Прежде чем он смог вымолвить хоть слово, Ланта сказала:

— Я ждала, когда ты проснешься. Я упражнялась произносить эти слова. Теперь я могу. Я люблю тебя, Мэтт Конвей.

— И я люблю тебя. И буду всегда любить.

Ланта вскочила с проворством испуганного животного. Ее действия выглядели довольно странно, и она, похоже, сама была удивлена не меньше Конвея. Ланта наделила его извиняющимся взглядом.

— Я должна позаботиться о Тейт. — Слова получились какими-то неуклюжими. — Я хотела тебе сказать… сказать, что люблю тебя. Теперь я должна вернуться к своим обязанностям. — Она сделала безвольное движение рукой.

Конвей посмотрел на восток.

— У тебя нет времени. Ты еще должна помолиться.

Снова, как взмах крыла бабочки, мелькнула и исчезла боль.

Конвей встал, обнял ее за плечи, заставил посмотреть себе в глаза.

— Ты спасла мне жизнь. Ты единственная, кто мог это сделать.

— Я не могу… Жрица не может убивать. Все, чему меня учили… Все.

Он крепко сжимал Ланту в объятиях, пока ее всхлипывания не прекратились. Когда от них остались лишь дрожащие вздохи, он заговорил:

— Я мало знаю о Церкви, но я уверен, она может простить. Прости себя сама. Прощение Церкви придет, когда ты попросишь.

— Я не могу оставаться Жрицей. Я не могу называть себя целительницей, носить нашу одежду. Это запрещено. Даже если меня простят, я должна буду покинуть обитель.

— Обитель и Церковь покинули тебя много лет назад. Именно союзники Сестры-Матери пытались нас всех уничтожить. А как насчет Сайлы? Она ведь не отказалась от всего. Послушай, теперешние правители Церкви повинны в сотнях загубленных жизней. Поэтому Церковь расколота, а такие женщины, как ты и Сайла, должны создать новую Церковь. Пусть эти продажные старухи рассказывают о своих законах. Ты выше их. Они не могут тебе ничего сделать.

Ланта покачала головой.

— Ты увидел самую суть. Считаешь, я могу себя простить?

Он торжественно отошел на расстояние вытянутой руки.

— Я прошу, чтобы ты простила себя. Я умоляю тебя. Дай мне отблагодарить тебя за то, что ты спасла мне жизнь. Ты единственная, кто может мне помочь. Помоги мне.

— Мне бы очень хотелось. Я должна подумать.

Улыбка Конвея наполнилась печалью.

— Подобное предложение всегда таит опасность. Но я полагаю, без него не обойтись. Пока ты будешь думать, помни: я собираюсь жениться на тебе в Оле. Как только мы туда попадем.

Заливаясь румянцем, Ланта выскользнула из его объятий. Быстрее, чем того требовали ее обязанности, она поторопилась к Тейт.

Внимание Конвея привлек слабый звук откуда-то сзади. Тиниллит, извиняясь, улыбнулся. Снова Конвей ясно почувствовал дистанцию, на которой держался этот Малый. Они обменялись приветствиями и парой фраз. Пользуясь случаем, Конвей рассмотрел духовую трубку Малых и с удивлением понял, что это не просто полый кусок тростника. В его памяти всплыли картинки из старой книги, увиденные им еще до того, как его мир покончил с собой. В книге говорилось, что люди когда-то делали подобным образом удочки для ловли рыбы. Они раскалывали тростник и придавали ему нужную форму и толщину. Затем они склеивали половинки снова, получая сужавшуюся к концу трубку, обладающую большой прочностью, легкостью и гибкостью.

Конвею вспомнилось еще кое-что из этой области — как он ехал вдоль берега реки, наблюдая за растянувшимися на несколько миль рыбаками, стоящими почти плечо к плечу. В ярком солнечном свете то и дело сверкали удочки, вытаскивающие из речки рыбешку за рыбешкой. Судьи, переговаривающиеся по рации, выстраивались вдоль людской цепочки, подсчитывая и отдавая команды. Драки из-за запутавшихся лесок были обычным явлением. Когда лимит отлова исчерпывался и соревнования останавливались, среди недовольных иногда возникали беспорядки. Ему казалось очень забавным, что штрафы с браконьеров и нарушителей правил, составлявшие добрую часть доходов, практически не шли на развитие спортивной ловли.

Тиниллит учтиво спросил:

— С тобой все в порядке?

