Как по линии посольства, так и по линии госбезопасности мы не могли не информировать об обострении обстановки московское руководство, так как это, несомненно, наносило прямой ущерб советско-монгольским отношениям. И так как русская советская гражданка Филатова «во всей этой кухне» выступала как «рука Москвы», появлялись антисоветские и антирусские настроения.
Для иллюстрации активности Филатовой приведу два незначительных примера. Раздается телефонный звонок по «ВЧ», и Филатова задаёт мне вопрос: «Отвечаете ли Вы за безопасность Цеденбала?». Спокойно поясняю Филатовой, что мы помогаем решать вопросы, связанные с безопасностью Монголии, но непосредственно безопасность Цеденбала обеспечивается специальным управлением Министерства общественной безопасности МНР, а никак не представительством КГБ в Монголии. Филатова возбуждённо сообщает далее, что безопасность Цеденбала под угрозой, и опасность исходит от их личного повара, присланного к тому же из Москвы.
Выясняю, что повар в какой-то ситуации ей перечил. Спокойно объясняю Филатовой, что поваров КГБ в Монголию не направляет, что повар является одним из специалистов, присланных в Монголию по просьбе монгольского руководства по линии ГКС. По настоянию Филатовой обещаю ей «поговорить с поваром», и если она будет настаивать, то повара можно заменить, а по линии КГБ нового человека мы можем проверить. Пришлось встретиться с поваром. Им оказался симпатичный московский парень, работавший ранее в одном из лучших ресторанов Москвы. Он рассказал, что Филатова вмешивается во все мелочи его работы, и возможно, что он ей в какой-то момент возражал. Дело кончилось тем, что Филатова настояла на его замене. Точно такой же эпизод вскоре произошёл с личным врачом семьи Цеденбала. Это была советская женщина, врач из Дархана (второй по величине город Монголии). При каких-то обстоятельствах она оказывала помощь Цеденбалу или Филатовой во время их поездки в Дархан и по их настоянию была переведена как личный врач семьи в Улан-Батор. Её замены также срочно потребовала Филатова. На мои возражения, что КГБ не занимается направлением врачей, и что новый врач может быть прислан по письму монгольского правительства из числа сотрудников 4-го управления Министерства здравоохранения СССР, она заявила, что речь идёт о здоровье Цеденбала, и что, кроме того, «эта женщина любит себя выпячивать — появилась на каком-то торжественном заседании в оперном театре Улан-Батора вместе с Цеденбалом, и этого дальше терпеть нельзя». Врач была также заменена, правда, этим занимался по моей просьбе наш посольский советник, работавший с советскими специалистами в МНР.
Возвращаясь к политической обстановке в Улан-Баторе, следует отметить, что проявление болезни Цеденбала и вызванное этим снижение его рабочей активности всё больше сказывалось на руководстве страной. Одновременно с этим в монгольских руководящих кругах присутствовала хорошо известная нам «система единого мнения», т. е. отсутствие какого-либо другого мнения в Политбюро и правительстве, даже намёка на критику в адрес Цеденбала и Филатовой.
На этом фоне неизмеримо выросла роль соправительницы государства А. Филатовой. Нас же волновал, прежде всего, вопрос стабильности в стране и в советско-монгольских отношениях.
Сделаю маленькое отступление. По роду своих обязанностей мне приходилось часто встречаться с Цеденбалом, сопровождая наши делегации. Примерно раз в месяц я бывал у него просто в сопровождении только министра МОБ МНР и сообщал ему выжимки из получаемой мною из Москвы информации о мировой политике.
Цеденбал внешне проявлял интерес к этим встречам, но со своей стороны, как правило, рассказывал десяток одних и тех же эпизодов из своей жизни — все они были многолетней давности. Через некоторое время я почти все эти эпизоды знал наизусть.
И вот в Монголию прибыла делегация 5-го Управления КГБ во главе с генералом И. Абрамовым. Для Абрамова было интересно и важно быть принятым Генеральным секретарём партии Цеденбалом, и мы смогли организовать такой приём. Накануне Абрамов поделился со мной информацией, которую он хочет рассказать Цеденбалу, и попросил меня упредить, о чём бы предположительно Цеденбал мог его расспрашивать. Я полушутя-полусерьёзно рассказал Абрамову несколько эпизодов из жизни Цеденбала, которые он обычно рассказывал, в частности, о встрече с китайским премьером Чжоу Эньлаем.
