Хиона посмотрела на него и сказала просто:

— Я знаю, мой отец был бы очень рад.

Они вышли на ровное место, где было легко идти по мягкой траве.

В толпе, через которую они шли к аналою, Хиона увидела много солдат в мундирах славонской армии и поняла, что они уже дезертировали из-под начала своих австрийских хозяев, как и предсказывал принц.

Остальные были в национальных костюмах. Женщины украсили волосы цветами, мужчины прикололи букетики к груди, а детишки сыпали под ноги ей и принцу цветочные лепестки.

Затем священник совершил брачный обряд, и с такой искренностью, что каждое его слово было исполнено красоты, словно исходило от самого Господа.

Затем все в долине стройно запели, голоса возносились к самому небу, уже усеянному звездами, и на глаза Хионы навернулись слезы, так трогательно это было.

Словно угадывая ее чувства, принц пожал ей руку, и она поняла, что он растроган не меньше ее.

Когда венчание завершилось, по долине, отдаваясь мощным эхом в горах, раскатились восторженные приветственные крики.

— А теперь, — сказал принц, словно сбрасывая с себя торжественную серьезность, — можно приступить к нашему свадебному пиру. Надеюсь, Хиона, вы голодны, потому что у меня волчий аппетит.

— Расскажите мне подробнее о том, чем вы занимались сегодня, — сказала она, когда они сели за приготовленный для них стол.

На нем среди свечей сверкали драгоценными камнями золотые кубки, принадлежавшие, решила она, предкам принца.

Несомненно, он увез их с собой, когда отправился в изгнание как Невидимый, чтобы тайно бороться с австрийским режимом.

— Составлял планы, — ответил он, — и посылал в столицу надежных людей оповестить всех, где вы и что вечером мы обвенчаемся.

Он поглядел на солдат — их число, подумала Хиона, успело заметно увеличиться — и добавил:

— Как я и ожидал, в армии беспорядки, а без солдат король Фердинанд и его австрийские офицеры не смогут противостоять нам.

К концу вечера Хиона уже не сомневалась в этом.

Все это время со стороны столицы прибывали и прибывали люди, а ведь идти оттуда пешком было, конечно, очень трудно.

Только истинный патриотизм и верность принцу могли привести их сюда в столь поздний час.

Люди принца встречали их со всем радушием, выкатывали бочки пива, приносили кувшины вина, и вновь и вновь раздавались здравицы в честь ее и принца.

Принц отвечал на каждый тост, нередко веселыми шутками.

Хотя Хиона была так счастлива, что ей не хотелось есть, она отдала должное форели, пойманной в горной речке, а также куропаткам, национальной гордости, и восхитительным фруктам, причем некоторые она пробовала впервые.

Пили они золотистое вино из виноградников, объяснил ей принц, которые завел в Славонии еще его прапрадед.

— Мы поступим очень глупо, если не станем его экспортировать, — сказал принц. — Я уверен, что это один из вернейших способов привести в порядок финансы страны наряду с другими предприятиями, о которых я подумываю.

Хиона не сомневалась, что он преуспеет во всем, что бы ни задумал.

Когда начались танцы, он сказал негромко:

— А теперь я отправлю вас спать. День у вас был очень долгий и тяжелый, а завтра будет немногим легче.

Хионе очень хотелось остаться, но она знала, что он прав.

Ей пришлось столько вытерпеть от короля Фердинанда, она перенесла такой ужас и не спала всю ночь, страшась, что капитан Дариус не сумеет найти Невидимого и ее заставят выйти за короля, так что была совершенно измучена.

Она почувствовала, как на нее накатывают волны усталости, и с трудом открывала слипающиеся глаза.

Принц помог ей подняться по крутой тропе к пещерам, остановился перед той, где ждала Мизра, и сказал:

— Хиона, мне надо сказать вам что-то очень важное.

Она подняла глаза на его лицо, озаренное светом поднявшейся над горами луны.

— Я слушаю, — ответила она с некоторым страхом.

— Не бойтесь, — сказал он. — Просто вы были так смелы и благородны, что вышли за меня замуж прежде, чем мы успели узнать друг друга, прежде, чем могли бы стать друзьями. Вот почему я предлагаю, чтобы мы сначала удовольствовались дружбой, обрели душевную близость. И пока я не стану говорить вам о любви.

