А Вацлав Вацлович герой, истинный герой!..
Ранним-ранним утром в густом молоке тумана, едва тронутого рассветной позолотой, дожидается он на платформе первого пригородного поезда, чтобы махнуть куда-нибудь, как он сам выражается, или, иными словами, навестить любимые места, заветные уголки, где они когда-то бывали вместе с моим отцом, - Кавуны, Заячью горку, Леонтьеву пустынь, Царский лес. Дальше он не ездит, хотя, казалось бы, из нашего городка можно легко добраться и до Львова, и до Житомира, и до Варшавы, и до Парижа. Но Вацлава Вацловича туда не тянет, ведь он не путешественник (само это слово ему глубоко чуждо), а… ездок.
Ему милы нехоженые тропы, невысмотренные, как он сам выражается, уголки. Во Львове или в Париже он бы увял и сник. А вот по своим заветным уголкам готов до изнеможения бродить, что-то насвистывая, размахивая грибной корзиной, в сапогах, облепленных болотной тиной, с зацепившейся за обшлаг рукава березовой сережкой. При этом он постоянно достает книжечку и что-то в нее кропотливо записывает. Значит ли это?.. Не значит, ровным счетом ничего не значит. Вацлав Вацлович записывает лишь для того, чтобы прочесть нам на заседании общества, а затем сжечь: это один из ритуалов нашего общества. Все записанное сжигается, чтобы не возникало даже намека на то, что мы занимаемся литературой. Литературу Вацлав Вацлович отвергает, считая, что она слишком много отнимает от жизни, а высшая цель нашего общества – жизнь.
Да, именно наполненная, насыщенная радостями жизнь, и не надо представлять нас чахлыми, со слезящимися глазами, постоянными простудами, насморками, горчичниками и примочками: плохая погода вовсе не сказывается столь пагубно на нашем здоровье. Для нас важен принцип: ценить то, что не ценят и отвергают другие. Собственно, это и есть умение жить. Возьмем, к примеру, китайцев, которые едят лягушек, змей, червей и всяких каракатиц. Мы этого и в рот не возьмем, но значит ли это, что наша собственная кухня превосходит их кухню изыском и разнообразием? То же самое и умение жить: оно заключается в умении ценить отвергнутое, – то, чем другие брезгают и пренебрегают.
По этой же причине мы любим неудобства, неустройство, беспорядок. Если камушек попал нам в сапог или лямка рюкзака трет плечо, мы не устраним даже это маленькое неудобство, ведь оно для нас так желанно. Желанно потому, что позволяет испытать себя, проверить, насколько мы способны отличить главное от мелочей. Главное же для нас – красота и истина жизни, которые мы созерцаем так, как Платон созерцал свои идеи. И эту истину нельзя постичь, избавившись от всех помех, закрыв все форточки – так, чтобы не было ни малейшего сквозняка, наглухо зашторив окна и законопатив в них ватой все щели. Словом, устроенная, размеренная, подчиненная строгому порядку жизнь не для нас, поскольку она некрасива, хотя внешне кажется столь привлекательной.
Нет, нет, прочь от всего этого! Не узкий мирок, не зашторенные окна, не торчащая из всех щелей вата, не теплый халат и ночной колпак, а безграничные просторы жизни, бескрайние горизонты влекут нас.
Испытание неудобством – первое из числа тех, которые Вацлав Вацлович предлагает новичкам, собирающимся вступить в наше общество. Он сажает их на скрипучий стул с укороченной ножкой, чтобы проверить, мешает ли им это созерцать прекрасный вид из окна, - скажем, высыхающий после дождя куст белых роз. Если новичок постоянно отвлекается, оглядывает под собой стул и морщится от скрипа, вместо того чтобы, затаив дыхание, смотреть на розы, любоваться ими, его считают не готовым. Если, не замечая скрипа, смотрит, любуется, ему назначают новое испытание. Оно заключается в том, чтобы нарушить наведенный в комнате порядок – не просто разбросать вещи, а именно нарушить, создать красивый беспорядок, отвечающий складу его личности, строю души.
За вторым испытанием следует третье – продлить, растянуть удовольствие. К примеру, вам дается чашка, но чаю в ней лишь на донышке, и вы должны весь день (или хотя бы с утра до полудня) его смаковать, им наслаждаться. Если сумеете, Вацлав Вацлович проведет вас через четвертое и пятое испытания, после чего вы можете считать себя принятым в общество.
