Слабое «Конечно!» Конвея прошло мимо ушей Тиниллита. Он повернулся к Ланте.

— Ты клянешься, Жрица? Именем Церкви?

— Я клянусь всем моим знанием. Я не буду клясться именем Церкви, потому что никогда не видела ничего подобного. Но Конвей тоже был там и уже поправился. Тейт понемногу выздоравливает. Ты видишь, что на меня это не подействовало. Вам нечего бояться. Оба моих друга ранены. Если вы умеете то, чего не умею я, то прошу вас помочь.

— Нам нужно посоветоваться. — Сжимая духовую трубку, Тиниллит развернулся и направился к своим соплеменникам. Конвей позвал собак и отошел к Ланте и Тейт. Животные странно засуетились.

Среди Малых шла суровая перепалка. Тейт промолвила:

— Похоже, я изрядно все испортила.

Опустившись рядом с ней на корточки, Конвей поднял с земли веточку, попробовал на зуб.

— Плесень, — произнес он, и Тейт одарила его взглядом, выражающем сомнение в его здравом уме.

Повторив слово, Конвей пояснил:

— Это встречалось в нашей прежней жизни. — Стоя спиной к Ланте, он посмотрел на Тейт. Она еле заметно кивнула. Он продолжал: — Вся эта сырость, столько органического материала. Когда он подвергается воздействию плесени и грибка, в результате могут образовываться по-настоящему токсичные вещества. Мы надышались буквально отравленным воздухом.

— Вы используете непонятные мне слова, — послышался голос Ланты. — Вы так называли дурные вещи в своем мире?

— Именно так, — ответила Тейт. Ее взгляд был по-прежнему сосредоточен на Конвее. — Мы не хотели тебе говорить, но там было много зла. Если бы Жрец Луны смог бы получить все это, жизнь остальных стала бы почти невыносимой.

— Вы еще смелее, чем я думала. — Ланта подошла к Конвею и взяла его руку в свою. Сжав ее, она взглянула на Тейт.

Конвей произнес:

— Твой голос гораздо увереннее, Доннаси. И выглядишь ты получше. Ты немного отошла?

— Что значит отошла? Я только немного покаталась с горки, предоставив тебе возможность поделать для разнообразия кое-какую работу. — Она попыталась выпрямиться. Зияющая дыра на спине ее куртки напомнила им об ужасе минувшей ночи. Ланта невесть откуда раздобыла иголку с ниткой. Она уже заканчивала штопку, когда донесся голос Тиниллита. Он жестом пригласил троицу подойти поближе.

Ланта прошептала своим товарищам:

— Будьте осторожны. Они напуганы. И раздражены.

— Ты можешь различить? — В голосе Тейт сквозило недоверие.

— Ошибки быть не может. Их позы: они не знают, бежать ли им или нападать. Особенно Тиниллит. Видите, как расставлены его ноги, как они согнуты в коленях? Его голова запрокинута, зрачки широко раскрыты. Он чуть ли не в… — она поискала подходящее слово, — в отчаянии.

Вождь Малых поднял руку, дав им знак остановиться. Конвей попытался встать перед Лантой, но она воспротивилась этому, вынуждая его расположиться рядом. Собаки тревожно и громко пыхтели у ног Конвея. Он сказал:

— Мы не хотим неприятностей. Если твои люди боятся заразиться, они ошибаются. Мы мирно уйдем, если вы этого хотите.

Тиниллит сделал знак своей духовой трубкой.

— Мы хотим мира, Мэтт Конвей. Именно поэтому мы покинули земли наших предков и пришли в эти опасные места. Мы хотим жить среди друзей и союзников. Мы никому не доверяем и всех избегаем. Осмелься мы подобраться поближе, когда вы были на верхушке горы пещер, и узнай, что Тейт больна, мы тут же исчезли бы.

Ланта взяла на себя роль парламентера.

— Это очень мудро — избегать больного. Лечить — занятие для Целителей. Но ты сказал, что у вас есть свои собственные лекарства. Я тебе верю. Я это чувствую.

Среди Малых прокатился приглушенный ропот. В нем слышалось удивление. Конвей напрягся. Тревога и удивление были плохим сочетанием.

Тиниллит подался вперед, как всегда, еле ощутимо.

— Что именно ты чувствуешь, Жрица? Расскажи нам.

Она сложила перед собой руки. Брови слегка нахмурились.