Конвей ощутил, как по его лицу разлилась краска. Он ответил, слегка смущаясь и чеканя слова:

— Все хорошо. Я просто задумался. — Кивнув в сторону духовой трубки Тиниллита, он протянул руку. — Я никогда не видел подобного оружия. Можно взглянуть поближе?

Тиниллит посмотрел на него не очень дружелюбно. Он не пошевелился, но Конвею показалось, что тот отступил. Тиниллит произнес:

— Я должен объяснить кое-что в отношении Малых. Когда вы вернетесь в Олу, передайте это Гэну Мондэрку.

Опустив протянутую руку, Конвей попытался сделать вид, что ничего не произошло.

— Что ты хочешь передать ему? — спросил он ледяным доном.

Тиниллит заговорил, горячась чуть больше обычного:

— Пожалуйста, не сердитесь. Мы знаем ваш образ жизни и хотим, чтобы и вы узнали о нашем. — Он показал на деревянные чаши для еды, стоявшие неподалеку от того места, где бок о бок сидели Ланта и Тейт. — Тебя не удивляет, что никто их не трогал? Ты заметил, что мы не подходим к вам близко. Я прочитал это на твоем лице. Ты думаешь, мы хотим оскорбить вас. Но стали бы мы рисковать жизнью за людей, которых хотим разгневать?

Конвей нехотя согласился:

— Думаю, нет.

Опустив конец трубки к земле, Тиниллит продолжал:

— У всех племен был свой Сиа. Наш появился, когда мы жили там, где лес встречается с морем, далеко на юге. Мы не знали врагов, не знали войны. Но пришли чужаки. С моря и с суши, с севера и с юга. Тогда погибли многие, многие Малые. А остальных увели, словно оленей. Мы брели в неведомые края, не зная, где нас поджидают проклятые места и радзоны. Пришли болезни. Но мы спаслись. Наш Сиа умер. Мы были детьми, оставшимися без отца.

Сделав паузу, Тиниллит оглянул горы. Когда он продолжил, его голос звучал увереннее.

— Наш Сиа научил нас поклоняться божеству. Мы зависели от солнца, несущего свет и тепло. Символ Единого-В-Двух-Лицах пробуждает мир Вездесущему. Так верит и ваш народ?

Конвей кивнул, и Тиниллит продолжал:

— Наш народ стремился к солнцу. Высоко в горах мы встречали его раньше всех. Раньше всех получали его тепло. Когда наступала зима и скрывала от нас свет и тепло, наши страдания искупали наши грехи. Мы это знаем, потому что весной Вездесущий возвращает нам хорошую погоду. Так мы и живем. В лесу, в горах.

— И не общаетесь с другими народами?

Тиниллит просиял.

— Ты понял. Мы меняемся. Раньше мы были похожи на сурков. Мы прятались от каждой опасности, думали, что зима нас бережет. Теперь мы больше похожи на медведя. Мы зимуем в берлогах, но я бы не советовал нас тревожить. Мы уже не станем такими, как прежде. Мы умеем защищаться. Но осталось наказание. Поэтому я пришел к вам. Все, что здесь случилось, неразумно. Чтобы снова стать людьми, мы должны очиститься. Раз уж мы хотим жить в мире на Трех Территориях, мы предлагаем вам принять наше очищение. Если вы захотите, чтобы мы вас приняли, это будет первым шагом. Это исцелит вас.

Тут к Конвею присоединилась Ланта. Он указал на нее.

— Как ваше очищение подействует на Ланту? Она ведь служительница Церкви. А если обряд очищения противоречит ее убеждениям? Как насчет Тейт?

— Прекрасные вопросы. Очищение не имеет отношения к религии. Для этого нужны убеждения, но не религия. Что за раны у Черной Молнии?

— Руки; вы же видите повязки. Но главное, она больна.

Тиниллит чуть не отпрыгнул, осенив себя Тройным Знаком.

Краем глаза Конвей заметил движение. Малые медленно и нерешительно приближались.

Рядом с Конвеем словно из воздуха возникли Карда и Микка. Микка заскулила. Конвей изумленно глянул вниз. Такого звука Конвей от нее припомнить не мог. То ли не понимая его взгляда, то ли почему-то другому, она уставилась на Тиниллита.

Тиниллит нашел слова:

— Больна? Невидимые?

Ланта ответила:

— Не болезнь. Скорее что-то вроде яда. Пещера, о которой говорил Лис, опасна. Болезнь Тейт оттуда, она никого не сможет заразить.