С каким нетерпением графиня Елена Петровская ждала этого дня! О возвращении на родину она думала постоянно: вечерами, прислушиваясь к шепоту листьев из густого сада отеля и с жадностью вдыхая ароматы цветов, уже отходивших ко сну; и утром, когда прозрачные лучи солнца заполняли комнату, заставляя легкие пылинки пускаться в пляс… Свидание с Петербургом снилось ей каждую ночь из доброй сотни, что она провела в Баден-Бадене на лечении.

Здесь оказалось достаточно много русских, и все они с симпатией относились к молодой, всегда элегантно одетой красивой улыбчивой женщине. Правда, глаза графини оставались грустными, несмотря ни на что. Соотечественники предполагали, что Елена Павловна тоскует по мужу, и выражали недоумение, почему граф Петровский не составил ей компанию на курорте. Хотя некоторые предполагали, что возможно, Владимир Иванович счел бестактным присутствовать при лечении супруги от бесплодия. Все-таки это довольно щекотливая ситуация…

— Елена Павловна, ни дать ни взять, героиня романтической поэмы, — замечали многие. — Всегда одна, всегда грустна… Господин Пушкин, будь он жив, мог бы воспеть ее в своих стихах.

— Говорят, он любил красивых женщин…

— Вот занимательно: устояла бы такая холодная красавица перед африканским темпераментом? Пока ведь ни к кому благосклонности не проявляет…

Елена ни с кем не делилась, как остра ее тоска по мужу, хотя с некоторыми из русских дам сошлась довольно коротко. Но ей и в голову не приходило, что кому-то можно рассказать о том, что каждую ночь она видит Владимира во сне: то он, безумно красивый, встречает ее на перроне, то будит ее, лежа рядом с ней в постели: белый ворот ночной сорочки расстегнут, волосы растрепаны, губы страстно шепчут что-то… А иногда снилось, что они на качелях в родовом поместье Владимира, Дубровке, взлетают высоко-высоко, и Елене даже слышался смех мужа. Так хотелось протянуть руку и запустить пальцы в его каштановые кудри, нагретые ласковым летним солнцем…

— О, мой милый, — шептала она. — Мой единственный… Как я соскучилась по тебе! Без тебя ничто не в радость, никакие красоты мира…

Но, просыпаясь в полумраке комнаты дорогого отеля, Елена сразу же вспоминала, что лето уже на исходе и они с мужем прожили в разлуке целых три месяца. Впервые они разлучились на столь долгий… Но у Владимира было какое-то странное предубеждение против всего заграничного и, на ее взгляд, болезненная любовь к России. Елене не удавалось вывезти его даже в Париж. С гораздо большей охотой граф Петровский отправлялся в свое любимое поместье в Тверской губернии. Однако в Дубровку они в этом году уже вряд ли выберутся. Лето почти кончилось, а что делать осенью в такой глуши?

А в прошлые годы им бывало там так хорошо! Просторный дом в два этажа с мезонином приветливо белел уже издали, и соседи любили наведываться к хлебосольным хозяевам. Часто у них кто-нибудь подолгу гостил, а другие наезжали с визитами. Тогда Елена устраивала домашние спектакли и даже ставила оперы, в которые вовлекала и крепостных. Правда, две или три девки пели по-настоящему хорошо. А держаться на сцене Елена Павловна учила их сама, ведь Петровские отличались широтой взглядов…

Но с каждым годом Елене все труднее было беззаботно радоваться жизни, ведь их с мужем почти десятилетний союз по-прежнему оставался бесплодным. А им с Владимиром так хотелось, чтобы дом наполнился детским смехом, звонкими голосами…

Но лечение не помогло Елене и на этот раз, немецкие врачи не оставили ей никакой надежды. Она зарылась лицом в подушку и горько заплакала. Никогда ей не стать матерью, не узнать болезненной радости рождения малыша, который стал бы для нее и смыслом жизни, и ее оправданием. Не прижать свое дитятко к сердцу, не поцеловать его маленькие ножки, пахнущие молоком волосики… И первая улыбка ребенка никогда не станет для нее счастьем… И его смех не разбудит утром, слившись с первым лучом проснувшегося солнца…

