— Это я попросил их оставаться на месте, чтобы дать нам возможность изучить поле битвы и постараться найти хоть какие-то следы и улики.

— Вы их нашли?

— Ничтожно мало. Можно сказать, ничего. Одно только очевидно: грабители действовали крайне грубо.

— Как случилось, что так скоро приехала полиция? Кажется, едва рассвело.

— Ну, это очень просто. Тревогу поднял Жакмен Безуши, мой помощник, которого я специально отрядил присматривать за вашим домом. Ворота и двери были открыты, как в ночь двойного убийства, и учиненный разор был заметен сразу. Он попросил у прево прислать стражу, вскочил на лошадь и предупредил нас. А в то время, как господин де ла Рейни и я отправились в Сен-Жермен, к вам в Версаль скакал курьер с известием.

Они начали спускаться по лестнице, ведущей в кухню, Шарлотта — впереди, Альбан за ней. В середине пути Шарлотта остановилась.

— Я хочу вас поблагодарить... Но с чего вдруг за моим домом присматривают?

Альбан тоже остановился и посмотрел на Шарлотту.

— Во-первых, так распорядился господин де ла Рейни, считая, что вас постигло немало ударов судьбы и желательно помочь вам избежать их в дальнейшем. А во-вторых, я безмерно люблю мадемуазель Леони.

— Только ее?

Эти слова сорвались с губ Шарлотты непроизвольно. Сообразив, что она сказала, Шарлотта вспыхнула до корней волос, обругав себя сумасшедшей. Как смела она касаться чувств молодого человека, с которым с первого дня их разделяла пропасть, а теперь, после того, как де Лувуа опозорил ее, пропасть стала непреодолимой? Она потеряла право говорить с ним о той любви, которая жгла ей сердце. Человек чести, каким был Альбан, мог испытывать только презрение к той, которую запятнал бесчестьем другой, не имевший понятия о том, что такое честь! Де Лувуа принудил ее пополнить ряды легкомысленных дам, которых было при дворе множество и которые, не обращая внимания на замужество, переходили от одного любовника к другому.

Стоя на две ступеньки выше, чем Шарлотта, Альбан смотрел на нее, словно бы прислушиваясь к своему сердцу. Она уже отвернулась, намереваясь продолжить путь, но его руки остановили ее, повернули, помогли подняться на его ступеньку.

— Вы сами знаете, что я люблю вас больше жизни, — прошептал он.

И вот она уже в его объятьях, испытывая несказанное блаженство, а их губы слились в страстном, жадном поцелуе, который красноречивее всяких слов говорил о перенесенных муках и страданиях. Шарлотта закрыла глаза, желая полнее насладиться райским мгновеньем, божественным счастьем быть с любимым после долгой-долгой разлуки. Ощущать его тепло, силу, его любовь, в которой он наконец осмелился признаться. А потом, когда ей вновь придется вернуться к убогой, уродливой действительности, умереть. Но волшебство уже рассеялось. Снизу послышался чей-то голос, и они отпрянули друг от друга так, что Шарлотта чуть не упала. Альбан твердой рукой поддержал ее и с улыбкой прошептал:

— Никакие силы в мире не заставили бы меня попросить у вас прощения, — и коснулся ее руки быстрым поцелуем.

Он думал, что она продолжит спускаться, но Шарлотта стояла, не двигаясь.

— Это я должна была бы просить у вас прощения. Я не имела права...

И, развернувшись, она бегом побежала вверх по лестнице, пробежала через вестибюль под удивленными взглядами мадемуазель Леони и де ла Рейни, так же бегом поднялась на второй этаж и вбежала в спальню, желая только одного — броситься на постель. Она успела забыть, что в доме у них все перевернуто вверх дном и ее спальня — не исключение. В ней тоже царил полнейший беспорядок. Увидев матрас, валявшийся на полу, Шарлотта бросилась на него и заплакала навзрыд. В таком состоянии и нашла ее мадемуазель Леони. Но прежде чем навестить Шарлотту, она спустилась в кухню и сообщила слугам, что мадам графиня плохо себя чувствует, однако непременно увидится со всеми завтра, чтобы поблагодарить. Мадемуазель очень хотелось спросить у Альбана, что так взволновало Шарлотту, но он, прекрасно понимая ее мысли, даже не смотрел в ее сторону и продолжал задавать вопросы слугам.