Чжоу Эньлай якобы заметил Цеденбалу, что китайцы около двух веков управляли монголами, на что Цеденбал «напомнил» Чжоу Эньлаю, что монголы управляли Китаем чуть ли не триста лет (речь идёт о завоевании Китая великим Чингисханом и о правлении в Китае потомков монгольских ханов).
Также Цеденбал любил рассказывать о том, как его чуть не сделали в детстве ламой, о том, как он бросил курить, о том, как он дружил с маршалом Жуковым и ещё несколько эпизодов.
Когда мы были с Абрамовым у Цеденбала, всё складывалось по намеченной программе. Абрамов очень чётко изложил своё сообщение, преподнёс Цеденбалу ценные книги и альбомы для его библиотеки (Цеденбал обладал большой и очень хорошей библиотекой и постоянно проявлял интерес к новым книгам). Далее Цеденбал начал свой рассказ и упомянул 3–4 эпизода из своего обычного набора, но надо же быть такому совпадению, что это были именно те эпизоды, о которых я накануне рассказывал Абрамову. Этот факт произвёл на Ивана Павловича впечатление, и он, я помню, сказал: «Ты что — сидел в кармане у Цеденбала?».
После приезда в МНР мне пришлось несколько раз сталкиваться с решением вопросов об отношении к фигуре Чингисхана. Установился неписаный принцип — всякое упоминание о Чингисхане, особенно с восхвалениями исторической значимости его личности, рассматривалось партийными инстанциями как проявление национализма с антирусским уклоном. Это возникло, очевидно, под советским влиянием. После бесед с монгольскими историками и доверительных разговоров с министром я пришёл к убеждению, что такая позиция была в корне неправильной и могла раздражать и подогревать антисоветские настроения монгольской интеллигенции. Эпоха Чингисхана — это, как известно, наивысшая точка в национальной истории Монголии. Именно он создал великую Монголию и завоевал Китай, где и правил много лет. Сам Чингисхан в России никогда не был, правда, нашествие монголов на Русь имело место, но оно осуществлялось потомками Чингисхана. Но история есть история, а Чингисхан является важнейшей фигурой в формировании и развитии монгольской нации. Я советовался по этому вопросу с Абрамовым, так как в поле его зрения (5-е управление КГБ) находились вопросы идеологии, национализма и наши академические институты, где рассматривались вопросы истории и культуры. Абрамов, надо отдать ему должное, откликнулся на мой призыв попытаться изменить что-то в этом направлении и предложил мне написать подробную телеграмму, освещающую этот вопрос, сам её отредактировал, и мы направили её в Центр, оговорив, чтобы она попала к самому Абрамову по возвращении его в Москву. Абрамов сдвинул этот вопрос с мёртвой точки, и вскоре в МНР приехала небольшая группа от Академии наук и Института востоковедения. Через какое-то время появились статьи в печати, в том числе в самой Монголии, о личности и эпохе Чингисхана, а через несколько лет уже были опубликованы научные труды на эту тему. В наше время известны романы, кинофильмы о великом монгольском правителе. Многие годы монголы ищут место захоронения Чингисхана и прославляют его имя.
Тяжелое заболевание Цеденбала усугублялось. Положение обострялось, и негативная информация у московского руководства накапливалась, приближаясь к критической точке. В феврале 1984 года наш посол Сергей Павлович Павлов и я были приглашены на заседание комиссии Политбюро ЦК КПСС по международным вопросам, которую возглавлял Громыко. В совещании участвовали Министр обороны Устинов, председатель КГБ Чебриков, секретарь ЦК по социалистическим странам Русаков, зам. председателя КГБ (он же начальник разведки) Крючков.
Вопрос об обстановке в Монголии был на повестке дня комиссии. Были заслушаны выступления Павлова и моё, освещавшие действительное положение дел. Помню, что Громыко поставил передо мной и Павловым единственный вопрос: «Есть ли действительно силы в ЦК Монгольской партии, которые поддержат предложение об оздоровлении обстановки в руководстве, т. е. о замене Цеденбала?». Русаков и, в определенной степени, Громыко занимали скорее радикальную позицию, Чебриков — более осторожную, считая, что пока не следует решать вопрос кардинально. Было решено, что следует держать вопрос под постоянным контролем, активно работать по сбору и анализу информации.