Хиона потупилась и покраснела.

— Вы очень молоды, — сказал он нежно, — и очень, очень красивы. Мне было бы так легко сказать вам все, что рвется у меня с языка, но я почему-то боюсь, что вы не поверите моим словам. А потому, моя маленькая принцесса, я буду ждать, чтобы настала сужденная минута, и верю, что мы оба поймем, когда она настанет, ведь между нами существует удивительная гармония.

Вновь он прижал ее руку к своим губам, и она не нашлась, что сказать.

Только на этот раз он повернул ее руку и поцеловал ладонь.

Ничего подобного она прежде не испытывала: прикосновение его теплых губ было точно удар молнии, пронзившей ее насквозь.

Но прежде чем она успела опомниться, он отпустил ее руку, проводил в пещеру и передал на попечение Мизры.

— Спокойной ночи, моя принцесса, — сказал он, прежде чем уйти. — Сладких снов, и да благословит тебя Бог. Сегодня ты спасла мою страну и направила ее на путь благоденствия и счастья…

И он вышел из пещеры, а Хионе так хотелось, чтобы он побыл с ней подольше!

Хиона проснулась, испытывая приятное волнение, и сразу вспомнила, что наступил важнейший день не только в жизни Миклоша, но и в ее собственной.

Но вспомнила она и про опасности. И под радостным возбуждением ощутила страх: что, если его убьют, когда победа уже так близка?

Она знала, что было бы глупо забыть про ярость, которая, конечно, охватила короля, едва он узнал про случившееся, и уж конечно, его политические советники, не говоря уж об австрийских и немецких офицерах, жаждут теперь одного — смерти Миклоша.

— Прошу тебя, Господи, спаси его! — молилась она про себя, пока Мизра помогала ей одеться.

И настолько предалась молитве, что, лишь когда ее туалет был почти завершен, вдруг заметила, что надела подвенечное платье, в каком была накануне, а голову ее венчает тиара, правда, не закрытая вуалью.

Она вопросительно посмотрела на Мизру, и камеристка сказала:

— Ваше высочество, так пожелал принц. Я приготовила другое платье, но это куда красивее.

К счастью, подвенечное платье не запачкалось и даже не измялось, так как было все расшито крохотными стразами, которые надежно выдержали даже превратности горной тропы.

Накануне ночью в свете факелов и в лунных лучах оно казалось сотканным из серебра.

Но теперь, когда она направилась в пещеру, где ее ждал Миклош, солнце одело ее золотым сиянием, и он глядел на нее как завороженный.

— Вы так прекрасны, — сказал он, — что кажетесь неземным созданием, но по вашим золотым одеждам я узнал в вас богиню Надежды, ведь вы дарили мне надежду с нашей первой встречи!

Хиона засмеялась, вспомнив, как они беседовали во мраке и как она, и не видя, воспринимала его всем своим существом.

— Невидимый, — сказала она негромко, — более не скрыт от глаз.

Он улыбнулся ей и помог спуститься по склону туда, где в долине ждали его люди.

Первое, что увидела Хиона, было ландо, очень похожее на то, в котором она ехала с королем Фердинандом, когда он встретил ее на вокзале.

Словно угадав ее мысли, Миклош сказал:

— Вы совершенно правы, я его украл! Или, вернее сказать, позаимствовал для этого случая.

Она снова засмеялась тому, как Миклош подшучивал над своей смелостью, и, опираясь на его руку, села в ландо, где тотчас заметила, что опущенный верх полон цветов.

Гирлянды из тех же цветов обвивали лошадиные шеи и козлы, на которых восседали кучер и лакеи.

Ее удивило, что упряжка состояла из двух лошадей, но едва они тронулись, ей стало ясно, что они поедут медленно, чтобы сторонники Миклоша — а их было множество — не отстали от них.

Правда, некоторые ехали на низкорослых лошадках, вроде той, на которой она накануне поднялась на плато. И у них был эскорт — четыре всадника справа и слева от ландо, одетых, как накануне Миклош, в солдатские славонские мундиры без знаков различия или эмблем.