом. А теперь многое изменилось. У меня появилась возможность стать настоящим певцом. Надеюсь, ты понимаешь, что такое для артиста возможность состояться? Но для меня она связана с одним условием: мы должны с тобой впредь друг друга никогда не видеть. Не суди. Возможно, позднее я смогу все объяснить подробнее. Юрий».

Я сложил листки по сгибу, вернул Марине.

— Ничего не понял. Кроме того, что у Юры все еще детский почерк и что он нервный, склонный к рефлексиям и самооправданиям человек. Но, Марина, насколько я помню, Юра всегда был таким.

Марина и на этот раз осталась верна роли. Она сделала вид, что не поняла моей последней фразы или же не услышала ее, и внимательно разглядывала тыльную сторону коробки сигарет. Я положил рядом с сигаретами зажигалку, но при этом не произнес ни слова. Раньше Марина не курила.

— Как ее зажигать? Спасибо. — Она закашлялась дымом. — Боюсь, что вы меня не захотите понять. Все, что он написал в письме, правда. Была у нас хористка. Год назад они вместе уехали на пробу в один из больших оперных театров. Я назову вам позднее город. Их приняли солистами. Уже были дебюты. В «Иоланте». Он хорошо спел Роберта, она — Иоланту. Вот почитайте…

Из сумочки была вынута газетная вырезка. Несколько абзацев подчеркнуты красным карандашом. «Порадовали нас дебюты молодых певцов Юрия и Ирины Ильенко. Ирина Ильенко создает привлекательный и запоминающийся образ Иоланты. Ее игра тактична и продуманна. Голос звучит чисто и ровно во всех регистрах, хотя и не отличается особой красотой тембра. Удачно исполнил партию Роберта и певец Юрий Ильенко. Правда, отсутствие глубоких грудных нот несколько обедняет вокальный образ. Зато легкое дыхание, четкая фиксация верхних нот создает ощущение праздничности, внутренней освобожденности. Можно поздравить наш театр с хорошим пополнением оперной труппы певцами, которые смогут нести основную нагрузку репертуара…»

— Статья как статья, — сказал я, возвращая вырезку. — В нормальных рамках шаблона. Но все еще не возьму в толк, что здесь необычного? Он женился на этой Ирине, предварительно разведясь с вами. Она поменяла свою девичью фамилию на его фамилию. Прошли конкурс. Приняты в труппу. Дебютировали с успехом. Что же вас удивляет?

— Как вы не понимаете? Не могли ни ее, ни его никуда принять с их голосами! Не могли! Не было никаких звонких верхних нот, никакого свободного дыхания! В том-то и дело, что в один прекрасный день внезапно — он как бы получил от кого-то в подарок голос. Это произошло неожиданно. Я думаю, он сам был к этому внутренне не готов. Отсюда и растерянность. И его письмо ко мне…

Она поднялась, неумело ткнула в пепельницу окурок, слишком долго его гасила, вкручивая в стекло.

— Вот что, я сейчас уйду. А вы обдумайте все. Завтра позвоню.

— Я вас провожу.

— Меня внизу ждут.

— Надо было пригласить сюда.

— Ничего. Мы договорились, что я пробуду у вас, если понадобится, час или даже два.

Я проводил Марину до двери, подошел к окну. Вот она вышла из подъезда, пересекла улицу. К ней приблизился человек в белом плаще. Лица и рук человека не было видно. И потому казалось, что навстречу Марине двинулся, несомый ветром, пустой плащ. Она взяла «плащ» под руку.

«Кто может сравниться с Матильдой моей!» — попробовал я голос. Но голоса-то уже не было. Многолетнее курение, попивание крепкого кофейка даром не проходят. Впрочем, мало кто знает, что великий Карузо, умевший петь решительно все и так, как ему хотелось (не только теноровые, но баритоновые и даже басовые партии), порой баловался сигарами, не боялся сквозняков и сильных чувств не только на сцене, но и в жизни. Глубокий матовый звук виолончели не давал покоя фантазии Карузо. И он добился невозможного — заставил свой голос звучать так же бархатно, как виолончель. Даже в несовершенной записи тембр этого голоса поражает и приводит в состояние мистического ужаса. Возможно ли, чтобы смертный, один из нас, так пел? А если он все же так поет, то смертен ли он?