Внутри было еще хуже. Все диваны и подушки были вспороты, сундуки опустошены и перевернуты вверх дном. Не пощадили даже роскошные, похожие на огромные рубины с позолоченными узорами лампы: они валялись на полу, две из них были расколоты.

— Кто мог такое натворить? — возмутился Аль-до. — Только больной человек мог бы совершить подобное варварство. Интересно, в каком состоянии рабочий кабинет: ведь там было несколько очень ценных старинных книг...

Однако в кабинете по какой-то неведомой причине ничего не пострадало. Беспорядок, конечно, был, еще больший, чем до вторжения вандалов, но книги не тронули. На одном из двух диванов возле стрельчатого окна лежало тело Ибрагим-бея. На нем были заметны следы множественных ножевых ранений. На втором диване раскинул свои телеса, облаченные в полотняный костюм цвета хаки, Абдул Азиз Кейтун. Он все так же лениво помахивал своей мухобойкой и поглядывал вокруг мутными глазами, как никогда напоминавшими бараньи.

— А, вот и вы! — с удовлетворенным видом констатировал он. — Давно пора, я уже начал терять терпение. Ну, что скажете?

— Просто позор! — с отвращением проговорил Альдо. — Что тут еще скажешь...

— Вам в самом деле нечего сказать? Но не станете же вы отрицать, что именно вы последними навестили хозяина этого дома?

— Ничего подобного! Последними были убийцы Ибрагим-бея. Мы навещали хозяина больше двух суток назад. Кажется, времени у убийц было предостаточно...

— Возможно... Но по свидетельству живущего по соседству садовника, после вас сюда никто не приходил. Я хотел бы узнать о цели вашего визита к господину Ибрагим-бею. Ведь вы не были с ним знакомы?

— Почему же, я был знаком, — возразил Адальбер. — Имел удовольствие беседовать с ним года два-три назад.

— Имели удовольствие? Однако хозяин дома любезностью не отличался...

— Это зависело от того, с кем он общался. Ибрагим-бей был человеком большого ума и мудрости. Быть принятым у него — огромная честь. Естественно, мы приходили не для того, чтобы посудачить. Я египтолог, сударь, и мое имя достаточно известно в кругах, близких к археологии. Поэтому неудивительно, что такой ученый, как он, согласился побеседовать со мной.

— Так о чем же вы разговаривали?

— Насколько я помню, о гробницах элефантинских принцев. Надеюсь, вы сведущи в этих делах?

— Это не моя область! А вы, господин, — обратился он к Альдо, с трудом повернувшись на девяносто градусов, — вы тоже хотели проникнуть в тайны гробниц?

Альдо уже несколько минут колебался. Сказать или не сказать этому болвану об официальной версии смерти Эль-Куари? Но повелительный женский окрик прервал его раздумья.

— Оставьте же их, наконец, в покое, капитан! — раздалось по-английски. — Они мои друзья, я за них отвечаю. Они не виноваты в смерти дедушки! Молодая женщина, одетая в традиционные черные египетские наряды, пробиралась к ним, перелезая через стопки книг и кипы бумаг.

— Салима! — выдохнул Адальбер. — Вы? В этом доме?

— Почему бы и нет, ведь, как я только что сказала, он был моим дедом. Но я не жила здесь. Моя мать была англичанкой, и после ее смерти меня взяла на воспитание ее сестра. Здесь я бывала нечасто, пока не стала изучать египтологию. Хотя я любила Ибрагим-бея и восхищалась им. Но я была всего-навсего девчонкой, — добавила она с горечью, поразившей обоих мужчин.

— Куда вы исчезли? — начал Адальбер. — Я искал вас...

— Минуточку! — прервал его толстяк, который терпеть не мог оставаться обойденным беседой. — Вы, мадемуазель Хайюн, сказали, что знаете этих людей?

— Назвать вам их имена? Вот это господин Адальбер Видаль-Пеликорн, с которым я еще недавно работала вместе на раскопках, а это его друг — князь Альдо Морозини из Венеции, международный эксперт по старинным драгоценностям. Я недавно познакомилась с ним в Каире. Еще раз заявляю, что несу за них ответственность.

— Конечно, но все же...