Возможен вопрос: совместимы ли эти принципы с семейной привязанностью, домашними хлопотами, любовью к детям? Вернее, так: и все-таки совместимы ли, поскольку косвенно мы уже ответили на этот вопрос, который с упрямой настойчивостью снова выводит нас на ночной колпак? Что ж, прямой ответ будет тот же: несовместимы. Как уже говорено, Вацлав Вацлович и сам был женат, но печальный опыт супружества вынудил его расстаться с женой (возможно, утешением для него служило то, что и мой отец когда-то расстался).
И вот к истории его женитьбы на Ольге Владиславовне мы теперь и переходим.
Да, Ольге Владиславовне: таково имя его бывшей жены. Познакомились они на платформе маленькой станции, где поезда почти не останавливаются. А если и остановятся, то не больше чем на пять минут, поэтому пассажиры, собственно, и не выходят из своих вагонов, разве что некоторые – те, которым уж очень не сидится. И вот два встречных поезда замедлили ход, остановились, и из одного вышел Вацлав Вацлович Сурков – подышать, размять плечи, а из другого, придерживая подол длинного платья и шляпку на голове, Ольга Владиславовна. Моросил, слегка накрапывал дождь, и она никак не могла раскрыть зонтик. Да, что-то случилось с замком, и зонтик капризничал, вредничал и не открывался. Ольга Владиславовна с бессильной мольбой огляделась вокруг: кто бы мог ей помочь? Вацлав Вацлович, естественно, предложил свои услуги, и едва он взял в руки зонт, тот мигом открылся. Ольга Владиславовна улыбнулась ему сияющей, благодарной улыбкой, и они разговорились, прогуливаясь по платформе.
Да, разговорились, увлеклись, даже разгорячились, как бывает с теми, кто минуту назад и не поверил бы тому, что подобное может случиться. Он способен на такую откровенность с совсем незнакомым человеком!
И все кончилось тем, что … они остались. Поезда отходят, проводники им машут, зовут, пассажиры из окон делают какие-то знаки, а они словно не видят и не слышат. Это было похоже на наваждение: им казалось невероятным, что можно сейчас догнать свой поезд, взяться за поручень, подняться в вагон и навсегда расстаться. Или даже расстаться, обменявшись адресами, - невероятно, невероятно! И они забыли о своих чемоданах, вещах (деньги и документы, слава богу, были с собой), сначала приютились в гостинице, сняли два номера по соседству (вместе их не поселили). А затем Вацлав Вацлович привез Ольгу Владиславовну в наш городок.
Венчались они у отца Ионикия, сыграли свадьбу и поселились на самой окраине, за Аверьяновым скитом, каменоломнями и заброшенным песчаным карьером. Словом, подальше от людских глаз, от шума, от суеты. Знакомств ни с кем не водили, гостей к себе не звали: им вполне хватало общества друг друга. Они по очереди читали одну книгу, могли часами беседовать, уходили гулять на весь день, лениво собирали грибы и рвали ромашки в лесу. И были счастливы, не могли наглядеться друг на друга.
Да, были счастливы до тех пор, пока Вацлав Вацлович не взял на прогулку свой спортивный пистолет: ему захотелось показать жене, как он стреляет. Она, конечно же, оказалась благодарным зрителем, первой бежала к мишени, с восторгом аплодировала каждому его меткому выстрелу, а затем попросила дать ей попробовать. Вацлав Вацлович охотно, благодушно согласился, долго объяснял ей, как держать пистолет, как целиться, и при этом, разумеется, не упускал возможности ее обнять, коснуться щекой щеки и поцеловать в шею. Ольга Владиславовна так жадно отвечала на его ласки, что он был уверен: промахнется и пущенная наугад пуля лишь срежет два-три березовых листочка, которые будут долго кружиться в воздухе. Но она выстрелила и попала в десятку. Он не поверил, счел это случайностью, снова зарядил пистолет и протянул ей. Она беспечно, почти не целясь, нажала курок. И вторая пуля догнала первую.
И тут ему впервые стало неприятно – то ли оттого, что Ольга Владиславовна скрыла свое умение, а он своим решил похвастаться, то ли оттого, что она аплодировала ему так, словно сама не умела стрелять, и, значит, была неискренней. Словом, закралось чувство, которое не назовешь иначе, как чувством скрытого соперничества, превращающего любовь в ревнивую дуэль, в поединок.