Она нянчила бы его и ласкала, пела бы колыбельные, укладывая спать. И никаких нянек — разве можно делить с кем-то счастье, которого она ждала столько лет?! Елена знала, что для нее не было бы в тягость вставать к малышу ночами и кормить его грудью. Владимира не разочаровало бы, если бы форма ее груди испортилась, ведь он ждал их первенца с таким же нетерпением. Они могли вместе окунуться в родительское счастье, если бы…

За что Господь покарал ее бесплодием, лишил ее самого главного, самого желанного? Простаивая на коленях перед иконами (венчальные она всегда возила с собой), Елена перебирала в памяти свои грехи, за которые так жестоко наказана, но не находила ничего такого, за что ее действительно стоило бы столь сурово покарать.

Росла она послушной и приветливой девочкой, и родители в ней души не чаяли. И сейчас не проходило недели, чтобы Елена не наведалась к ним, не справилась о здоровье, не рассказала матери, которая давно уже не выезжала из-за болезни ног, о новостях света. Отец всегда любил и баловал ее больше, чем брата, но, может, оно и к лучшему — воспитанный в строгости, Анатоль стал бравым офицером, а не салонным шаркуном. И семьей обзавелся в срок, женившись на молоденькой Оленьке Веремеевой, которая родила ему четверых деток. Приезжая в гости к брату, Елена возилась с племянниками, баловала их, прижимала к груди теплые головушки, а сама с трудом сдерживала слезы: «За что я лишена этого счастья?! Чем прогневала Бога?»

Владимир, как мог, утешал жену и приободрял ее, напоминая, что они молоды и богаты, любят друг друга, и во всем остальном здоровье у обоих отменное, так стоит ли сетовать на судьбу? Соглашаясь с ним и улыбаясь, Елена плакала ночами, уединившись в своей спальне. Ей так хотелось подарить любимому мужу наследника!..

И вот она ни с чем после длительного курса лечения возвращалась в Петербург. Лето потрачено впустую, немецкие доктора не смогли помочь ее горю.

— Что вы, голубушка, не веселы? — участливо спросила ее сидевшая напротив княгиня Томская, грузная старуха с непропорционально маленьким ртом. — Чай домой возвращаемся… Или вросли уже в заграничную почву?

— Вовсе нет, Амалия Петровна, — живо возразила Елена. — Напротив, я жду не дождусь, когда увижу родную Неву, наши мостики и каналы.

Княгиня неодобрительно цыкнула:

— Что ж это вас все к воде-то тянет? По земле, по землице скучать надо. Или вас дождь так расположил?

За окном вагона и впрямь моросил мелкий дождик, словно оплакивая судьбу Елены, которая теперь уже определилась раз и навсегда. Их роскошный дом на набережной Невы с каждым годом будет становиться все более холодным, а потом в нем воцарятся сумерки… И лицо Владимира будет все заметнее мрачнеть оттого, что жена не оправдала его ожиданий. Скорее всего он не упрекнет ее ни словом, но его молчаливое страдание будет для Елены красноречивее любых слов.

Чего она только не отдала бы за то, чтобы родить ребенка! Иногда ей даже приходили в голову бредовые мысли, что она согласилась бы испытывать бедность и постоянную нужду, только бы ощущать тепло детского тельца в своих руках… В следующую секунду разум Елены Павловны прояснялся, и она понимала, что это стало бы еще большей катастрофой, ведь для бедняков дети не радость, а лишние рты. Ей же хотелось самого безоблачного счастья, которого Елена так ждала в юности и в которое с каждым годом верила все меньше.

От стыда за такие мысли Елена Павловна недовольно повела плечами. Как можно сомневаться в своем счастье, когда ее любит такой мужчина, как Владимир Петровский?! Многие барышни Петербурга мечтали составить ему партию в то время, когда Елена, урожденная Прокофьева, была на выданье. И до сих пор, уже будучи замужними дамами, матерями семейств, они — кто в тайне, а кто и открыто — завидовали графине Петровской. Ее муж являлся одним из тех редких в высшем свете людей, о ком даже самая злая молва не разносила никаких сплетен. Владимира Ивановича никто не мог упрекнуть даже в намеке на неверность супруге, или в склонности к игре, или в тайном пьянстве. Он был хорош собой, богат, галантен, остроумен. Словом, Владимир Петровский имел репутацию совершенного мужчины.