— Недоверие. Страх. Раздражение. Я думаю, некоторые считают, что мы вам лжем или обманываем вас. Это не так. Наоборот, я больше всего чувствую надежду. Даже те, кого надежда раздражает, ошибаются. Поэтому давайте сосредоточимся на надежде и помощи.

Медленно и болезненно, цедя воздух в легкие сквозь сжатые зубы, Тейт подняла вверх руки. Испачканные грязью повязки были похожи на два маяка, смотрящих в затянутое облаками небо.

— За нами могут вернуться другие кочевники из Летучей Орды. Дьяволы двигаются с севера по направлению к горам. Жрица Фиалок Ланта сделала все, что было в ее силах, чтобы вылечить мои руки. Если вы в силах помочь, сделайте это. Это — ваше могущество.

Последние слова возобновили спор между Малыми. Не обращая внимания на троицу, они повернулись друг к другу. Мужчины трясли оружием, размахивали руками. Резкий свист Тиниллита успокоил их. Он твердо обратился к своим людям:

— Жрица чувствует настороженность. Если мы хотим иметь друзей, мы должны быть друзьями. Мы подвергнем их очищению. — Снова начались разговоры. Он остановил их взглядом. — Они получат очищение, но не будут участвовать. Может быть, когда-нибудь мы примем в этот обряд посторонних. Не сейчас. Они еще не готовы. — Обращаясь к троице, он распорядился: — Садитесь здесь, у огня. Лицом к солнцу. Без оружия. Молча. Неподвижно. Если хотите, собак посадите рядом, но они не должны двигаться.

Конвей заметил, как на верхней губе Тиниллита блеснула капелька пота. Он напряженно следил за этим Малым. Затем Мэтт необъяснимо расслабился. Он не знал, что должно произойти, и был немного этим озабочен, но все же был уверен, что поступает правильно.

Конвей, Ланта и Тейт уселись. Воины спешно скрывались в лесу. Собаки развалились подле Конвея. Посмотрев на своего хозяина, Карда высунул язык и открыл пасть, словно оскаливаясь в предвкушении чего-то известного. Затем он повалился на бок.

Конвей не сразу сообразил, что издавало этот непривычный и настойчивый звук. Высокий и взвинченный, он был слишком пронзительным для ударного инструмента. Больше напоминая голос Тиниллита, каким он показался Конвею при первой встрече с ним, звук словно шел из чрева. Озираясь в поисках источника, Конвей чуть не пропустил момент, когда Малые разделились, образовав посередине небольшой коридор.

Двое мужчин, каждый с конусообразным барабаном под мышкой, танцевали в проходе. На них были бесформенные черные одежды, скорее похожие на мешки, и маленькие черные колпаки. С колпаков спадала белая ткань. Достаточно тонкая, чтобы не мешать танцорам видеть, она полностью скрывала лицо и шею. Нехитрое одеяние лишало танцующие фигуры человеческого облика. На фоне свинцово-серого леса их силуэты выглядели еще более размытыми.

Музыканты колотили по барабанам пальцами, а не кистями или запястьями, и казалось, будто поверхность инструмента звучала сама по себе. Тиниллит заиграл на флейте. Мелодия была печальной и одинокой. Она заунывно плыла сквозь барабанную дробь.

Танцоры двигались под ритм барабана короткими, чеканными шажками. Мелодия флейты отражалась от их гибких тел. Достигнув кострища, они встали вокруг него. Один за одним остальные воины Малых выходили из толпы и присоединялись к этим наряженным танцорам. Темп все увеличивался. Флейта пела все также мягко.

Воины танцевали, свесив головы и все время подпрыгивая. Когда круг сомкнулся, две колонны просочились одна сквозь другую со смиренностью ряби на поверхности воды.

Смирение.

Слово отдавалось у Конвея в мозгу. Он обмяк, желая верить. Верить чему?

Его глаза болели и требовали передышки. Он подумал о танцорах, таких расслабленных, таких спокойных. Он их ощущал.

Невероятное знание подсказало ему, что, вместе танцуя, Малые вместе обретают покой. Он почувствовал, как выходят наружу воспоминания, хотя продолжал воспринимать происходящее.

Смирись.

Конвей подумал о Ланте. Ее образ стирался, он словно отказывался от нее. Малые забирали его разум. Он хотел. Боялся. Перед ним раскачивались потные воины, от них шел густой пар. Невидящие глаза уставились на вялые лица. Гладкие намокшие волосы спадали вниз. Музыка резала уши. Конвей попытался отстраниться. Его веки беспомощно упали.