Тон молодой женщины стал более суровым:

— Вместо того чтобы цепляться к мелочам, не кажется ли вам, что было бы достойнее отдать последний долг телу Ибрагим-бея, возле которого вы так непочтительно расселись?

Сказав это, она опустилась на колени перед диваном, потом села на корточки и, уже не тая горя, поднесла к щеке руку убитого. По ее прекрасному лицу стекали слезы.

— Конечно, конечно, — смущенно пробормотал Кейтун. — С минуты на минуту прибудет судебный эксперт и «Скорая помощь»...

— Так подождите их за пределами кабинета и оставьте меня наедине с моей скорбью.

— Однако следствие требует...

— Ничего оно не требует! Займетесь следствием, когда вывезете тело. Ваше поведение возмутительно! Я буду жаловаться губернатору...

Кейтун не без труда слез с дивана:

— Успокойтесь. Я ухожу. Но нам надо будет поговорить.

— Не сейчас!

Он не настаивал, но попросил мужчин выйти вместе с ним. Стоя, он был похож на огромную грушу, а нахлобученную на макушку феску легко можно было принять за черенок. Из-за излишнего веса он шел, медленно переваливаясь, и так доковылял, опираясь на палку, до ближайшего неповрежденного дивана в одной из первых комнат. Прочно усевшись на сиденье, Кейтун вновь обрел свой апломб.

— Бедная женщина! — заметил он. — От боли утраты совсем потеряла рассудок. Однако вернемся к предмету нашего разговора, ведь нас так некстати прервали, — снова обратился он к Альдо.

Но судьба распорядилась иначе: допрос не мог быть продолжен. В сопровождении санитаров появился судебный медик, и капитану пришлось вести их всех в кабинет.

— Это было бы даже смешно, если бы не было так грустно, — заметил Альдо. — Что будем делать?

— Ждать! Мне надо переговорить с Салимой!

— Но ты же видел, в каком она состоянии! Неужели нельзя перенести разговор на более позднее время?

— Вот именно, что нельзя! В такую минуту ей как никогда нужен друг.

Альдо не стал спорить. Он знал Адальбера как облупленного. Пикардиец[52] по происхождению, он был жутко упрям, а если вдруг влюблялся в женщину, то и вовсе терял разум. Подобное происходило с ним и раньше — в случаях с Хилари Доусон и с Алисой Астор. Он спускался с небес только после столкновения с суровой действительностью. А в случае с прекрасной Салимой, по красоте даже превосходившей прочих пассий Адальбера, дело принимало совсем плохой оборот! Согласился бы он поверить, если бы Альдо рассказал ему о том, что видел на отплывающем из Луксора пароходе? Конечно, обычная болтовня с молодым человеком — не грех, но был и другой момент, который сильно беспокоил Морозини: когда они были у Ибрагим-бея, тот как будто бы намекнул с сожалением, что кто-то из его семьи попался на удочку принцессы Шакияр. Так что, пока не доказано обратное, этим единственным членом его семьи и является Салима. Нельзя было забывать и о предостережении Али Рашида, с которым они виделись в Долине царей! Его из головы тоже не выкинешь!

Присев на гигантскую кадку, в которой произрастало чудом уцелевшее апельсиновое дерево, он следил взглядом за сновавшим туда-сюда Адальбером, не решаясь его позвать. И тут прямо перед ними откуда-то появился Анри Лассаль:

— Прошу прощения за опоздание! У меня спустила шина! Ну, что тут у вас происходит?

Альдо в двух словах ввел его в курс дела, в то время как Адальбер даже как будто не заметил присутствия старого друга.

— А-а, — только и протянул он, мельком взглянув на Анри.

Но так и не успел ничего добавить: из дверей, завернутое в белое покрывало, выносили тело Ибрагим-бея. За ним следовала Салима, тонкая тростиночка, закутанная в свои черные траурные одежды. Адальбер подошел к ней:

— Куда вы теперь? После того, что произошло, вам нельзя оставаться в доме. Просто счастье, что и вас тоже не убили!

На мгновение ее светлые глаза озарились подобием улыбки:

— Меня ведь здесь не было. Я обычно останавливаюсь в Асуане, у подруги. Но теперь-то как раз перееду сюда!

— Но, позвольте, это же невозможно! Слуги перебиты, один из них — в больнице.