— Ну что ж, узнаю попозже, — философски рассудила мадемуазель Леони. — Может, Шарлотта мне расскажет даже больше, чем Альбан. Но с этими двумя ни секунды нельзя быть спокойной, что-нибудь да случится!

Увидев Шарлотту, рыдающую на матрасе посреди перевернутых стульев и комода, мадемуазель Леони не сразу сообразила, с чего ей начать разговор с юной дамой. Потом встала возле матраса на колени и с ласковым сочувствием погладила светлые растрепанные волосы. Еще раз погладила и стала ждать.

Мало-помалу рыдания стихли, Шарлотта приподнялась и обратила к Леони заплаканное лицо, потом взяла платок, который протянула ей мадемуазель, вытерла глаза и спросила:

— Вы считаете меня сумасшедшей?

— Считаю, что у вас большое горе, — ласково ответила кузина.

— Так оно и есть, но, мне кажется, я теряю рассудок. Мне бы быть самой счастливой на свете... Но вы видите, что со мной творится...

— Всему причиной Альбан! Я не зря старалась держать вас подальше друг от друга, я уже начала понимать кое-что про вас обоих. Может быть, вы скажете мне, что произошло...

— Произошло чудо! Самое чудесное... и самое ужасное! И все по моей вине! Я вынудила его...

— Вы?

— Он сказал мне, что очень вас любит, а я, потеряв рассудок, спросила, только ли вас одну. Я сама не понимаю, как так получилось...

— И что же? Вы получили ответ, какого ждали?

— Больше, чем ждала, и это ужасно. Из-за гнусного Лувуа я недостойна отвечать на любовь этого благородного человека. Но я люблю его! Вы представить себе не можете, как я его люблю!..

И Шарлотта опять расплакалась, но на этот раз уже в объятьях мадемуазель Леони.

— Я ни на что не имею права, — рыдала Шарлотта. — Я опротивела бы ему, если бы он узнал, как со мной обошлись...

— Не будем преувеличивать. Он прекрасно знает, что вы замужем... Даже если наш милый Адемар в кружевных воланах не слывет искусным любовником, Альбан, скорее всего, понимает, что вы уже не невинная дева.

— Да, конечно, но между необходимостью стать женщиной, вступив в брак, и чудовищным унижением нет никакого сравнения! Я чувствую себя опозоренной, запачканной... Недостойной любви такого человека, как он.

— Вы говорите о телесной любви? Но есть еще и любовь сердца. Вы слишком суровы к себе, Шарлотта. Примите нежность, в которой так нуждаетесь.

— Он не из тех мужчин, которые будут довольствоваться вздохами.

— Безусловно, но он способен понять, что ваше имя обязывает вас хранить верность брачным обетам... Какими бы ни были ваши отношения с мужем, вы давали клятву богу. А это ко многому обязывает, если вы родились в семье де Фонтенак.

— Вы могли бы сказать это моей матери, — с горечью отозвалась Шарлотта.

— Ей?! Она урожденная Шамуазо, ей этого не понять!

Негодование мадемуазель Леони вызвало у Шарлотты улыбку. Ее любимая Леони никогда не забывала о благородстве своего древнего и знатного рода, ведь что у нее оставалось, кроме гордости? Гордость служила ей опорой и, если хорошенько подумать, очень помогала в жизни. Леони умело справлялась с бедами, и Шарлотта решила рассказать ей обо всех своих терзаниях.

— Думаю, будет лучше, если я вам скажу все до конца.

— А есть что-то еще?

— Да! И не думаю, что менее важное. В Версале, во время «Большой гостиной», на которой мы были незадолго до свадьбы, господин де Лувуа пожелал со мной поговорить.

Глаза мадемуазель Леони широко открылись.

— О чем, господи боже мой?! Надеюсь, он просил прощения?

— Судите сами.

Разговор так прочно запечатлелся в памяти Шарлотты, что она не пропустила ни одной реплики, а подвижное лицо кузины отражало все ее эмоции. Негодующее «О-о-о!» последовало за последней фразой: «Я никогда не откажусь от вас!» Зато неожиданное вмешательство де Сен-Форжа погрузило ее в глубокое размышление.

— Какой странный молодой человек! — наконец сказала она. — Он старается избавить вас от злословия и при этом готов разорить, забрав не только ваши драгоценности, настоящие и воображаемые, но и все остальное. Вспомним также, что в парке Фонтенбло он спас вам жизнь. Если все это учесть, мне кажется, есть о чем подумать. Кто знает, может, мы ошибаемся, считая его послушной комнатной собачкой шевалье де Лоррена?